Вальс для одиноких сердец: премьера спектакля Римаса Туминаса «Война и мир» в театре Вахтангова
В московском Театре имени Евгения Вахтангова прошли премьерные показы спектакля Римаса Туминаса «Война и мир». На спектакле побывала обозреватель RFI.
Опубликовано:
Пустая сцена. Во весь задник — серая стена с нечетко прорисованными колоннами. Эта стена на протяжении пяти часов, что идет спектакль, время от времени будет слегка поворачиваться, иногда приближаться, потом опять отъезжать вглубь сцены (сценография Адомаса Яцовскиса). Еще перед этой стеной — что-то вроде длинной скамьи или банкетки. Вот и вся декорация. Поначалу очень хочется, чтобы появилось что-то еще — одна-единственная стена для такой глыбы, как «Война и мир» — ну не абсурд ли? Совсем немного времени пройдет — и ты не только привыкаешь к этому серому фону, но начинаешь сам домысливать его значение то в одной сцене, то в другой. Но в целом она — словно зыбкая граница между войной и миром, между жизнью и смертью, между добром и злом. Она будет то Стеной Плача, то воздушным занавесом во время вальса Наташи Ростовой и Андрея Болконского на балу (хореограф Анжелика Холина), а потом, когда после смерти Андрея Наташа пустится в скорбный вальс одна — стена покажется траурным фоном. Хватаясь за стену в последнем отчаянии, будет уходить в небытие старый князь Болконский, она станет смертельно тревожным фоном для страстного монолога Николеньки Ростова на Бородинском поле. Пустота сцены завораживает, напоминая добиблейскую пустоту мира, когда не было ничего живого с их радостями и страданиями. Никакое другое наполнение сцены не могло бы лучше сочетаться со вселенским замыслом толстовской эпопеи.
А знаете, что удивительно? Никто из видевших спектакль Туминаса, даже те, кто отважился на легкую критику, не упрекнул режиссера в неуважительном отношении к Толстому — и это при том, что в инсценировку не вместились ни Кутузов, ни Наполеон, ни капитан Тушин, ни Платон Каратаев, ни даже Петя Ростов. Это не говоря уж о персонажах помельче. Зато едва ли не главным персонажем становится Марья Перонская, вскользь упомянутая в романе фрейлина. Здесь она в исполнении Людмилы Максаковой — флагман Рока, сама Судьба, она все время в центре, во главе, на виду, это она, вооружившись канистрой бензина и гигантским коробком спичек, поджигает Москву. И в чем угодно при желании можно упрекнуть Туминаса — только не в неуважении к первоисточнику. Лучшее доказательство того, что, когда инсценировка (либо экранизация) бережно несет идею, смысл, стилистику литературного произведения — о буквальном соответствии никому и не придет в голову задумываться.
В первом действии спектакль берет легкую, звенящую счастьем ноту — нежное, любящее семейство Ростовых, в котором счастливы все — дети, носящиеся по сцене от одной кулисы к другой в щенячьем восторге, сияющая детской чистотой Наташа (19-летняя студентка Щукинского училища Ксения Трейстен — безусловная находка Туминаса), вовсю резвится граф Ростов (Сергей Маковецкий), пытающийся скрыть такой же щенячий восторг, но не преуспевший и присоединившийся к детям в их визгливых игрищах. Сдержанно счастлива графиня Ростова (Ирина Купченко), суховатая строгая дама, воспитывающая перебравшего на балу мужа зонтиком по голове. Счастлив непривычно игривый старый князь Болконский (Евгений Князев), влюблен князь Андрей (Юрий Поляк), по-детски счастлив Пьер Безухов (Денис Самойлов). Кажется, одна только княжна Вера (Ася Домская), мрачная мизогинного вида девица в мужском костюме, всем здесь чужая — словно кривое зеркало, в котором уродливо преломляется всеобщая любовь. Вера — один из важнейших персонажей тут (впрочем, а есть ли тут не главные?), это ходячая нелюбовь, враждебная пустота — словно предупреждение всем усомнившимся в необходимости любви.
Даже если не держать в голове роман Толстого — сразу становится ясно, что эта вакханалия любви, такая очаровательно преувеличенная — скоро обрушится под страшной тяжестью грянувшей трагедии. Туминас готовит к трагедии постепенно. Во втором акте уже появляются нотки беспокойства — все больше разговоров о войне, война становится ближе. Третий акт ошарашивает уже совсем другой стилистикой — здесь даже стена перестает быть фоном, а напоминает огромную надгробную плиту. Когда Николенька (Юрий Цокуров), забыв о своих мальчишеских героических мечтах, с ружьем в руке произносит длинный трагический монолог о войне, сопровождая слова полубезумным полутанцем, на стене появляется его огромная тень — она тоже пляшет в унисон с Николаем, дразнясь, издеваясь над болью и одиночеством. Николенька на сцене один — только солдатские шинели разбросаны по полу, и он будет их собирать штыком, как валькирия, собирающая мертвецом на поле брани.
Здесь вообще мало персонажей, и часто на сцене — кто-то один. В одиночку сражается со своими вчерашними мечтами о войне Николенька, одна на огромной сцене произносит маленькая Наташа неожиданный монолог из толстовской «Исповеди» — «Есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?», — в одиночку мечется с нелепым брезентовым рюкзаком на спине Пьер, в одиночестве пускает красного петуха старуха Перонская. Все были вместе в радости, все остались в одиночестве в горе.
Туминас не пытается объять необъятное (а «Война и мир» действительно необъятна) — он лишь выбирает те смыслы и отношения, которые ему интереснее других. Война в спектакле не показана как сражения на полях или совет в Филях, мы не слышим размышлений Наполеона и не увидим Кутузова — война здесь проходит только через судьбы героев, каждого в отдельности. И смерть становится чем-то очень близким — почти интимным и даже красивым. В белом мундире с аксельбантами торжественно умирает князь Андрей, торжественно пронеся по сцене дымящуюся мину, отчаянными рывками собирает шинели, каждая из которых — загубленная душа, — Николенька Ростов, обыденно и достойно прохромает вдоль стены на смерть старый князь Болконский. Туминас сделал смерть равноправным, наряду с любовью и роком, героем постановки, и этот повышенный интерес к смерти ставит спектакль в один ряд с античной трагедией.
Дважды в конце спектакля по сцене проходит бородатый старец в подпоясанной рубахе навыпуск (в крохотной роли Толстого — Евгений Карельских), проходит молча, бросая равнодушные взгляды на героев — один раз во время действия, другой — на поклонах. Этот неожиданный проход — озорной намек на одобрение автором инсценировки его романа. Было бы совсем круто, если бы граф подошел к Туминасу на поклонах и принялся бы что-то с ним обсуждать. Эх, услышать бы. Но остается лишь нескромная уверенность в том, что мы знаем суть их разговора: «Молодец, Римас, ты все понял правильно», — скажет Толстой. «Я старался, Лев Николаевич», — скромно скажет Туминас.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться