Диалектический апокалипсис Мизулиной и Прилепина

Филолог Гасан Гусейнов о диалектическом скачке и пляске смерти писателя Захара Прилепина и юристки Елены Мизулиной. 

Депутат Госдумы Елена Мизулина newsru.com

В СССР одним из главных ученых слов в обиходе советского человека было слово диалектика. Понятное дело, как все философские понятия, оно использовалось, главным образом, для того, чтобы человек, во-первых, не очень зазнавался, а во-вторых, чтобы легко переносил некоторые кричащие противоречия советской жизни. Из них потом даже сложили анекдот о шести противоречиях советского строя:

В СССР безработицы нет, но никто не работает.
Никто не работает, но все выполняют план.
Все выполняют план, но в магазинах ничего нет.
В магазинах ничего нет, но на столах есть все.
На столах есть все, но никто не доволен.
Никто не доволен, но все голосуют «за»!

Нужно ли удивляться, что это огромное государство, при первой же попытке его перестроить на каких-то менее диалектических основаниях, развалилось. Но советская диалектика продолжала производить уже никому не нужную энергию, и повсюду в бывшем совке — от Москвы до самых до окраин — к концу 1990-х годов сложилась целая сеть людей, которых их противники стали называть обидным словом «совкодрочеры».

Слово «дрочить» само по себе не особенно бранное. Его более узкое значение — самоутоление похоти, или онанизм, — вытеснило из обихода другое — «тешить себя или кого-то другого бесплодным удовольствием самовосхваления». Совкодрочер, в этом смысле, это не столько человек, который искусственно возбуждает сам себя на все советское, сколько человек, который утешает себя тем, что в позапрошлой жизни все было вовсе не так, чтобы за это теперь приходилось краснеть. Дрочить на советскую мечту, направленную из настоящего в прошлое, а не в будущее, тоже значит действовать диалектически. Люди долго-долго стояли на страже научного коммунизма и развитого социализма, а в решающий момент не смогли ничего предпринять. Больше того, чекисты-комсомольцы сами занялись расхищением той самой социалистической собственности, которую должны были защищать от американского супостата и внутреннего врага. Опять, черт побери, диалектика. Какая-то особенно голая, вызывающая и циничная.

Но закон советской диалектики в том и состоял, что она одним нажатием кнопки философски объясняла любую чертовщину действием хотя бы одного из своих законов. Либо единство и борьба противоположностей, либо переход количественных изменений в качественные и обратно, либо даже поставленный при Сталине в угол закон отрицания отрицания.

Поскольку советское государство беспрерывно подчеркивало любовь к науке вообще, а особенно — к естественным и точным наукам, помимо законов диалектики в СССР очень уважали теорию относительности Альберта Эйнштейна.

Особенно хорошо эти штуки объясняли совгражданам государственный террор, осуществленный при горячей поддержке большинства обученного этим самым законом населения. В критические моменты советской истории эта смычка теории относительности и законов диалектики действовала с особенным блеском — прямо четыре всадника Апокалипсиса мчались над советской Россией и всем все объясняли. Например, когда после смерти Сталина нужно было дать трудящимся хоть какой-нибудь ответ на два-три простых вопроса, почему, зачем, кто виноват, тут же примчались всадники и все объяснили.

Во-первых, террор коснулся не всех, а относительно немногих людей. Во-вторых, среди уничтоженных были и сами чекисты. Пропорционально их даже было несколько больше, чем не чекистов. Действовали они по железному закону отрицания отрицания (например, Ежов отрицал Ягоду, а Берия — Ежова). Или по закону перехода количественных изменений в качественные. Сначала, значит, убивали и убивали, накапливали количественные изменения, а потом массовые убийства перешли в новое качество, и их пришлось остановить за неэффективностью. К тому же и Сталин умер. Тут-то все и открылось. Но у противоположностей (например, незаконно репрессированные против репрессивной машины) борьбы не получилось, потому что в главном они ведь были едины, говорят нам совкодрочеры. И те и другие беззаветно верили в величие родины и готовы были положить на плаху свою голову. Или голову любого члена семьи. Особенно, разумеется, если родина сама потребует от человека такую жертву.

Диалектика оказалось родом шулерства: «Не смейте обобщать, товарищи! Нельзя даже на примерах миллионов жертв показывать, что наша родина вовсе не такая великая, для всех желанная, человечная и прекрасная страна. Да, всякое было в нашей истории! Но это — наша история, она нам вся дорога! Это — величайшее достижение нашего народа — как убийц, так и убитых, как бивших, так и битых. И мы не дадим вбить клин! Мы не позволим изображать весь наш народ как народ подонков и лжецов. Да, мы сами, может быть, лжецы и подонки, но ведь ясно, что кто-то должен был взять на себя этот тяжкий груз. А что мы получаем вместо сочувствия? Какое-то мерзкое глумление!»

В суровые апрельско—майские дни 2019 года два выдающихся деятеля российской культуры и политики высказали именно эту мысль, которая пронеслась над Россией как стяги четырех всадников Апокалипсиса — трех законов диалектики Гегеля-Маркса и теории относительности Эйнштейна.

Заместитель председателя комитета Совета Федерации по конституционному законодательству и государственному строительству Елена Мизулина в ходе форума безопасного интернета заступилась за запретительные инициативы и законы, предлагаемые парламентариями, и осудила чрезмерное количество прав, которые, по ее словам, ограничивают свободы россиян.

«Говорят, что депутаты только все запрещают, но это совершенно ложное представление. Запрет — это как раз есть то, где человек свободен, потому что он говорит: это нельзя, а все остальное — как хочешь. Что такое право? Это и есть самая большая несвобода. Я вам могу сказать, что чем больше прав у нас будет, тем менее мы свободны, потому что право, в отличие от запрета, это когда ты должен действовать, и только таким образом, как написано в законе. То есть ты должен заполнить бумажки, их куда-то отнести, сходить в суд — то есть это целая гамма действий, в результате — ты несвободен. Чтобы какой-то результат получить, тебе нужно очень много сделать. Поэтому не надо к этому стремиться, к регулированию только правами. Поэтому чем больше прав, тем больше несвободы», — заявила парламентарий, стремящаяся ограничить население от вредных и потенциально опасных ресурсов».

Не прошло и нескольких дней, как другой видный общественник и писатель, Захар Прилепин, ополчился на граждан, которым понравился документальный фильм о терроре, развязанном в ленинско-сталинском СССР: «Потому что на Колыме сидело огромное количество жулья, негодяев, убийц, реальных шпионов — и даже если судебная и пеницитарная (так!) советская система работала криво или подло, она все-таки старалась соблюдать признаки законности».

Некоторые нервные граждане начали, было, выискивать противоречия в высказываниях Мизулиной и Прилепина, уличать их в отсутствии логики и вообще в малограмотности. Некоторые докатились до бранных характеристик тезисов обоих ньюсмейкеров («бред», «да им лечиться надо», «вот его бы самого закатать»). Вся эта не очень конструктивная брань бьет, однако, совершенно мимо цели.

Потому что высказывания Мизулиной и Прилепина надобно собирать и изучать как документы пока еще прискорбно слабо изученного совкодрочерства. Сейчас вся Россия встала на поиск феминитивов, которые должны потеснить привычные маскулинитивы. А ведь есть в русском языке дивные примеры слов, у которых и для мужского, и для женского рода — общая форма. В уже упомянутом этимологическом словаре В. И. Даля, выпущенном в 1880-е гг., и в новом академическом словаре русского языка XVIII века, опубликованном в советском Ленинграде в 1984 году, есть дивное слово «дрочень». По Далю, значение слова — «неженка; перекормленная скотина», в языке предшествовавшего, осьмнадцатого столетия «дрочень» — «изнеженный толстый ребенок».

Стало быть, несущийся над Россией визг, плач и скрежет зубовный против тех, кто осмеливается требовать каких-то гражданских прав или, того хуже, хулить вчерашних палачей, это лишь выражение скромной мечты о не состоявшемся прекрасном советском детстве. Диалектический скачок, совершаемый на наших глазах писателем Прилепиным и юристкой Мизулиной, это наша средневековая пляска смерти, тот самый данс макабр, о необходимости которого в целях единения народа говорит сегодня весь политический класс России.