Спасительная физиогномика в век надувательства

Когда в далекой Европе, в Италии, в Тоскане, во Флоренции, выходит в свет издание средневекового латинского трактата, предисловие к которому написал на французском языке московский профессор, спрашивается, а как же так, почему никто не сделал это по-русски для жаждущего, можно сказать, отечественного читателя? Но вопрос этот застревает в горле, потому что трактат этот совершенно особенный, и наш местный читатель пока, возможно, не готов воспринять его в должной мере. Подобно хамону, жамбону и пармезану, не нужен он пока что нашему человеку.

Гасан Гусейнов RFI

Со средневековьем в жизни каждого человека и общества происходят удивительные вещи. Есть средневековье историческое. Памятников его довольно много, хоть это и обманчивое впечатление. Интерес к этой эпохе в XIX веке привел к появлению сотен зданий, либо перестроенных, либо и вовсе построенных по воображаемым образцам. Настоящего, подлинного не так уж много. Но и не мало. Например, в больших библиотеках имеются книги, напечатанные в конце XV или в начале XVI века. Они так еще близки к более древним рукописям, что в них, определенно, живет этот дух прошедшего времени. Того прошедшего, которое многим кажется вместилищем великого, но утраченного знания.

08:38

Спасительная физиогномика в век надувательства

Гасан Гусейнов

И тут мы попадаем во второе средневековье, метафорическое, которое — собственное у каждого человека. В ту пору, которую приходится обозначать как середину собственного века, или середину жизни.

Из воспоминаний моей ранней середины жизни одно всплывает то и дело, когда встречаю студентов конца 1970-х годов.

— А помните, как вы гадали по нашим носам?

Как не помнить. Действительно, в середине 1970-х годов прочитал я по какой-то уже позабытой надобности швейцарского физиогномика XVIII века Иоганна Лафатера, утверждавшего, что характер человека отпечатан на его лице. Литература такого рода была страшно модной в те времена и в России, хоть и в узких кругах. С победой в XIX веке наук представления о соответствии внешности человека и его так называемого внутреннего мира сильно изменились, и чары выражений «волевой подбородок» или «порочные чувственные губы» казались навсегда развеянными.

Но не тут-то было. Даже полный запрет на публикацию в советское время всяких антинаучных сонников и физиогномических экзерсисов — старых и новых — не погасил страстное стремление человека к прямому знанию. Особенно молодые актеры почему-то верили в магическую силу физиогномики.

Мне это было на руку: как иначе побудить молодого человека к чтению «Характеров» Феофраста или к сочинениям Аристотеля?

«9. Весьма белокурые волосы есть знак человека, ко всему способного, честолюбивого и страстного к славе…

10. Черные волосы соделывают человека способным к хорошему окончанию всех его предприятий; он склонен более к добру, нежели к злу, услужлив, трудолюбив, скромен и благополучен.

11. Волосы беловатого, зеленого или лазуревого цвета означают справедливого, богобоязненного, стыдливого, слабого человека, притом весьма благоразумного, богобоязненного и посредственных способностей».

Или вот о глазах:

«Большие, т. е. мочные, толстые глаза означают обыкновенно ленивого, отважного, завистливого человека, который худо хранит тайну, не всегда держится правды, вспыльчив, беспамятен, имеет несколько грубый рассудок, весьма мало благоразумия, и притом всегда настолько умен, сколько сам об себе думает».

Но рассуждения Лафатера и его древних источников о глазах, волосах и губах я старался не трогать, чтобы не пробуждать в студентах излишнюю чувственность и не попасть невольно в заповедную для всякого человека область. Единственная выдающаяся часть физиономии, которая показалась мне пригодной для пробуждения интереса к древней литературе, это, конечно, завещанный нам Николаем Васильевичем Гоголем НОС.

«1. Долгой и тонкой нос означает храброго, всегда близкого к гневу, кичливого человека, который не имеет постоянного образа мыслей, во всех делах своих весьма заботлив и рачителен, слаб телом и духом и легковерен.

2. Долгий, широкий и в низу несколько толстый нос означает благоразумного, скромного, услужливого, чрезвычайно верного и в делах своих справедливого человека, который однако ж при всем этом способен для своей пользы повредить другу своему.

3. Курносый человек вспыльчив, горд, лжив, сладострастен, слаб, ветрен, верит тому, что ему говорят; его можно столь же легко уговорить на добро и на зло.

4. Широкий в средине, а вверху кругловатый нос означает лжеца, горделивца, преданного сладострастию и к коему щастие всегда бывает наклонно.

5. Толстый и долгий означает человека, любящего все прекрасное, глупого в добре, благоразумного в зле, сопровождаемого всегда щастием, терпеливого в своих желаниях, скрытного, не столь умного, сколько он сам о себе думает.

6. Вострый, не слишком долгий ни толстый или толстый, но завострившийся нос, означает человека вспыльчивого, упорного в своем мнении, брюзгливого, умного, слабого сложения, злого, хитрого и долгопамятного.

7. Курносый и с малыми ноздрями человек горд, крепкого сложения, легковерен, миролюбив и верен».

Нужно ли говорить, что, вооруженный этим нелепым знанием, и хотя бы немного знакомый с молодыми артистами, жаждавшими показать себя в искусстве, я никак не мог отказать себе в стремлении открыть им путь к самопознанию через чтение. Не моя вина, что это открытие было самими студентами воспринято как «гадание по носам». Как это вышло? Не знаю точно. Но первые же физиогномические сеансы со студентами привели к тому, что почти все они решили, будто физиогномика — это не столько (лже)наука о сущем, сколько приглашение к должному будущему. Разглядывая их носы и пересказывая, что писали по такому случаю Альберт Великий в XIII или Иоганн Лафатер в XVIII веке, я предлагал им выбрать из набора предложений только наилучшие. А кому будет интересно, пусть читает дальше Феофраста или риторику Аристотеля.

Среди других особенно запомнились мне два студента. Один уже получил образование в каком-то техническом вузе, другому не исполнилось тогда и 18 лет. Мне показалось, что старший, по-моему, менее талантливый и опиравшийся в своей «работе актера над собой» больше на рассудок, чем на чувство, подавляет волю второго. Я не мог тогда сказать этого прямо, но за меня это сделал Михаил Скот. Специально для такого случая я даже перевел кусочки его трактата, имевшегося в Ленинке в издании начала XVI века. Имя первого студента я не запомнил, а второго звали Дмитрий Певцов. Он теперь очень знаменитый артист и вряд ли помнит тот день в 1979 или 1980 году, когда барышни и юноши их курса выслушивали, что нос растущий им готовит.

Но из частного средневековья пора вернуться в средневековье настоящее, в наше время. Итак, знаменитый медиевист Олег Воскобойников издал латинские трактаты того самого ученого человека Михаила Скота, или Шотландца, который, впрочем, был, возможно, ирландцем, а в XIII веке переводил с арабского на латынь Аристотеля, но больше прославился сочинениями по астрологии и физиогномике. Это был век, когда западные ученые заново открывали для Европы античную традицию, сохраненную арабами. Воскобойников пишет, что сам Михаил, возможно, арабского не знал, а переводить ему помогал один ученый еврей из Толедо. Толедские евреи вообще уже в середине XIII века догадывались, что через полтысячи лет о них напишет Фейхтвангер, и очень старались.

Правда, Фейхтвангера прочитал, начиная с середины прошлого века, весь Советский Союз, но вот беда — почти ничего от этого чтения в головах не осталось. Сложный механизм взаимодействия культур, языков, наук, зодчества и чудачества, управления и медицины оказался забыт. И сейчас, когда молодому большинству через пригожих поваров и продюсеров скармливают кошачье мясо от живодера, все-таки есть меньшинство, словно повторяющее трудный путь своих патронов — средневековых мыслителей.

Не зря писал старый астролог: «Есть две вещи, которые вызывают неизбывное чувство восторга — высоко висящие длинные еловые шишки над головой и щедро задранный подол колючей хвои у наших ног». Старая античная астрология начала крепнуть в XIII веке в средневековой Европе как плесень материализма, которой так боялись отцы церкви. Данте поместил Михаила Скота в аду, но остановить шествие естественных наук не смог бы уже и сам святой евангелист Иоанн.

Словно тайное письмо своему веку, написанному на латинском языке и упакованному в изящное французское предисловие, опубликовал в далекой Флоренции наш современник Олег Воскобойников. Как-то его примут соотечественники, насельники нашего суеверного среднего века?