В гробу карманов нет

Филолог Гасан Гусейнов сопоставляет полюса русской речи — у поэтов, новых Овидиев, и у ораторов кремлевского подворья. Первые уходят от погони, а карикатурный Вельзевул проклинает беглецов, клацая зубами. Здесь — безнаказанный говорящий мобильный инсинератор с геенной огненной наперевес, там — разглядевший его на рентгене поэт, успевший недалеко отбежать от иблиса, Сатаны и Люцифера.

Дмитрий Медведев на саммите стран Восточной Азии в Бангкоке, 4 ноября 2019 REUTERS/Athit Perawongmetha/File Photo

Из далекого Алматы поэт Андрей Сен-Сеньков прислал своим читателям азбукой Морзе новое стихотворение. Сен-Сеньков — поэт и доктор. Доктор, как бы это лучше описать, работающий на просвечивании пациентов. На первый взгляд, все делает техника. Но на самом деле, всякий знает, что просвеченное еще надо уметь понимать. И как поэт Сен-Сеньков пользуется методом просвечивания, но сначала он сильно приближает мелкие предметы и чуть удаляет крупные. Об этом надо бы написать подробнее, потому что как раз сейчас, в эти дни и месяцы, прошедшие после нападения РФ на Украину, большая страна вдруг скукожилась (не только морально, но и всей своею марциальной ржавчиной), а вот некоторые люди, наоборот, укрупнились, словно оделись в скафандры и улетели в близлежащий или далекий космос.

На улице в Тбилиси в конце октября я встретил поэта Сергея Гандлевского. Увы, мы даже поговорить не успели с сокурсником по филфаку набора 1970 года. Татьяна Вольтская живет сейчас в Батуми, Владимир Сорокин в Берлине, а Михаил Шишкин — в Швейцарии. Это, конечно, не значит, что остающиеся в РФ перестают быть поэтами или прозаиками, даже прекрасными! Вовсе нет! Но каждый сам знает новые границы или принимает ограничения речи, за которыми немота может оказаться предпочтительнее высказывания.

в гробу карманов нет

зато есть

всякие потайные полочки и ящички

куда покойники заранее кладут и ставят

то что им обязательно не пригодится после смерти

недалеко дом домбровского

пешком минут пятнадцать

рядом с факультетом ненужных вещей

теперь факультет ненужных людей

на домике памятная доска

похожая на пустой карман

с дырочкой

через неё видно

как это страшно просовывать человека в человека

Будущий читатель или читатель, не бывавший в Москве в последние годы, может не знать, что «памятная доска, похожая на пустой карман с дырочкой», это табличка «Последнего адреса». Нельзя исключить того, что российские власти снимут все эти таблички. В конце концов, превратив за несколько месяцев десятки тысяч детей в десятки тысяч сирот, кого эти власти будут слушать?

Но что означают слова Сен-Сенькова «просовывать человека в человека»? И что означает «гроб» в начале стихотворения? Во-первых, гроб — домовина — это как раз то, чего не было у большинства героев «последнего адреса». Вот почему, во-вторых, так никем и не погребенные, эти люди из недавнего прошлого укоряют живых потомков: «Вы так много узнали за последние сорок лет обо всем, о том, как нас ни за что ни про что отправили в пустоту, даже не заколотив за нами последнюю дверь. Где наши потайные полочки и ящички? Где оно, то крохотное человеческое, что кто-то любящий обязательно положил бы нам в окаменевшую руку или даже в рот, чтобы нам легче плылось в ладье Харона?»

Вот этого ничего нет.

Потомкам — крохотной группе людей — удалось выбить имя на «пустом кармане с дырочкой». И в это отверстие никак не просовывается живой человек в пальто с карманами, набитыми всякой всячиной, в том числе полезными вещами и документами — ключами, трудовой книжкой, паспортом, фотографиями любимых членов семьи.

«Факультет ненужных вещей» — роман Юрия Домбровского, вышедший в тамиздате в 1976, а в СССР только в 1989 году, был ключевым русским словосочетанием 1980-х-1990-х годов: в это время еще казалось, что общество повернется от палачей к жертвам, от самодовольной толпы к отдельному человеку, ни на кого не похожему, такому, как есть, а не как нужно начальству и не так, как требуют догмы, в том числе — религиозные. Казалось, что общество повернет от упрощения к сложности. Но оно запросилось назад, к простоте.

В 2019 году Клара Турумова, вдова Домбровского, сказала мне, даря книгу: «Не знаю, как, но сейчас приходится прятаться от самого общества уже, а не только от государства».

До нас дошла короткая переписка Юрия Домбровского с Варламом Шаламовым 1965 года. Прочитавший роман «Хранитель древностей» (1964) Домбровского Шаламов пишет:

Внутренняя тревога общества и человека тех лет [1930-х] — чудовищных и в то же время обыденных, — живых людей того времени передана в „Хранителе“ хорошо. Я вообще-то сторонник прозы простой, очищенной до предела, где только деталь, символ, подробность должны высветить со всей неожиданностью замысел, но хорошая проза бывает и непростая.

Домбровский соглашается было с Шаламовым, но все же добавляет, что эта простота в жизни «обыкновенного цельного человека», или человека сложного, держится «до тех пор, пока не „пришел подлец и нарушил течение жизни“. И отошло все. Улетела ясность, наивность, напевность. Лицом к лицу встала костяная морда жестокого и безмозглого Настоящего. Мозг и мысли конфискованы. Начинаются события, и они так же голы, жестоки и неразумны, как и боги, вызвавшие их. Начинается борьба».

В простой факт воспоминания, в имя, включенное в мартиролог «Последнего адреса», невозможно «просунуть человека». Изобретение пытки, казни, войны — это результат жестокого упрощения жизни. Язык советской эпохи сопротивляется. В школьную программу РФ возвращаются самые примитивные поделки казенных писателей, вроде «Молодой гвардии» Александра Фадеева. Торопливое возвращение в казалось бы закрывшийся советский ад. Самоубийство товарища Фадеева в 1956 году отменяется. Расцветайте, 1930-е!

В параллельном мире творцов текущего русского политического языка кипят котлы. Бывшему президенту РФ Дмитрию Медведеву вернули из злой Америки на родину сына, не дав молодому человеку раствориться в свободном и сложном чужом мире. От политического оратора это событие потребовало осмысления. Результат его тоже оказался поэтическим. В день народного единства 4 ноября 2022 года Медведев опубликовал целую поэму в прозе, где есть такие слова:

Где наши прежние друзья? От нас отказались некоторые испугавшиеся партнёры — и плевать на них. Значит, они были нам не друзья, а просто случайные попутчики, прилипалы и прихлебатели. Свалили за тридевять земель трусливые предатели и алчные перебежчики — пусть сгниют их кости на чужбине. Их нет среди нас, а мы стали сильнее и чище.

Почему мы долго молчали? Мы были слабы и опустошены безвременьем. А сейчас мы стряхнули липкий сон и тоскливый морок последних десятилетий, в которые нас погрузила гибель прежнего Отечества. Нашего пробуждения ждали другие страны, изнасилованные повелителями тьмы, рабовладельцами и угнетателями, которые грезят своим чудовищным колониальным прошлым и жаждут сохранения своей власти над миром. Многие страны давно не верят их бредням, но пока боятся их. Скоро и они проснутся окончательно. И когда трухлявый мировой порядок рухнет, он погребёт под многотонным спудом своих обломков всех его надменных жрецов, кровожадных адептов, глумливых прислужников и бессловесных манкуртов.

В чём наше оружие? Оружие бывает разное. У нас есть возможность отправить всех врагов в геенну огненную, но не это наша задача. Мы слушаем слова Создателя в наших сердцах и повинуемся им. Эти слова и дают нам священную цель. Цель остановить верховного властелина ада, какое бы имя он ни использовал — Сатана, Люцифер или иблис.

Ибо его цель — погибель. Наша цель — жизнь.

Его оружие — затейливая ложь.

А наше оружие — Правда.

Именно поэтому наше дело правое.

Именно поэтому победа будет за нами!

Отправляя в геенну огненную чужих и своих сограждан, политический оратор не справляется с хрупкостью собственной аргументации и неожиданно для своих читателей проваливается в мистическую бездну: оказывается, он действует не как рациональное человеческое существо. Оказывается, эта ходячая карикатура повинуется «словам Создателя, услышанным в сердце».

«Священная цель» добровольного служителя Ада — остановить двойников своего хозяина, под какими бы именами те ни выступали. Последнее имя в списке Медведева — иблис, или шайтан, или эблан из параллельных государственных мифологий. Медведев грозит всем, кто убежал от него, проклятьями: «Пусть их кости сгниют на чужбине». Ну да, а ведь могли бы сгнить на родине, без гробов, как миллионы предшественников, как десятки тысяч ныне вторгшихся в Украину. Проклятье о костях и чужбине адресовано, конечно же, и поэтам, на наших глазах спасающим от шайтана-эблана-димона-вована свой язык.

Две крайности русской речи. На одном полюсе — безнаказанный говорящий мобильный инсинератор с геенной огненной наперевес, на другом — разглядевший его на рентгене поэт, успевший недалеко отбежать от иблиса, Сатаны и Люцифера.

Медведев описывает первые годы свободы от СССР как «липкий сон и тоскливый морок последних десятилетий, в которые нас погрузила гибель прежнего Отечества». Но не это ли вельзевулло бомбило свое «бывшее Отечество» в 1999 году в Чечне, в 2008 году во время нападения РФ на Грузию, в 2014 и 2022 во время вторжений в Украину? В 1991 году «Отечество» и не погибло, а только переустроилось по-новому. Гибнуть оно начало вот теперь, под визг о Создателе, нашептывающем что-то своему иблису.

А вот поэтам пришлось отправиться в бывшие республики СССР, где еще не забыли русскую речь. Скажут, что Андрею Сен-Сенькову легче живется — у него есть гражданская профессия врача, да и родился он в советской Средней Азии. В переезде русских языкотворцев из вроде бы так недавно освободившейся Российской Федерации в пока еще свободные от кремлевских иблисов Тбилиси и Алматы, Бишкек и Ташкент, Андрей Сен-Сеньков видит переход на новую работу — с факультета ненужных вещей на факультет ненужных людей. Проклятых иблисом — и потому так необходимых. Не нужных, но живых.