Еврейский анекдот, спасительный и бесполезный

Об анекдотах приходят разноречивые сведения. Одни жалуются, что, в отличие от брежневских времен, почти совсем не слышно анекдотов о Путине. Человек уже почти досидел на посту главы государства до брежневского срока, а анекдотов или хохм совсем немного.

Гасан Гусейнов RFI

08:34

Еврейский анекдот

Гасан Гусейнов

Таких, знаете ли, настоящих, полноценных, накрепко привязанных именно к этому человеку, а не перелицованных или перешитых с чужого плеча. Вот Брежнева называли «Бровеносец в потемках», и ясно, что это можно было сказать только о нем — последнем носителе той идеологии, одним из символов которой был не броненосец «Потемкин», а фильм Эйзенштейна «Броненосец „Потемкин“».

Ничего такого о Путине не слышно. Одни объясняют это тем, что Путин сам норовит в самый неподходящий момент ну очень смешной и уместный анекдот рассказать — то Ангеле Меркель про первую брачную ночь, то Бараку Обаме — банан перед окнами американского посольства. Сделав себя воплощенным анекдотом, трудно рассчитывать получить хороший анекдот о себе.

К тому же анекдоты, даже бородатые, говорят, не любят смешивать смешное со смешным. Они любят представлять смешным серьезное. В духе «Шарли Эбдо».

«Разбившиеся по вине РФ самолеты заставляют подозревать, что президент служил не в КГБ, а в ПВО».

Но таких попаданий маловато, и по-прежнему господствуют анекдоты, которые обыгрывают внешние признаки осмеиваемого — брови Брежнева или, например, рост Путина. Довольно жалки они, хотя историческая изюминка бывает и у них. Вроде анекдота о росте президентов России: «Ельцин 185, Путин 170, Медведев 165! Черт возьми, неужели правда, что президентов России подбирают производители матрешек?!»

Он, может, и с червоточиной, ведь человек не отвечает за свои габариты, но хорош привязкой к конкретике: во времена СССР никаких матрешек с государственными деятелями не было, это — послеперестроечная реалия, а значит, и анекдот — настоящий.

Или вот другая история. Великого режиссера Сергея Параджанова я видел один-единственный раз в жизни — за разговором с поэтом Владимиром Буричем: «А на тбилисском базаре вообще все можно купить. За тысячу рублей права можно купить. За пятьсот рублей пистолет можно купить. Можно партбилет купить. За сто рублей…» Так и не знаю, анекдот был или экспромт великого человека. Это случилось в самом конце 1970-х годов, Параджанов только-только вышел из тюрьмы, в квартиру Музы Павловой и Владимира Бурича он пришел, кажется, посмотреть на картину Пиросмани. В старом смысле слова «анекдот» вся эта сцена была горько-анекдотической.

Тогда с Запада, где боролись за освобождение Параджанова, пришел анекдот. У армянского радио спрашивают, что такое «русский художник»? Это тбилисский армянин сидит в советской тюрьме за украинский национализм по обвинению в гомосексуализме.

Лет двадцать назад немецкий философ из бывшей ГДР Михаил Бри писал, что при социализме анекдоты не столько помогали, сколько мешали общению людей. Вместо того, чтобы сговариваться и создавать подпольные ячейки, люди хохмили, упражняясь в остроумии, и оставались сидеть перед начальственной харей, как кролики перед удавом.

Но значит ли это, что в эпоху без анекдотов кто-то замышляет что-то полезное для государства и общества?

Другие говорят, что ничего страшного в отсутствии анекдотов о Путине нет. Дескать, такие анекдоты возникают в ожидании совсем уж полной безнадеги. Как еврейские анекдоты времен национал-социализма или даже первой мировой войны. В России их знают меньше, да и рассказать их бывает трудно. Хоть в русском, как и в немецком, есть немало еврейских заимствований, иной раз в самых неожиданных местах, а все-таки.

Вот Коган встречает приехавшего из Берлина Розенцвейга. Тот ему:

— Слушайте, я видел самого Геббельса! Он выглядит, ну прямо как Аполл…»

— Стыдитесь, Розенцвейг, какой Аполлон? Мы все видели этого хмыря в кино и на фотокарточках…

— Так я же вам и говорю, что этот поц выглядит, как польский еврей. Не Аполлон, а A polnischer Jude!

Эта остроумная шутка содержит в себе изрядную долю печали. Зигмунд Фрейд писал, что острота вызывает такой же неподдельный интерес, как само событие. Она удовлетворяет требование сжато объяснить событие. Вот почему остроумная формула расшифровки события обладает для нас такой ценностью.

Но здесь же и ловушка. Остроумец, ловко услышавший в одном слово одновременно два разных его значения, всегда пребывает в некоторой печали, ведь ему непременно надо еще и поделиться с кем-то своей находкой. И иногда ради красного словца приходится идти на страшный риск. Фрейд жаждал получить побольше пациентов-анекдотчиков, которые подтвердили бы ему предварительную догадку, что поистине остроумный человек должен страдать от меланхолии или подолгу находиться в невротическом состоянии.

В 1929 году сотрудник Большой Советской Энциклопедии Иван Иванович Шитц записал в своем дневнике: «Фольклор. Иностранец, услыхав в лавке, что яйца выдают только на детей, удивленно изрек: „Везде надо иметь яйца, чтобы получить детей, а у вас нужно иметь детей, чтобы получить яйца“».

Остроумец побаивается, как бы кто-нибудь его за эти самые яйца не схватил, но не может остановиться. Потому-то и авторы скабрезных анекдотов, по Фрейду, это всегда люди, побаивающиеся того, что еще может произойти. И с помощью анекдота успеть охмурить хотя бы одну увлекающуюся хохотушку!

Так отчего же получали удовольствие евреи в гитлеровской Германии, спросите вы. От возможности запечатлеть момент, когда поделать уже ничего нельзя, а вот разобраться в ситуации можно.

Вскоре после прихода к власти Гитлера в Берлине еще продолжала выходить многотомная «Еврейская энциклопедия», печатались пока еще не запрещенные еврейские газеты. И вот Коган и Розенцвейг сидят на скамейке в парке и читают. Розенцвейг, как и полагается, развернул «Еврейское обозрение» (Jüdische Rundschau), и вдруг увидел, что Коган купил и углубился в чтение «Народного наблюдателя» (Völkischer Beobachter) — антисемитской нацистской газеты. Розенцвейг чуть со скамейки не свалился:

— Коган, да вы в своем ли уме? Что вы читаете?!

— Ах, Розенцвейг, — говорит Коган. — Ну какая мне радость узнавать о новых погромах, о преследовании евреев в Румынии или терроре в Палестине? Моя газета — поднимает настроение! Здесь я узнаю, что мы, евреи, захватили власть над миром, что нам принадлежат суммы, о которых не могут даже мечтать самые богатые люди в Европе, что мы пришли к власти в Соединенных Штатах и в Советском Союзе, что вот-вот, и нам в руки упадет весь мир.

Слишком смешным этот анекдот не мог быть уже ни в 1929, ни, тем более, после 1933 года. Был ли он спасительным? Пожалуй, он мог ненадолго спасти, но только от уныния. А на круг-то, мог оказаться все-таки совершенно бесполезным.

Анекдоты любят серии. Одна такая популярная серия — о двух новостях — плохой и хорошей, с которыми, как обычно, например, Кон приходит к Кацу.

— Послушайте, Кац, у меня для вас две новости — хорошая и плохая!

— Давайте сначала хорошую — плохую всегда успеем услышать.

— Гитлер — умер!

— Ну, тогда никакая плохая новость не страшна! Валяйте вторую!

— Вторая новость в том, что первая была фальшивкой, Кац! Она не подтвердилась, и сейчас пока что 1942 год.

Зачем же они нужны, эти анекдоты и эти остроты? Хотя бы на мгновение они дают нам удовольствие, проистекающее из возможного освобождения от бессмыслицы. Иногда и это немало. Главным получателем удовольствия остается, однако, слушатель и зритель, и когда от него перестают поступать заказы на остроумие, это значит, что сменилась эпоха, и все приходится начинать сначала.