«Казалось, что это какой-то бред, и скоро все закончится». История Полины — она осталась в Донецке 2014-м, но уехала в 2022-м
С начала войны тысячи украинцев выезжают с оккупированных территорий через Россию в Эстонию. Одним из самых популярных маршрутов стал погранпереход между российским Ивангородом и эстонской Нарвой. Специальный корреспондент RFI встретился в Нарве с беженкой из Донецка Полиной, которая переехала в Эстонию еще в конце мая и теперь работает в фонде «Друзья Мариуполя». Он помогает другим украинским беженцам попасть в Европу.
Опубликовано:
В 2014 году, когда началась война, жительнице Донецка Полине только исполнилось 18 лет. Ее родители сразу приняли решение уехать, сначала — в Крым, а потом поселились под Киевом. Сама Полина захотела остаться в Донецке, поступила в техникум и вышла замуж. Уезжать из Донецка они с мужем решили только после того, как самопровозглашенные власти объявили в феврале мобилизацию. Несколько месяцев ее 30-летний муж не выходил из дома и только в мае за взятку его вывезли из Донецка в Россию, откуда они с Полиной смогли уехать в Эстонию. Сейчас Полина живет в Нарве и работает в фонде помощи беженцам «Друзья Мариуполя». Вот ее монолог.
О начале войны
«Когда в 2014 году началась война, мне было 18 лет. Сначала мы [с родителями] выехали в Крым, потом в Киев, потом снова в Крым. Но был такой возраст, что не хотелось жить с родителями, поэтому я вернулась в Донецк, училась там в техникуме и жила с тетей. А родители мои переехали в Бровары под Киевом, потому что маму туда на работу перевели и вообще она очень боялась в Донецке жить.
Честно говоря, я вообще не очень понимала, что происходит. Видимо просто возраст такой был. Казалось, что это какой-то бред, и все должно скоро закончиться, потому что это вообще чушь несусветная, и в современном мире этого не может происходить. Но потом живешь-живешь и привыкаешь. Каждый раз, когда кто-то приезжает и говорит: „боже, тут так ужасно в Донецке, такая атмосфера…“. А тебе вроде норм. Но когда сам уезжаешь, а потом возвращаешься, то видишь, что, действительно, они были правы, здесь действительно ужасно.
Последние лет шесть мы жили спокойно. Иногда слышали [обстрелы] на окраине. Но жилые части города это почти не затрагивало. Единственный раз я испугалась, когда выдавали гуманитарную помощь возле нашего ДК. И мой дедушка еще там был. Был обстрел, и кто-то погиб, уже не помню. Я увидела кровь на снегу возле этого ДК. Тогда я перепугалась и звонила папе, он меня успокаивал. Такой момент был один раз за восемь лет.
При этом мы [периодически] сидели в погребе, но как-то это не воспринималось так. Я жила у себя дома с тетей, ее мужем и двумя сыновьями. Помню, мы сидели в погребе и близко упал снаряд, в наши окна попали осколки. Мы с моим младшим братом (сыном моей тети, ему тогда было меньше десяти лет) смеялись, как звенят ложки, которые стояли в банке. В общем, в таком возрасте это еще не воспринималось серьезно.
О себе
[Я училась] на программиста в техникуме. Получила „ДНР-овский“ диплом, который только в России еще признается. Но мне это было неважно. Я понимала, что программистом я уже точно не буду работать. Просто по маминому наставлению пошла. Она почему-то считала, что у меня математический склад ума. Хотя, по-моему, — нет. Вообще у меня был какой-то период, когда я плыла по течению. Тогда многие одногруппники уезжали в Украину, чтобы там нормально доучиться. Но я осталась в Донецке.
После техникума я работала оператором колл-центра, потом контролером в этом же колл-центре. Последнее время я не работала и искала себя. Естественно, уровень жизни в Донецке был ниже. Но лично у меня была хорошая ситуация, и зарплата по донецким меркам считалась хорошая. К тому же муж у меня — айтишник. Так что у нас было все нормально. Летом я ездила к родителям. Но из-за ковида в последние годы не получалось. В Броварах я последний раз была весной 2020-го. А потом начался карантин и закрыли „украинско-ДНР-овскую границу“. Люди тогда стали ездить через Россию. Дорога через Россию и Харьковскую область стала занимать больше чем сутки.
До 17-ти лет я занималась велоспортом, и это отнимало очень много времени. В тот период я как раз бросила велоспорт и у меня началась такая свобода, поэтому как раз в 2014-м я и нашла себе всех друзей среди тех, кто там тогда остался. Потом эти люди с годами стали уезжать. Кто — в Украину, кто — в Россию. И мы тоже все собирались уезжать. Мы давно обсуждали, планировали, думали, что надо столько-то денег накопить, надо то и это сделать, чтобы уехать, квартиру найти. Поэтому мы долго-долго откладывали этот процесс. Но в итоге, все, что задумывали, не получилось.
О Донецке
Донецк [до войны 2014 года] был одним из крупнейших городов Украины, был процветающим. А теперь, во-первых, сам город стал не таким ухоженным. В нем стало меньше людей. И еще такое осознание появилось, что самые лучшие люди уехали. И ты остаешься в таком… не самом приятном окружении. Я не про всех, конечно, но в большинстве своем.
Когда ты живешь в Донецке, то учишься избегать некоторых тем. Ты просто принимаешь, что у тебя нет другого выбора и возможности иметь другое мнение. [Комендантский час мне не мешал], так как я не любитель ночных клубов. Хотя знаю, что некоторые ночные клубы работали до утра. То есть, приходишь туда перед комендантским часом, а утром, когда он заканчивается, уходишь. Мы и сами [с друзьями] так всегда делали — приходим к кому-то вечером, и потом уже только утром расходимся. Так что люди ко всему привыкают. Это не самая большая проблема — комендантский час.
Один раз нас с друзьями задержали на бульваре Пушкина, когда мы на велосипедах вчетвером катались. Потому что там, в „ДНР“, надо было обязательно носить с собой паспорт. И так получилось, что в тот день в нашей компании из четырех человек у троих не было с собой паспорта. К нам подошли полицейские „ДНР-овские“, троих из нас „запаковали“, а одна наша подруга осталась с четырьмя велосипедами. Нас отвезли в полицейский участок и отпустили только перед самым началом комендантского часа. И мы бежали к ней, чтобы потом на этих велосипедах успеть до комендантского часа доехать до дома. Потому что они могли нас еще раз задержать и увезти на всю ночь.
О феврале 2022
Когда в феврале 2022-го началась война, это было совсем не похоже на 2014-й. В 14-м все было очень медленно, непонятно, странно. А в этот раз мы проснулись и сразу поняли, что война началась. У нас в Донецке ведь еще 18 февраля объявили эвакуацию и мобилизацию. То есть было понятно, что что-то будет, но никто не ожидал, что будет так. Ночью то ли 18-го, то ли 19-го был слышен гул — куча машин въезжала военных. Но именно 24-го все резко началось. Мне подруга утром написала: „позвони родителям“. А я проснулась поздно — в 10 часов — муж специально меня не будил, чтобы я попозже узнала. Я звоню родителям, говорю: „как у вас? — уже тихо“.
Все наши друзья в основном выехали. Но родственники до сих пор там остаются, говорят, что обстрелы очень часто, в дом наш осколки попали. Хочется сказать: „чуть-чуть крыша продырявилась“, но в нормальных обстоятельствах — это, конечно, не „чуть-чуть“. У нас двухэтажный частный дом. Но, конечно, это несравнимо с ситуациями, когда люди вообще без дома остаются.
Мой брат тоже все еще в Донецке, вернее, там рядом, в селе. Он еще маленький, а его родители (мои дядя с тетей) не выезжают. Бабушка с дедушкой тоже не хотят выезжать. Многие люди воспринимают это как очень сложный опыт, [боятся], что нигде не найдут жилье и работу. А в Донецке у них уже есть и жилье, и работа. Старикам вообще очень сложно уезжать, они очень привязаны к своим местам.
А мои родители все так же под Киевом. Отец не может выехать, поэтому они там остались. У меня еще две сестры родных младших. Одной — 20 лет, и она сейчас выехала в Германию, но это скорее, чтобы воспользоваться возможностью и пожить в другой стране. Младшей — 11 лет, и она осталась там с родителями.
О переезде
Мы с мужем приехали в Нарву 22 мая. Было понятно, что из Донецка надо уезжать в любом случае. Но мы искали способы, как мужу надежно выехать. Чтобы его выпустили из Донецка. [С начала войны в конце февраля] он сидел дома три месяца, вообще не выходил. Потом узнал, что у него выезжали какие-то знакомые. Они дали контакт [перевозчиков], и он решился тоже. Сначала — он, а потом — я. Он еще ждал меня несколько дней в России. Главный страх был, что может что-то не сложиться с этими людьми, которые его вывозят. То ли они были какие-то военные, то ли нет — было непонятно. Это был какой-то „бусик“, где окна были завешаны флагами с буквой Z. Жутко все это выглядело. Самое страшное было до границы „ДНР-овской“ доехать.
В итоге все прошло нормально. Они проехали, и никто у него ничего не спросил, хотя у него был только украинский паспорт. Поскольку мы из Донецка, то мы не проходили все эти фильтрационные процедуры — это только для новооккупированных территорий. Многие люди считают, что если ты не полицейский и не националист, то все с тобой нормально будет [при транзите через Россию], да, проверяют, но это воспринимается как должное. Был мужчина, который жил вместе с сыном в фильтрационном лагере в кинотеатре в Мариуполе 40 дней. И он нам говорил: „ну, а что такого? Так и должно быть, проверяют же“.
Здесь, на российско-эстонской границе, его задержали с российской стороны, как и всех мужчин с украинскими паспортами. Но недолго держали, может часа полтора, отпечатки снимали, в телефоне лазили. В Эстонию [нас пустили] без проблем, потому что у нас была сфотографирована российская миграционная карта, в которой было видно, что мы въехали на территорию России после 24 февраля. [Когда мы проходили границу, у эстонских пограничников] был только вопрос, платил ли муж, чтобы выехать из Донецка. Муж ответил, что платил 40 тысяч рублей. Полицейский поругался на тех людей, которые берут деньги, после этого сказал: „добро пожаловать в Эстонию“ и пропустил.
Первое время мы жили в квартире у коллеги мужа, он — эстонец из Нарвы, но сам сейчас живет в Таллинне. Сейчас мы уже сами сняли квартиру. Здесь в Нарве было проще искать квартиру, чем где-то еще. У нас детей нет, животных нет, поэтому у нас более-менее благоприятная ситуация. А другим людям значительно сложнее, и чем дальше — тем хуже. Квартиру нам сдает один турок, проукраински настроенный. Он сказал, что у него бывшая жена из Украины. И он ей предлагал с его сыном приехать в эту квартиру. Но она отказалась».
***
Переехав в Нарву, Полина стала волонтером фонда «Друзья Мариуполя в Эстонии», с осени ей предложили там работу. Комната, где находится информационный центр фонда, обклеена стикерами. «Это такая география наших беженцев, — объясняет Полина. — Люди оставляют записи, откуда они, кто они. Больше всего тут, конечно, из восточных регионов, где шли боевые действия, из Мариуполя — города, который больше всего пострадал». Вместе с Полиной в центре дежурит и местный житель Александр. «Нарва когда-то тоже была как Мариуполь, — объясняет мужчина свое решение прийти в фонд волонтером. — В 1944 году от Нарвы ничего не осталось — уцелело только 5% зданий. Хотя мы той войны и не застали, но по фотографиям, по рассказам знаем, что было в точности тоже самое. Нам близка их беда».
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться