Советский Союз под французским микроскопом: Сартр

В 2023 году во Франции вышло несколько выдающихся книг об СССР и России. Хотя бы о некоторых из них филолог и постоянный автор RFI Гасан Гусейнов считает необходимым рассказать читателям и слушателям. Советскому и российскому читателю уже был нанесен непоправимый урон тем, как медленно, если вообще, доходили до своих самых заинтересованных читателей ключевые книги ХХ века.

Жан-Поль Сартр (фото 28 ноября 1948). © AP Photo, File

Есть имена писателей и философов, которые давно стали нарицательными. Когда-то Андрей Белый писал это о Льве Толстом. Есть городовой, постовой, писал Белый, а есть вот и толстой.

Во второй половине двадцатого века превращение имен собственных в нарицательные наблюдалось с Кафкой, Камю и Сартром.

Еще далеко не все читали «Слова» Сартра, которые вышли по-русски в конце 1960-х, а уже появилось стихотворение Андрея Вознесенского со словами «О Сартр, мой Сартр». Середина 1960-х годов, молодые русские поэты – засланцы нашей советской родины – уже бороздят Елисейские поля и встречаются там, взахлеб говорят с Сартром и Симоной де Бовуар.

В знаменитом стихотворении Андрея Вознесенского «Париж без рифм» есть строки, которые совершенно необходимы всякому, кто возьмется читать книгу, о которой я буду рассказывать сегодня и на следующей неделе.

(…)     в башке ОАСа оголтелой

дымился Сартр на сковородке.

а Сартр,

        наш милый Сартр,

задумчив, как кузнечик кроткий,

жевал травиночку коктейля,

всех этих таинств

              мудрый дух

в соломинку,

           как стеклодув,

он выдул эти фонари,

весь полый город изнутри,

и ратуши и бюшери,

как радужные пузыри!

Я тормошу его:

              «Мой Сартр,

мой сад, от зим не застекленный,

зачем с такой незащищенностью

шары мгновенные

                летят?

Как страшно все обнажено,

на волоске от ссадин страшных,

их даже воздух жжет, как рашпиль,

мой Сартр!

         Вдруг все обречено?!»

Молчит кузнечик на листке

с безумной мукой на лице.

Правда, тут же появляется и диссидентский бумеранг или, как теперь говорят, ответочка. Всеволод Некрасов, русский поэт несоветской эпохи, откликается на Сартра Вознесенского так:

О Сартр, мой Сартр

А.А.Вознесенский — Ж.П.Сартру

Можно уж и я

Немножко скажу

Слушай

Же

Не кегебе

Ву

Па

Не кегебе ву

Понимаешь

Ты

Же

Это тоже середина или конец 1960-х годов. Ключевое слово, однако, тут не только Сартр, но и «кегебе», т.е. игра слов, в которой КГБ не случайно подменяет vous ne comprenez pas, вы не понимаете.

В комментарии к своему стихотворению Вознесенский рассказывает о своих отношениях с Сартром:

Жан-Поль Сартр (1905-80), французский писатель, философ и публицист, глава французского экзистенциализма. В 1964 Сартру присуждена Нобелевская премия по литературе, от которой он отказался.

 «Ну какой же Сартр кузнечик? — удивился И.Г.Эренбург. — Кузнечик легкий, грациозный, а Сартр похож скорее на жабу». — «Вы видели лицо кузнечика? Его лицо — точная копия сюрреалистического лица Сартра», — защищался я. Через неделю, разглядев у Брема голову кузнечика, Илья Григорьевич сказал: «Вы правы». А в страшный для нас Новый год после хрущевского разгона интеллигенции Эренбург прислал мне телеграмму: «Желаю Вам в новом году резвиться на лугу со всеми кузнечиками мира».

Увы, соприкосновение мое с Сартром оборвалось из-за Пастернака. Отказавшись от Нобелевской премии, Сартр, обвиняя Шведскую академию в политиканстве, походя напал на Пастернака. Это вызвало ликование в стане наших ретроградов, до тех пор клеймивших Сартра.

Вскоре он пригласил меня на обед, который давали в честь него в ЦДЛ. Мне всегда тяжелы острые углы и выяснения отношений. Я отозвал гостя от стола и сказал: «Вы ничего не понимаете в наших делах. Зачем вы оскорбили Пастернака?» И чтобы отрезать путь к примирению, добавил дерзость: «Ведь все знают, что вы отказались от премии из-за Камю». Альбер Камю получил премию раньше Сартра и в своей нобелевской речи восхищался Пастернаком. Я был не прав в своей мальчишеской грубости. Больше мы с Сартром не встречались. Под конец жизни он впал в марксистенциализм». (СС7, 5, с. 308)

«Во всех нас, в ком меньше, в ком больше, сидят остатки совкового или антисовкового менталитета. Трудно было понять психологию свободных художников. Я абсолютно искренне считал, например, что Сартр отказался от премии из конъюнктурных (или антиконъюнктурных, что то же самое) или рекламных соображений. Я уже вспоминал о глупом разрыве с ним. А на самом деле он был просто антибуржуазный. Что нам еще долго не понять.

Когда греческий Нобелевский лауреат поэт Элитис второй раз выдвинул меня на Нобелевскую премию, обеспокоенная Лил Деспродел, черная жемчужина Парижа из круга левой элиты, с которой я ездил на юг в дом Пикассо, провела со мной беседу. «Неужели ты примешь премию?! Это же конформизм, это буржуазно, ты же поэт, нельзя, чтобы тебя покупали...» — «Не волнуйся. Премия мне не грозит. Пойдем есть устрицы».

«Неужели я обуржуазился? так забурел от честолюбия?» — думал я. Я бубнил, что поэта нельзя наградить и нельзя отнять что-то у поэта. И конечно, единственная кара для поэта, это если небо отнимет у него возможность писать, перестанет диктовать. Это высший кайф. Хотя наш восточный менталитет и социальный опыт иной, чем на Западе, воспринимает награды, как фигуры в шахматной игре. И сейчас, обсуждая в жюри «Триумфа» будущих лауреатов премии, я понимаю, что жизнь художника трудна и премии пока — возможность выжить». (СС7, 5, с. 150

Мне нужно было далековато отбежать от книги Сесиль Вессье «Сартр и СССР. Игрок и выжившие» (Cécile Vaissié. Sartre et l’URSS. Le Joueur et les survivants. Presse Universitaires de Rennes, 2023, 414 p.) в середину 1960-х годов – как раз в то самое время, когда имя Сартра в Москве превращалось из собственного в нарицательное.

Сесиль Вессье – историк, и она входит в культурную жизнь советской эпохи больше через сотни архивных документов – в десятках архивных дел, прежде чем вступать в диалог с выжившими современниками. За каждым документом она видит больше людей, чем любой мемуарист, она реконструирует их маршруты в раскрывающемся из бумаг, фотографий и вырезок человеческом муравейнике, и рассматривает их движение под увеличительным стеклом.

Русского читателя многое удивило бы в этой книге. Как ни крути, а генеральная советская и российская традиция письма о знаменитостях – сугубо культистская. Много лет занимаешься автором, усваиваешь его манеру речи, невольно проникаешься симпатией к человеку. Но бывает и совсем наоборот. От чтения книги Вессье у меня осталось впечатление, что главный ее герой – довольно скользкий тип, не ухватываемый никакой беллетристической симпатией. Если попытаться сжато сформулировать познавательный вывод из книги, то она – удачная попытка приоткрыть в одном из самых влиятельных левых антибуржуазных мыслителях другое ядро – сибарита и неутолимого эстета. Спор Эренбурга с Вознесенским – уютно-безобразная жаба или грозно-грациозный кузнечик – получает документальное фактическое наполнение, о котором я буду говорить сегодня и через неделю.

Эта книга не о Сартре, не о его сочинениях и философии, а о его отношениях с СССР. О его поездках туда. Сейчас они особенно интересны для русского читателя, потому что многим хотелось бы там побывать снова. А теперь посмотрите, как это было на самом деле с очень, может быть, даже слишком свободным человеком и французом, который воспевал Кубинскую революцию и пытался не замерзнуть на советском льду.

Чего Сартр хотел от своих советских путешествий, кроме встреч с возлюбленной – переводчицей и сотрудницей иностранной комиссии Союза писателей СССР Лениной Зониной? Он не мог не понимать, что находится «в разработке» как французский «полезный идиот», но ухитрился так почти ничего и не исполнить из своих предполагаемых обязательств перед Советами. В маскулинной советской картине мира Симона де Бовуар находилась в тени своего знаменитого мужа, но именно она, а не он, оставила нам роман о Москве. Вессье цитирует замечание Симоны о Жан-Поле, сделанное уже после смерти философа, о женщинах, связь с которыми воплощала для него понимание страны. «М. в Америке, Кристина в Бразилии и другие». «Путешествие и встречи с женщинами во время путешествия – это было важно для него».

Конечно, экзистенциализм не сводился для Сартра только к гедонизму и сенсуализму, и они с Симоной де Бовуар оказались все-таки посредниками особого рода между СССР и Францией во время оттепели и сменивших ее заморозков.

О том, какие сложные человеческие, литературные и агентурные пересечения реконструировала Сесиль Вессье в своей книге «Сартр и СССР», я расскажу в следующее воскресенье.