Без отвращения, но с пониманием
Филолог и постоянный автор RFI Гасан Гусейнов размышляет о противоречивом, а иногда доходящем и до абсурда взаимодействии пропагандистской скульптуры и тех идеологических формул, что так упорно сидят в головах людей и мешают разобраться в происходящем. Иногда удается переименовать монумент, не разрушая его. Иногда — переселить памятник на новое место.
Опубликовано:
Слушать - 10:29
В 1967 году, к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции я перешел новую школу, находившуюся в московском Шмитовском проезде. Обычно я добирался до школы на 23-м трамвае и вот однажды стал свидетелем открытия памятника, установленного в честь Декабрьского восстания 1905 года.
В небольшом парке было тогда два памятника — в нижней части, возле самой школы, сидел в кресле Ленин. Школьный анекдот утверждал, что во время войны Ленин стоял, но по каким-то причинам упал, чуть ли не задавив старушку, и после войны вождя для верности усадили в кресло. Но этот памятник настолько слился с природой, что вовсе не интересовал меня.
А вот другой волнует до сих пор, потому что я ведь присутствовал при его открытии. Фоном памятнику служила довольно невзрачная стена из красивого серого гранита, в которую были вбиты крупные бронзовые буквы: «Подвиг пресненских рабочих не пропал даром. Их жертвы были не напрасны». И такая же бронзовая подпись — «В. И. Ленин» (на самом деле, Н. Ленин, он же В. И. Ульянов). Сам же памятник представлял собой бронзовую копию знаменитой скульптуры Ивана Шадра (настоящая фамилия Иванов) «Булыжник — оружие пролетариата».
В эти годы булыжная еще мостовая Красной Пресни, названной «красной» в память о революции 1905 года, связывалась с памятником Шадра конкретно и вещно. Рабочий выламывал свое оружие прямо из мостовой. Вскоре из-за строительства метро Пресню заасфальтируют, но тема булыжника — оружия пролетариата меня не оставляла.
В 1968 в Москву приезжал друг моих родителей Леон Робель и рассказывал, как парижские власти начали заливать асфальтом брусчатку в Париже, чтобы затруднить новому пролетариату — студенчеству — обращаться к подножному арсеналу. А московский булыжник на глазах превращался в музейную реликвию: копия «Пролетария» Шадра стоит на небольшом пятачке реконструированной брусчатки — как комментарий, объясняющий будущему зрителю, с чего бы это именно булыжник, а не другой какой-нибудь приклад, — назван оружием пролетариата.
Весь комплекс я тогда воспринимал как эксклав Ваганьковского кладбища, вдоль ограды которого мой трамвай громыхал по дороге в школу и из школы. И было во всем этом комплексе что-то, что я пытался и не мог себе объяснить: в нем окаменела какая-то прежняя бурная жизнь, в которой страстные люди надрывали жилы, чтобы не просто выразить свое недовольство, но и дать всей жизни другое направление. Но в каком же смысле «их подвиг не пропал даром», в каком смысле «их жертвы были не напрасны»? Не могли же идеологи, водрузившие рабочего с булыжником в сквере имени 1905 года, считать сам памятник знаком «ненапрасности жертв»! Они как будто оправдывались этой ленинской цитатой.
По мере ослабления государственного контроля за состоянием памятников советской эпохи монумент начал терять бронзовые буквы: сам пролетарий, как писал когда-то Андрей Белый о бюсте Данте на Башне Вячеслава Иванова, был все же «неспираем», за что был облит краской. После реконструкции бронзовые буквы заменили алюминиевыми.
Возможно, вандализм по отношению к монументу начала двадцать первого века — это и есть отголосок революционной страсти героя Шадра?
Вообще идея отливать в бронзе революционные формулы абсурдна. Маниакальное стремление позднесоветских и постсоветских олигархов и монархов к «исторически длительному периоду глубокого удовлетворения», как у Брежнева, или к «стабильности», как у Путина, за недолгое время ломает судьбы людей и приводит к обратному результату.
Первоначально этот абсурд вскрывался гротеском пропагандистского сопровождения советской бронзово-гранитной вакханалии. Скульптор Шадр умер в мае 1941 года, а двадцать лет спустя, 25 января 1961 в «Ленинградской правде» выйдет статья под названием «Бронза, чугун, алюминий». Статья посвящена ленинградскому заводу «Монументскульптура». В ней сказано: «В эти дни в цехи завода часто заходит ваятель И. Д. Шадр. Сейчас закончена отливка в бронзе его скульптуры, названной „Булыжник — оружие пролетариата“». Гипсовая скульптура, созданная в 1927 году, была впервые отлита в бронзе в 1947, но и тогда ваятель уже шесть лет никуда заходить не мог. И все-таки заход его в «Монументскульптуру» увековечен в заметке «Ленинградской правды». Увековечен в слове.
Увековечить в металле и камне проигранную революцию, бунт под знаком отчаяния, но внушая при этом в подтексте представление о липовой стабильности, — это было привычное дело в 1960-х, вот только на уяснение его сути ушло несколько лет жизни.
«Увековечить» — одно из любимых словечек пропаганды. Хотя бы на несколько лет, освоив бюджетные средства. В конце 1960-х в Москву, на Девичье поле, привезли гигантский серый гранитный валун из Финляндии. Как выяснилось — для скульптора А. М. Портянко, чей деревянный Ленин украшал третий зал библиотеки имени Ленина (ныне РГБ) в Москве. Но валун привезли для другого персонажа — Льва Толстого. На всем протяжении советского века школьники и студенты должны были изучать статьи Ленина о Толстом. «Лев Толстой как зеркало русской революции», например. Ну и по мелочи. Это я к тому, что в творчестве ваятеля Портянко Ленин и Толстой занимали то же общее пространство, в какое они были впихнуты официальной идеологией. Воплотилось это, в общем-то, вполне безумное соседство, в газетной статье «Вечерней Москвы». Дело в том, что рождение из финского валуна памятника должно было произойти прямо на месте, превращенном на некоторое время в мастерскую скульптора. Корреспондент «Вечерней Москвы» так и написал: «Глядя на будущий памятник, вспоминаешь слова Ленина: «Какая глыба, какой матерый человечище…»
Открыли памятник работы Портянко в 1972. Мы пришли туда вместе с поэтом Владимиром Буричем, который спросил меня, прочитал ли я уже воспоминания Юрия Олеши — культовую книгу тех лет. Прочитал. И даже запомнил встречу писателя со скульптором Меркуровым, который снимал с Толстого посмертную маску.
Итак, Олеша рассказывает, как Меркуров в 1934 году снимал посмертную маску с Андрея Белого:
«Он разговаривал с нами, и было видно, что он чего-то ждет. Поглядывал на часы, отодвигая стянутый тесемками рукав. Вдруг он подошел к белому холму и щелкнул по его вершине пальцами, постучал, отчего холм загудел.
— Готово, — сказал он и позвал: — Федор!
Подошел Федор, тоже в халате — помощник, — и снял холм, что не потребовало затраты усилий, — он снялся с легкостью, как снимается крышка коробки. Я не помню, что мы увидели; если начну описывать, то это не будет воспоминание, а нечто сочиненное. Увидели просто лицо мертвого Андрея Белого.
— Вот и маска, — сказал Меркуров.
Маска была еще внутри этого гипса, еще, так сказать, в обратном виде, и мы ничего не поняли из того, что понимал скульптор, смотревший во впадину в куске гипса, как смотрят в миску.
— Вы ведь снимали маску со Льва Толстого? — спросил кто-то из нас.
— Снимал.
— Ну и что? — вырвалось у спросившего.
— Сильно прилипла борода».
Через 17 лет после этого Меркуров создал свой памятник, который с 1927 до 1972 стоял на Девичьем поле, а потом, сообщил мне Бурич, переселился, как идеологически менее точный, во двор музея, а на всеобщем обозрении появился новый, работы Портянко.
Мы пошли на Пречистенку, куда переехал меркуровский Толстой, и там увидели и загадочную «прилипшую бороду», и гранитные пальцы, заткнутые за ремень. Памятник, сделанный одновременно и по мотивам знаменитой фотографии, и с использованием лица мертвого человека. Страшный, грозный, живой революционер, а не вальяжный безразмерный недовольный барин, получившийся у Алексея Портянко. «Лев Толстой как зеркало русской революции».
Сколько их, памятников, запечатлевших когда-то прозвучавшую фразу, лозунг, иной раз абсурдную в своей мнимой загадочности формулу? И сколько раз камень, бронза, алюминий обманывали человека своей мнимой прочностью? Сделано вроде бы на века. Но какой смысл оказался увековечен? Нет, совсем не тот, что был задуман.
Копию «Булыжника-оружия пролетариата» Шадра ближе к концу советской эпохи установили в Киеве — в знак «дружбы рабочих» киевского Подола и московской Пресни. После Майдана рабочий с булыжником перебрался к кинотеатру «Жовтень» (по-русски «Октябрь») и десять лет простоял там, пока не был демонтирован в 2016 году, после начала агрессии Росфедерации против Украины.
Поздней осенью 1981 года в Пионерском парке Киева (ранее Купеческий сад, ныне Крещатый парк) установили «Арку дружбы (уже не только рабочих, но и целых) народов». Открытие гигантской стальной дуги было приурочено к нескольким важным для СССР юбилеев — основания СССР в 1922 и «воссоединения Украины с Россией» в 1654 году. После вторжения РФ в Украину 2022 года «Арку дружбы народов» решили не разрушать, а просто переименовать в «Арку Свободы украинского народа».
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
Иван Бунин. Слово. 1915.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться