«Нет места протестам»: Amnesty International о том, как россияне лишились права на свободу собраний
Международная правозащитная организация Amnesty International опубликовала в четверг, 12 августа, доклад о том, как в россиян фактически полностью лишили права на свободу собраний. Чем чреват для российского общества запрет на мирные демонстрации и будет ли власть прислушиваться к рекомендациям правозащитников, Русская служба RFI поговорила с исследователем «Международной Амнистии» Олегом Козловским.
Опубликовано:
В документе, озаглавленном «Россия: нет места для протестов», рассказывается, как, начиная с 2004 года российские власти принимают один за другим законы, все сильнее и сильнее ограничивающие право на мирный протест. Властям потребовалось 16 лет и 13 законодательных реформ, чтобы фактически лишить россиян права на свободу мирных собраний, говорится в исследовании правозащитников. Девять из этих 13 поправок были приняты уже после 2014 года.
Параллельно с изменениями в законодательстве менялась и правоприменительная практика российских судов, все чаще выносящих суровые приговоры демонстрантам. Не без санкции властей ужесточились и методы полиции по разгону демонстраций и чрезмерному применению силы в отношении мирных протестующих. Amnesty International приводит в своем исследовании целый ряд конкретных случаев, когда избиения демонстрантов полицией оставались безнаказанными.
В заключении правозащитники призывают российские власти реформировать законодательство и пересмотреть практику его применения в отношении мирных собраний, чтобы привести их в соответствие с Конституцией и международными обязательствами России в области прав человека. Русская служба RFI обсудила с исследователем «Международной Амнистии» Олегом Козловским, как и зачем российские власти на протяжении многих лет уничтожают право россиян на мирный уличный протест.
RFI: В докладе вы говорите: «российские власти в течение многих лет с невероятной решимостью и изобретательностью нарушали право на свободу собраний. Никакая другая проблема не вызывала такой энергии на всех уровнях власти». Чем это можно объяснить такое рвение?
Олег Козловский: Я думаю, что корни этого объяснения лежат в политической сфере, и здесь я не совсем в той позиции, чтобы это комментировать. Скорее мы просто констатируем этот факт. Если просто посмотреть на то, какое количество разных законодательных изменений вносилось в последние годы в регулирование свободы собраний, то едва ли можно найти хоть одну сферу общественной жизни в России, которая подвергалась таким постоянным (и причем всегда следующим в одном направлении) переменам. Не просто ежегодно, а практически ежемесячно, а порой и еженедельно законодатели вносили какие-то поправки, ужесточающие ограничения и наказания для участников протестов.
Правоприменительная практика тоже ужесточается и становится все более нетерпимой к тем людям, которые просто мирно выражают свой протест. Видимо, российские власти считают, что свобода собраний — это не право каждого человека (как это указано в Конституции и в международных актах), а некая угроза для них, и с этой угрозой надо бороться. Это подход, с которым мы категорически не согласны и считаем, что он нуждается в полном пересмотре. Государство должно не бороться с протестами, оно по закону и по международным договорам обязано помогать тому, чтобы люди могли мирно выразить свое несогласие и даже несогласие с самим этим государством.
Но в целом это встраивается в общую тенденцию подавления свобод, наряду с другими процессами по ограничению всех возможных прав граждан, как например, свободы слова, когда одно за другим запрещаются независимые СМИ, или права на конкурентные выборы?
Да, безусловно, это вещи взаимосвязанные. Здесь нельзя сказать, что у России ситуация с другими правами замечательная и вот только свобода собраний подкачала. Конечно, мы видим аналогичные, параллельно идущие или иногда с опережением, наступления на другие права и свободы. Но очень часто мы наблюдаем, что именно протесты вызывают какое-то особенно трепетное отношение российских властей. Они особенно боятся этого, и прилагают все усилия к тому, чтобы никаких протестов, мирных, повторяю, право на которые гарантировано российской конституцией, не было.
Когда ситуация со свободой демонстраций начала радикально меняться в России?
Она постепенно становилась хуже. Но я бы выделил некоторые особые периоды: это 2012 год, когда на фоне так называемых «болотных протестов» было очень сильно ужесточено законодательство в Кодексе об административных правонарушениях, введены драконовские штрафы и административные аресты для участников акций. В 2014 году была новая волна [ужесточений]. Последняя волна таких поправок произошла буквально несколько месяцев назад, в декабре прошлого года, когда было принято несколько законопроектов, которые еще ужесточают все эти ограничения. Это всегда реакция на какие-то крупные протесты или в России, или как в последнем случае, видимо, это реакция на события в Беларуси. Власти считают, что вместо того, чтобы создать условия, чтобы люди могли мирно и спокойно выразить свое несогласие, они должны поставить стену на пути протестующих. Законодательную стену.
Ограничительные меры последнего года власти оправдывают пандемией и заботой о здоровье граждан. Насколько такое объяснение звучит убедительно и обоснованно?
Действительно, на первый взгляд может показаться разумным и логичным. Право на свободу мирных собраний, оно важно, но оно не абсолютно, и может быть ограничено в определенных случаях, и это допускается международным законодательством.
Но эти ограничения не должны быть произвольны. Это не значит, что, если у нас пандемия, то мы можем творить все, что хотим. Нет, пандемия не означает, что остальные права перестают действовать. Права остаются. Более того, Россия, в отличие от европейских стран, не заявляла — есть такая процедура — об отходе от своих обязательств по международным договорам, гарантирующим право на свободу мирных собраний. Россия до сих пор официально говорит, что все права она по-прежнему защищает в полной мере. Это значит, что, если вы хотите ограничить право на свободу мирных собраний, вы должны это ограничение сделать, во-первых, минимальным. Не запрещать все, а в каждом конкретном случае смотреть, как дать людям возможность выразить свой протест, сведя к минимуму риски для здоровья. Но у нас этого не делается.
У нас во многих регионах, включая Москву и Санкт-Петербург, запрещены вообще любые формы протестов, включая даже одиночные пикеты. При этом мы видим, что те мероприятия, которые организовывает само государство, проходят прекрасно, свободно, без какого-либо противодействия, зачастую с минимальными мерами предосторожности. Буквально на днях проходил концерт в честь завершения Олимпийских игр. В марте, мы помним, было огромное мероприятие в Лужниках (в честь «присоединения» Крыма — RFI) с участием президента и главы столицы. И никаких проблем [у организаторов] не было.
Одновременно мы видим, что все те же правила начинают очень жестко применяться в отношении протестных акций: «Санитарное дело» в Москве, в Нижнем Новгороде… Также избирательно это применяется по отношению к оппозиционным кандидатам в депутаты. Все эти ограничения используются как предлог для того, чтобы остановить протесты. А реальные законные цели защиты общественного здоровья никого сильно не волнуют.
Насколько уличные протесты вообще являются первостепенным правом для таких стран как Россия? Ведь в отличие от демократических стран в авторитарных государствах мирные собрания граждан мало на что влияют. Изменится ли что-то от того, выходят люди на митинги или не выходят?
Как правозащитная организация мы не разделяем страны на демократические, к которым один спрос, и авторитарные, к которым спрос пониже. Мы смотрим здесь совершенно формально с правовой точки зрения. В Российской Федерации есть Конституция, есть международные акты, которые Россия подписала, ратифицировала, и они являются частью нашей правовой системы. Это законы. Любое государство, как бы оно не было устроено, какую бы риторику не вели его лидеры (за или против демократии), любое государство обязано соблюдать свои законы. Это не обсуждается. У нас есть законы, которые требуют того, чтобы государство соблюдало, защищало свободу мирных собраний. И мы следим за тем, как государства — разные, и демократические тоже — это право соблюдают или нарушают.
В России мы видим, что государство зачастую не прислушивается к протестующим. Но это уже отдельный вопрос. Это не вопрос прав человека, это вопрос к политологам, к социологам, к тем, кто изучает, как государственные структуры взаимодействуют с обществом. Для нас важно, чтобы люди, как минимум, могли выразить свой протест в мирной форме. А как государство будет реагировать на этот протест — это уже отдельный вопрос. Где-то они реагируют более чутко, эффективно и быстро, а где-то делают вид, что им все равно. Тем не менее, мы видим, что государству не все равно. Если бы им было все равно, то мы бы не видели такого внимания к тому, чтобы ограничить, запретить, не допустить, сорвать любые акции протеста. Очевидно, они это все воспринимают болезненно и просто не хотят идти на уступки.
Но я бы не сказал, что в авторитарных странах, где менее уважают права человека, право на протест менее важно. Мне кажется, что скорее даже наоборот. Мы видим, что крупные протесты вспыхивают как раз в таких странах: на Кубе, в Мьянме, в Беларуси — там, где у людей нет другой возможности выразить свое несогласие. Где-то это приводит к переменам. Часто это не приводит к переменам. Часто это порождает ответную реакцию, когда государство еще больше «закручивает гайки». Но здесь мы не можем ничего сделать. Мы можем только говорить о том, есть ли у людей эта возможность, позволяет ли им государство выражать несогласие или затыкает им рты.
Как раз по поводу того, насколько государству «все равно», мой последний вопрос. В заключении доклада вы даете российским властям рекомендации, как улучшить ситуацию с правом на свободу собраний. Какова мотивация у российского государства прислушаться к вашим рекомендациям? Что должно их побудить поменять свою политику?
Да, я понимаю, что если мы признаем, что в последние годы ситуация становилась только хуже, то с чего вдруг государство захочет ее исправить. Действительно, мы зачастую как бы проявляем некую наивность. Мы призываем тех людей, которые ограничивали и нарушали права человека, эти права начать соблюдать. Но, во-первых, мы хотим дать шанс. Государство не является каким-то монолитом. Даже в самых авторитарных государствах есть разные люди, разные силы, на разных уровнях принимаются разные решения. И мы хотим дать шанс тем, кто, возможно, видит путь развития государства иначе, претворить это в жизнь. Чтобы потом никто не мог сказать: «мы не знали, что делать, мы не знали, как исправить ситуацию. Мы делали то, что могли и то, что нам казалось правильным». Нет. Вот есть наши рекомендации, есть рекомендации других правозащитных организаций, российских в том числе, как с какой проблемой можно справиться, где какие изменения в конкретных законах нужно внести, чтобы ситуация стала лучше. Воспользуется этим государство или нет… Это обязанность российского государства по международному праву, по российской Конституции.
Иногда мы видим, что, несмотря на все свои публичные возражения, Россия идет на уступки по каким-то вопросам. Мы видели некоторые улучшения в пенитенциарной системе, когда Россия под давлением в том числе Европейского суда по правам человека и правозащитных организаций, некоторые законодательные изменения внесла. Иногда мы видим даже в этой сфере, про которую сейчас говорим, отдельные положительные изменения. Есть постановление пленума Верховного суда или постановление Конституционного суда, которые содержат правильные, с нашей точки зрения, слова. Иногда это приводит к конкретным изменениям в судьбах людей. Можно привести в пример дело Ильдара Дадина, которого сначала осудили, затем Конституционный суд постановил, что его дело должно быть пересмотрено и его освободили. Затем мы увидели, что государство опять начало ту же статью использовать.
То есть это постоянное такое давление. С одной стороны, конечно, идет очень мощное давление со стороны тех, кто считает, что нужно все задавить, сажать, запретить, не пущать и тащить. С другой стороны, есть давление и в противоположную сторону — со стороны правозащитных организаций, со стороны международного сообщества, со стороны экспертного сообщества. Есть какие-то более адекватные и люди внутри государства, которые тоже пытаются находить хотя бы компромиссные пути. Мы считаем, что тоже должны со своей стороны делать все, что в наших силах. Что из этого выйдет, история покажет.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться