Почему Сахаров проиграл Солженицыну?

Воскресная колонка Гасана Гусейнова сегодня приурочена к 100-летию со дня рождения Андрея Дмитриевича Сахарова. С грустным выводом: людям, разделявшим убеждения Сахарова, его веру в идеи прав человека, демократии и прогресса, приходится трезво признать свое поражение на большей части бывшего СССР.

В 1988 году А.Д. Сахарова впервые выпустили за границу. На фото Андрей Дмитриевич с женой Еленой Боннер в аэропорту в ожидании посадки на рейс в Нью-Йорк. 6 ноября 1988 г. AFP - VITALY ARMAND

21 мая 2021 исполнилось сто лет со дня рождения Андрея Дмитриевича Сахарова. Его почитали и любили многие в мире. Но в России всегда больше было тех, кто ворчливо недолюбливал, не доверял и не верил, считал подкаблучником жены — пламенной Елены Георгиевны Боннэр, предавшим интересы Страны Советов ради сближения с проклятым Западом, конвергенции социализма и капитализма. Можно сказать и проще: Сахаров был вождем западнически настроенной советской интеллигенции, а после распада СССР, до которого Андрей Дмитриевич не дожил, в мире образовались государства, возникновения которых Сахаров не предвидел, да даже и опасался, потому что лучше других понимал, что такое цепная реакция.

Последняя четверть советского века прошла в среде инакомыслящих под знаком противостояния Сахарова и Солженицына. Сахаров верил в возможность превращения Советского Союза в развитое демократическое государство. Союзу республик Европы и Азии, верил Сахаров, нужно только освободиться от диктата единственной идеологии и власти партийной номенклатуры и слиться с современным Западом (или Демократическим Севером), сплавив идею прав человека с научно-техническим прогрессом.

Солженицын считал, что Советский Союз должен отказаться от идей мировой революции, отказаться от кормления «стран Азии, Африки и Латинской Америки» и стать «прекрасной Россией прошлого», а если что и проповедовать безбожному миру, то православную веру.

Сахаров не хотел роспуска СССР, Солженицын мечтал о независимости славянских христианских республик от азиатско-кавказского мусульманского балласта. Только в одном, пожалуй, оба сходились: в идее местного самоуправления и в требовании избавиться от чекистско-партийной монополии на власть.

Но Сахаров умер в конце 1989 года, не дожив до краха своих основных идей нескольких месяцев. Было бы нечестно, отмечая столетие великого человека, говорить о его прозорливости и о вирулентности его идей. Невооруженным глазом видно, что самая крупная из распавшихся частей СССР — Российская Федерация — представляет собой опасное для своих граждан и для соседей государство, устроенное по принципам, буквально во всём враждебным идеям Андрея Дмитриевича Сахарова. Отчего так вышло, смогут сказать историки и социологи, но есть у этого поражения и языковое — словесное, речевое измерение. Не уверен, что кому-то, взглянув на это измерение, легче будет принять и понять случившееся. Но сделать это необходимо просто из уважения к юбиляру.

Говорить я буду даже не о больших концепциях, а только о ключевых словах. Ведь победили ключевые слова Солженицына — Россия, держава, православие, — и проиграли ключевые слова Сахарова — права человека, демократия, прогресс. Советский Союз был наднациональной глобальной державой, во многих отношениях близкой, как считал Сахаров, Соединенным Штатам Америки и более пестрому, менее организованному конфедеративному Европейскому Союзу. Нужно было совсем немножко напрячься, заменить липовый пролетарский интернационализм космополитизмом, избавить СССР от доктрины, наладить демократические институты, и всё пойдет своим ходом. Во второй половине 1980-х годов оказалось, что советскому зданию грозят всевозможные национализмы — прав для себя запросит не абстрактное общество советских граждан, а этно-конфессиональный конгломерат, на замирение которого ушли последние силы великого физика. Он был уверен, что вывод советских войск из Афганистана спасет СССР, безуспешно пытался посредничать в конфликте между Азербайджаном и Арменией вокруг Нагорного Карабаха, был глубоко подавлен начавшимся конфликтом в Приднестровье, потому что увидел, что у гражданского общества нет сил ни на сохранение мира, ни на противостояние национальным возрождениям.

А в 1990-е годы началось и национальное возрождение России. И вот как раз в этой точке победу над А. Д. Сахаровым одержал А. И. Солженицын. На языковом уровне эта победа оформилась в середине 1990-х годов, когда два человека неожиданно и парадоксально заговорили о том, как пригодилась бы новой России ЧК. Слух следившего за литературой 1990-х годов не могла не резануть риторика поздних вещей Солженицына, который вдруг начал с теплотой говорить о честных чекистах, готовых спасти Россию. В 1996 году он публикует в «Новом мире» рассказ, герои которого — русские богатыри — хозяйственник-оборонщик Емцов, физик-ядерщик Толковянов и «хороший человек из Органов» Косаргин идут на спасение России. Удивительно, но тогда же произнес свое веское слово в пользу ВЧК не кто иной, как Анатолий Чубайс. «Для сбора налогов нам нужна новая ВЧК!», «Она быстро решительно соберет налоги». Почему демократы черномырдинско-чубайсовской волны решили назвать новую организацию по сбору налогов Всероссийской Чрезвычайной Комиссией, они объясняли просто. У наших людей, дескать, воспитано теплое отношение к чекистам: надежные люди с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Приняли пропагандистскую утку за реальность и пошли на службу к настоящим чекистам. Едва ли Александр Солженицын и Анатолий Чубайс или Виктор Черномырдин виноваты в том, что к концу века чекисты вернулись к власти: это возвращение, скорей всего, произошло бы и без их мудрого звона о национальных ценностях и патриотизме. Но факт остается фактом: три поколения воспевания ВЧК не прошли даром и стали настоящей русской национальной идеей. Солженицын и Чубайс лишь идеально обозначили путь к новой стране охранников и ЧОПов, смиренномудрых православных силогархов и росгвардейцев.

В 1986 году один из друзей А. Д. Сахарова великий сатирик Владимир Войнович в поразительном романе «Москва-2042» нарисовал детальный портрет государства, выстроенного на территории СССР вопреки мечтам и расчетам Сахарова.

Почему же Сахаров проиграл Солженицыну?

Потому ли, что Сахаров думал, как бы обойтись без врагов, даже проиграв Западу в холодной войне? Или потому, что никому не навязывал своих представлений, высказывал сомнения, предлагал обсуждать и советоваться? Наивно верил, что в мире без идеологий неизбежна победа здравомыслия и человеколюбия?

Незадолго до смерти Сахаров составил свой проект новой Конституции СССР. Между строк прочитывается уверенность в том, что огромное государство удастся сохранить, а национальные конфликты — разрешить простыми организационными мерами. В параграфе 2 говорится, что цель народа Союза — «…мир и безопасность для граждан страны, для всех людей на Земле независимо от их расы и т. д." Параграф 4 рисует перспективу создания «Мирового правительства», а параграф 12 гласит: «Союз не имеет никаких целей экспансии, агрессии и мессианства».

Прошло меньше четверти века, а главная наследница СССР — Российская Федерация — это обиженное на весь свет государство, которое числит в официальных недругах и громадные Соединенные Штаты Америки, и маленькую Чехию.

Сахаровский проект проповедует «конвергенцию» и отрицает «экспансию, агрессию и мессианство». Но, говорят, не любит у нас народ иностранных слов.

Хотя как раз мессианством чекистская Россия оправдывает экспансию и агрессию.

Проповедь Солженицына услышана. Аргументы Сахарова почили вместе с Советским Союзом.

Людям, разделявшим убеждения Сахарова, его веру в идеи прав человека, демократии и прогресса, приходится трезво признать свое поражение на большей части бывшего СССР. Но, в отличие от патриотов своей чекистской родины, эти люди не должны ни на кого обижаться, не должны рычать и плеваться. Довольно одного — называть вещи своими именами.

Справедливости ради нужно признать, что есть и другой водораздел между общей политической Россией Сахарова и Солженицына и нынешней Россией текущих ее официальных мыслителей и вождей. Этот водораздел — язык. Политический язык и речь Сахарова, при всей неизбежности элементов советского словаря, это язык живой мысли и культуры, культуры диалога, публичного сомнения и признания ошибок, уважения к не согласному с тобой оппоненту. И в этом отношении люди круга Сахарова проиграли. Официальная политическая речь России первой четверти двадцать первого века — это авгиевы конюшни краснобайства и грубости, лжи и насилия, публичного презрения к логике и к наукам. В этом пункте проиграл в середине 1990-х и Солженицын. Тщетно понадеялся оппонент Сахарова на «честных сотрудников Органов», способных спасти достойное русское прошлое.