Почему людям нравится язык бандитов?

Поэты по-разному слышат мир. Но зато они умеют резюмировать эпоху. Иногда довольно прочитать всего несколько строк, сравнить их с другими и, вспомнив, что происходило когда-то, понять, что происходит сейчас.

В 1918 году Тихонов еще не знал, что строители-вожди появятся не только в России Ленина, но и в Италии Муссолини, и в Германии Гитлера. AFP - MLADEN ANTONOV

Самый талантливый советский эпигон Николая Гумилева — Николай Тихонов — писал в 1918 году:

Мир строится по новому масштабу.

В крови, в пыли, под пушки и набат

Возводим мы, отталкивая слабых,

Утопий град — заветных мыслей град.

Мы не должны, не можем и не смеем

Оставить труд, заплакать и устать:

Мы призваны великим чародеем

Печальный век грядущим обновлять.

Забыли петь, плясать и веселиться,-

О нас потом и спляшут, и споют,

О нас потом научатся молиться,

Благословят в крови начатый труд.

Забыть нельзя — враги стеною сжали,

Ты, пахарь, встань с оружием к полям,

Рабочий, встань сильнее всякой стали,

Все, кто за нас, — к зовущим знаменам.

И впереди мы видим град утопий,

Позор и смерть мы видим позади,

В изверившейся, немощной Европе

Мы — первые строители-вожди.

Мы — первые апостолы дерзанья,

И с нами все: начало и конец.

Не бросим недостроенного зданья

И не дадим сгореть ему в огне.

Здесь перекресток — веруйте, поймите,

Решенье нам одним принадлежит,

И гений бурь начертит на граните —

Свобода или рабство победит.

Утопия — светило мирозданья,

Поэт-мудрец, безумствуй и пророчь,-

Иль новый день в невиданном сиянье,

Иль новая, невиданная ночь!

Другой полюс и другую глубину понимания революции и гражданской войны мы найдем у Максимилиана Волошина, в стихотворении «Терминология»:

«Брали на мушку», «ставили к стенке»,

«Списывали в расход» —

Так изменялись из года в год

Речи и быта оттенки.

«Хлопнуть», «угробить», «отправить на шлёпку»,

«К Духонину в штаб», «разменять» —

Проще и хлеще нельзя передать

Нашу кровавую трепку.

Правду выпытывали из-под ногтей,

В шею вставляли фугасы,

«Шили погоны», «кроили лампасы»,

«Делали однорогих чертей».

Сколько понадобилось лжи

В эти проклятые годы,

Чтоб разъярить и поднять на ножи

Армии, классы, народы.

Всем нам стоять на последней черте,

Всем нам валяться на вшивой подстилке,

Всем быть распластанным с пулей в затылке

И со штыком в животе.

29 апреля 1921 года, Симферополь.

Мрачное совпадение — через четыре месяца после того, как было написано это стихотворение, почти дословно так сторонники Николая Тихонова убьют в Петрограде Николая Гумилева — поэта, с которым Волошин стрелялся на Черной речке в ноябре 1909 года. Мы, читатели официального Тихонова вместо запретного Гумилева, впервые прочитавшие стихи Волошина только в середине 1980-х годов, каждое новое десятилетие, да, пожалуй, и каждый год все глубже понимаем пропасть, которая пролегла между поэтами. Гумилева убьют прямо в 1921, Волошин умрет от инсульта в 1932, а Тихонов станет чуть ли не вторым после Маяковского главным официальным поэтом позднего советского века.

Да, пожалуй, это и есть пропасть Гражданской войны.

Сейчас, сегодня, сто лет спустя после написанного Тихоновым, врезается в сознание первая строфа стихотворения:

Мир строится по новому масштабу.

В крови, в пыли, под пушки и набат

Возводим мы, отталкивая слабых,

Утопий град — заветных мыслей град.

Как и тогда, в 1918, для возведения «заветных мыслей града» нужно «оттолкнуть слабых». Заветные мысли могут быть разные: люди века Тихонова разрушали Российскую империю, надеясь построить советскую утопию. У нынешних, наоборот, «заветных мыслей град» — это фантастическая имперская Новорусь, шоурум которых они открыли в ДНР и ЛНР.

Как и тогда, одним из моторов русской революции была убежденность в загнивании Запада:

И впереди мы видим град утопий,

Позор и смерть мы видим позади,

В изверившейся, немощной Европе

Мы — первые строители-вожди.

В 1918 году Тихонов еще не знал, что строители-вожди появятся не только в России Ленина, но и в Италии Муссолини, и в Германии Гитлера. В основе идеологии вождей лежало понимание: слабые должны умереть — и в городе утопий, и под градом утопий.

Но инструмент мобилизации — от Ленина до Муссолини — разглядел Волошин:

Сколько понадобилось лжи

В эти проклятые годы,

Чтоб разъярить и поднять на ножи

Армии, классы, народы.

Эта ложь представлена здесь в своем первозданном виде. Она — в словах-подменах для человекоубийства, в терминологии. Расчеловечить слабого, безоружного человека. Сильный и властный — чекист и большевик, бандит и мошенник — завсегда победит учителишку, шпака, заводского работягу или трудолюбивого крестьянина. Сильный одолеет слабого. Чтобы выжить в этих условиях, надо что, примкнуть к вооруженному большинству?

Из этой зверской морали всего несколько лет спустя вырастет мир, нарисованный Андреем Платоновым в фельетоне «Душа человека — неприличное животное»:

«Фельетон — это, в сущности, маленький манифест только что рожденного не по своей воле бандита, а по воле своих свах и бабушек: „исторической необходимости“, „естественного хода вещей“, „действительности“ и прочих старых блудниц и гоморрщиц».

Именно так оголена душа лирического героя Николая Тихонова.

Вот что пишет об этой душе Платонов.

«У него оголилась душа, он начинает смеяться, надевает обыкновенные штаны и уходит „домой“ — в цех.

— Товарищ! — говорят ему. — Надо жить только в гостиных и залах души. А ты живешь в клозете. Опомнись, брат. Не смотри чертом… Не собирай нищих за городом. Ты думаешь, они способны направить революцию. Нет, брат, оставь; не тряси штанами нищими, мы и брюки видали…

И они замолчали. Другой, что говорил, ушел. Остался один, у кого в сердце зверь и душа свободна от белья и сапогов приличий. Он видел остро и радостно. Его тело скрипело под напором крови и горело, как огнедышащий вулкан. В голове танцевали четкие фигуры развратных мыслей. Он был один, один — с неисчислимыми массами неведомых, идущих к нему товарищей, решивших взорвать мир без определенной цели, без программ и политики, а ради самих себя, ради своей страсти к невозможному…

Он увидел весь мир во всем его приличии и свою душу во всем ее неприличии. Первое дело он снял шляпу жизни — жену — и отпустил ее домой, в деревню. Пусть песни вечером поет. Он и песню для нее сочинил и посвятил ее ей.

Теперь он глядел на старую жабу — действительность, — и от ее мелочей у него нутро затихало.

Он же был динамитом действительности и радовался своей справедливости.

Подойдет его время. Пока же он и спит, и обедает в клозете жизни — своей душе.

Он знал одно: эти мелочи — вся истина жизни. Идеал, дух и прочие юбки старых дев — это суть только заблуждающаяся материя.

2. Революционер в полном облачении

Площадь. Красные войска, рабочие, женщины, дети. После дождя вся земля под стеклом. Гремит и движется под солнцем живая революция. Никто не верит, что есть невозможное.

Парад. Черные чертики — фотографы — снимают пролетариат. Люди в полном облачении, т. е. галифе, нагане, коже и т. д., устанавливают порядок, чтобы было приличное лицо у революции.

К суетящейся хохочущей толпе, повторившей на квадратной сажени Октябрь, подскакивает официальный революционер, бритый и даже слегка напудренный. Так чуть-чуть, чтобы нос не блестел:

— Осади, осади назад — говорят вам.

Рабочие и женщины осадили. Они вполне поняли, революция затихла. Галифе скакнуло дальше.

Революция сменилась „порядком“ и парадом.

3. Мертвые ДУШИ в советской бричке

Едет советская бричка. В ней солидный мужчина, разбрюзгшая на ворованных харчах барыня, кучер и кобелек.

Это едут по всем мостовым, улицам и переулкам мертвые души в советских бричках. Едут и едут, никак не доедут. А ведь, доедут — придет время. Доедут до рабочего ада, и им там воткнут железный шток сквозь пупок. Мечутся мертвые тени в живых городах и ждут они страшного суда, рабочей расправы.

4. Необъяснимые чудеса

Чудеса эти — беременные мужчины, которые идут домой с мельниц. Стражи у ворот следят.

— Ты куда?

— Домой, кончил.

— Ага, кончил. Открой рот… Ну, проходи.

Или там.

— Даешь?

— Берешь.

— Проходишь.

В селе Лупцеватом объявилась икона божьей матери-троеручицы.

А у нас чудеса еще почище — мельники, солидные приличные мужчины, по вечерам беременеют и еле доходят с работы домой, где и опоражниваются.

5. Резюме

Один рабочий объяснил это слово так:

— Режь умней.

А другой ему ответил:

— Ничего, глотай без ножа. Суй пальцем».

Сейчас нужно объяснять, что под «беременными мужчинами» писатель Андрей Платонов имел в виду так называемых несунов: это было советское же слово-прикрытие для воров, таскавших то, что должны были стеречь. Как и бандитское отродье в «Терминологии» Волошина отметилось словами «поставить к стенке», «шлепнуть» и «списать в расход» вместо простого «убить человека».

Вводить ложные понятия и молиться на них — это ведь тоже искусство. Но если боги и музы в верованиях и мифах разных народов учреждали настоящие имена, то черти, чекисты, бандиты отметились как мастера ложных понятий.

Неожиданная народная этимология слова «резюме» — «режь умней!» — объясняет, почему мы так говорим, отчего подчиняемся искусству лжи: мы его боимся!

Сколько понадобилось лжи

В эти проклятые годы,

Чтоб разъярить и поднять на ножи

Армии, классы, народы

— пишет Волошин.

«Надо жить только в гостиных и залах души. А ты живешь в клозете. Опомнись, брат. Не смотри чертом… Не собирай нищих за городом. Ты думаешь, они способны направить революцию…» — вторит ему Платонов. Но собеседник его пока что «и спит, и обедает в клозете жизни — своей душе…».

Бандиты и чекисты — угрюмое воинство смерти, сильные убийцы слабых верят Николаю Тихонову:

Забыли петь, плясать и веселиться,-

О нас потом и спляшут, и споют,

О нас потом научатся молиться,

Благословят в крови начатый труд.

Вот почему людям так нравится язык бандитов — старых и новых: они боятся остаться слабыми без помощи сильных. Они скорее поддакнут рвотной молитве, выучат клоачный язык своих мучителей, чем задумаются, чем им это грозит как людям, а не тварям. Человек Платонова думает, что «идеал, дух и прочие юбки старых дев — это суть только заблуждающаяся материя», и через поколения передает эту свою думу дальше. Передает — на языке бандитов.