Карантинное чтение для нежной души
Филолог Гасан Гусейнов размышляет об одном из знаменитых рассказов Эдгара Аллана По, о способности писателя создавать новые слова на родном языке или находить если не само слово, то место, где оно могло бы образоваться, а также о несчастье не уметь распорядиться одиночеством
Опубликовано:
Слушать - 09:42
Не все великие писатели создают новые слова на своем родном языке. Но некоторые умеют ввести в него слова из других языков, делающиеся родными для всех грамотных носителей. Общество справляется с этой задачей самостоятельно только там, где дело идет о каком-нибудь изделии, о вещи — вроде шлагбаума, лобзика или айпада. В религиозный обиход чужие слова входят и остаются в нем иной раз так и не понятыми, как аминь или аллилуйя. А труднее всего схватить некое состояние, движение чувства, положение человека, для которого в твоем языке пока что не находится подходящего слова. Этой удивительной способностью найти если не само слово, то место, где оно могло бы образоваться, отличался Эдгар Аллан По.
Один из самых удивительных его рассказов посвящен внимательному наблюдению за толпой, вернее — за одним единственном человеком в толпе. Совершенно неважно, что действие происходит в Лондоне в 1840 году. В это время и очень похожими словами Гоголь наблюдал за толпой в Петербурге. Это я говорю только для ориентации во времени. Потому что, когда читаешь Эдгара По, кажется, что это и о предпандемийной Москве, и о Нью-Йорке нулевых: говорю сейчас только о городах, которые видел сам. О том, что увидит Эдгар По в этой толпе, приходится думать потом всю жизнь. Экспозиция рассказа, не предвещая величайшего открытия, которым одарит нас автор в его финале, заслуживает того, чтобы выучить его наизусть.
«По поводу одной немецкой книги было хорошо сказано, что она «lässt sich nicht lesen» — не позволяет себя прочесть. Есть секреты, которые не позволяют себя рассказывать. Еженощно люди умирают в своих постелях, цепляясь за руки своих духовников и жалобно заглядывая им в глаза, умирают с отчаянием в сердце и со спазмой в горле — и все из-за потрясающих тайн, которые никоим образом не дают себя раскрыть. Увы — порою совесть человеческая возлагает на себя бремя ужасов столь тяжкое, что сбросить его можно лишь в могилу, — и, таким образом, сущность всякого преступления остается неразгаданной.
Слушать: Гасан Гусейнов - Карантинное чтение для нежной души
Как-то раз, поздним осенним вечером, я сидел у большого окна кофейни Д. в Лондоне. В течение нескольких месяцев я хворал, но теперь поправлялся, и вместе со здоровьем ко мне вернулось то счастливое расположение духа, которое представляет собою полную противоположность ennui [тоска, скука (франц.).] —состояние острейшей восприимчивости, когда спадает завеса с умственного взора — «ἀχλὺς ὃς πρὶν ἐπῆεν" [мрак, в котором прежде жил человек (греч.).] и наэлектризованный интеллект превосходит свои обычные возможности настолько же, насколько неожиданные, но точные определения Лейбница превосходят причудливую риторику Горгия».
Я забыл сказать, что и эпиграф, взятый Эдгаром По к этому рассказу, великолепен: это сентенция Лабрюйера: «Ce grand malheur, de ne pouvoir être seul». Казалось бы, все для вас, все для того, чтобы прочитать что-то претенциозное, бесполезное для обыденной жизни. Но если бы.
Словно надев на голову невидимую лампу, вырвавшийся из сплина тридцатилетний писатель выходит на охоту. Его наблюдательность вознаграждена с лихвой.
«Просто дышать — и то казалось наслаждением, и я извлекал удовольствие даже из того, что обыкновенно считается источником страданий. У меня появился спокойный и в то же время пытливый интерес ко всему окружающему. С сигарой во рту и газетой на коленях я большую часть вечера развлекался тем, что просматривал объявления, наблюдал разношерстную публику, собравшуюся в зале, или выглядывал на улицу сквозь закопченные стекла».
Только очень внимательный читатель увидит в последних словах цитату из первого послания к коринфянам, но оставим это. Выйдем вслед за По, на оживленную улицу Лондона, попробуем последить за этой толпой его глазами.
«Среди прохожих попадалось множество щеголей — они, я это сразу понял, принадлежали к разряду карманников, которыми кишат все большие города. С пристальным любопытством наблюдая этих индивидуумов, я терялся в догадках, каким образом настоящие джентльмены могут принимать их за себе подобных — ведь чрезмерно пышные манжеты в сочетании с необыкновенно искренним выраженьем на физиономии должны были бы тотчас же их выдать.
Еще легче было распознать игроков, которых я тоже увидел немало. Одежда их отличалась невероятным разнообразием — начиная с костюма шулера, состоящего из бархатного жилета, затейливого шейного платка, позолоченных цепочек и филигранных пуговиц, и кончая подчеркнуто скромным одеянием духовного лица, менее всего могущего дать повод для подозрений. Но у всех были землистые, испитые лица, тусклые глаза и бледные, плотно сжатые губы. Кроме того, они отличались еще двумя признаками: нарочито тихим голосом и более чем удивительной способностью большого пальца отклоняться под прямым углом от остальных. В обществе этих мошенников я часто замечал другую разновидность людей — обладая несколько иными привычками, они тем не менее были птицами того же полета. Их можно назвать джентльменами удачи. Они, так сказать, подстерегают публику, выстроив в боевой порядок оба своих батальона —батальон денди и батальон военных. Отличительными чертами первых следует считать длинные кудри и улыбки, а вторых — мундиры с галунами и насупленные брови.
Спускаясь по ступеням того, что принято называть порядочным обществом, я обнаружил более мрачные и глубокие темы для размышления».
Эдгар По завораживает читателя описанием необычайной пестроты лиц, камзолов, мимики и жестикуляции, коротких стычек с последствиями и без, любопытный взгляд его наталкивается на все новое, чтобы тут же заставить жадное сознание наблюдателя выстроить из портрета и костюма биографию человека. И вот, когда его любопытство, казалось бы, насытилось сполна, да даже уже и пресытилось, глаз писателя выхватывает из толпы человека поистине загадочного.
Должен признаться, когда я читал этот рассказ несколько десятилетий назад, я не обратил внимания на возраст героя Эдгара По. Между тем, именно сегодня, перечитывая этот рассказ — сначала в трех русских переводах, а потом и по-английски, я понимаю, как важно, что тридцатилетний писатель описывает человека моего поколения. И я дочитал рассказ По «глазами человека моего поколения» (да-да, это тоже цитата из названия книги воспоминаний Константина Симонова).
«С приближением ночи мой интерес к этому зрелищу еще более усилился, стал еще глубже, ибо теперь не только существенно изменился общий облик толпы (более благородные ее элементы постепенно отходили на задний план, по мере того как порядочные люди удалялись, тогда как более грубые начинали выделяться рельефнее — ведь в поздний час все виды порока выползают из своих нор), но и лучи газовых фонарей, вначале с трудом боровшиеся со светом угасающего дня, теперь сделались ярче и озаряли все предметы своим неверным сиянием. Все вокруг было мрачно, но сверкало подобно черному дереву, с которым сравнивают слог Тертуллиана».
Пройдет еще совсем немного времени, и автор оставит свою иронию.
«Прижавшись лбом к стеклу, я внимательно изучал людской поток, как вдруг мне бросился в глаза дряхлый старик лет шестидесяти пяти или семидесяти. Удивительное выражение его лица сразу же приковало к себе и поглотило все мое внимание. Я никогда еще не видел ничего, что хотя бы отдаленно напоминало это выражение. Хорошо помню: при виде его у меня мелькнула мысль, что Ретц (это знаменитый иллюстратор „Фауста“ Гете — Г.Г.), увидев подобную физиономию, без сомнения предпочел бы ее собственным рисункам, в которых пытался воплотить образ дьявола. Когда я в тот первый короткий миг попытался подвергнуть анализу его сущность, в мозгу моем возникли смутные и противоречивые мысли о громадной силе ума, об осторожности, скупости, алчности, хладнокровии, о коварстве, кровожадности, торжестве, радости, о невероятном ужасе и бесконечном отчаянии. Меня охватило странное возбуждение, любопытство, страх. „Какая жуткая повесть запечатлелась в этом сердце!“ — сказал я себе».
В эту минуту читатель приходит в себя и понимает, что все прочитанное до сих пор было только увидено «сквозь закопченное стекло», и только теперь великий рассказчик-охотник увидел дичь и — ринулся за нею в пучину толпы. Наконец-то великий мастер еще не существующего детективного жанра обнаружил своего героя, нашел в толпе вульгарных жуликов и проходимцев того, за кем необходимо проследить, чтобы ответить на вопрос о настоящем большом преступлении —как раз из разряда тех, с которых началась эта история. Еще совсем немного, и мы узнаем тайну настоящего злодея.
Погоня, в которую читатель бросается вместе с По, сжимает пространство и время. Весь американский кинематограф двадцатого века с его преследованиями злодея — как графит, спрессованный до алмаза, играет в руках великого огранщика.
Он преследовал отвратительного старика всю ночь, по всему городу, меняя кварталы и типажи людей в толпе, а потом еще полдня, он ждал, когда же этот человек либо совершит свое преступление, либо покажет нить, потянув за которую, можно был бы понять хоть что-то.
«Но тот, как и прежде, бесцельно бродил среди толпы, весь день не выходя из самой гущи уличного водоворота. А когда вечерние тени снова стали спускаться на город, я, смертельно усталый, остановился прямо перед скитальцем и пристально посмотрел ему в лицо. Он не заметил меня и продолжал невозмутимо шествовать дальше, я же, прекратив погоню, погрузился в раздумье. «Этот старик, — произнес я наконец, — прообраз и воплощение тягчайших преступлений. Он не может остаться наедине с самим собой. Это человек толпы. Бесполезно следовать за ним, ибо я все равно ничего не узнаю ни о нем, ни об его деяниях. Быть может, одно из величайших благодеяний господа состоит в том, что это книга, которая „не позволяет себя прочесть“…»
Как всегда у великих писателей, дочитав до конца, хочется вернуться к началу — туда, где автор расставил свои силки — между французской тоской и остроумием, немецкой парадоксальностью и точностью, греческой красотой и трагедией — Эдгар По дарит нам урок — но чего? Индивидуализма, философии творчества, религиозной щедрости? Урок несчастья не уметь распорядиться одиночеством? Такого слова нет в нашем языке.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться