Писательница Алена Глухова о французских словах, которые лечат

Белорусской писательнице Алене Глуховой было 11 лет, когда ее отец отправился в морское путешествие и пропал. Погиб он или просто решил исчезнуть, как «тайный агент»? Что произошло в тот злосчастный день 7 ноября 1995 года? Кем на самом деле был этот «романтический хулиган» и «тихий диссидент»? В интервью RFI Алена Глухова рассказала о том, как через 15 лет после исчезновения отца отправилась его искать и нашла. Об этом она написала свою первую книгу. Так начался творческий путь молодой писательницы, которая родному русскому предпочла французский. 

Алена Глухова в литературной резиденции на юге Франции. © Elena Gabrielian / RFI

RFI: Осенью 1995 года ваш отец, «тихий диссидент» и «романтический хулиган», который всегда мечтал о путешествиях и был одержим морем, отправился на яхте в Турцию. 7 ноября 1995 года вашей семье позвонили и сообщили, что он погиб в кораблекрушении. Его тело так и не нашли. Десяток лет спустя вы решили его искать и написать книгу о загадочном исчезновении отца. Книга «Dans l’eau je suis chez moi » (прим. ред. «Найти себя в воде» — авторская версия перевода), вышла в 2018 году во французском издательстве Verticales. Как ваша семья отнеслась к решению поднять такую личную тему в литературном произведении?

Алена Глухова: Я всегда знала, что если я однажды напишу книгу, я расскажу именно эту историю. Моя семья достаточно быстро оказалась в курсе того, что я пишу книгу, потому что я начала задавать вопросы моей маме и сестре. Так уже получилось, что это зависшее ожидание возвращения со временем превратилось в молчание о том, что что-то произошло и должно разрешиться. В этом затянувшемся молчании у меня возникло желание понять, что же все-таки произошло, потому что у меня были какие-то обрывочные сведения, перемешанные с какими-то воображаемыми фактами. Мне было 11 лет, когда мой отец исчез.  Я хотела не только понять, что произошло, но и понять, что это был за человек, о котором у меня осталось очень мало воспоминаний. В начале, когда я взялась за книгу, у меня была иллюзия или детская уверенность, что я найду что-то, какие-то следы. У меня была какая-то надежда…

Что случилось с этой надеждой?

Через несколько месяцев после начала работы над книгой, меня пригласили на семинар в Стамбул. У меня было очень странное ощущение. Мне казалось, что я могу чувствовать следы присутствия моего отца в этом городе. Путешествие в Стамбул и беседы с родными дали мне возможность найти многое. Я смогла прочитать некоторые его письма, дневники. Оказалось, что совершенно интуитивные вещи, которые я прописывала в своих черновиках, подтвердились в его текстах. Например, я узнала, что он любил писать.

За месяц до исчезновения ваш отец отправил письмо, которое вы прочитали десяток лет спустя, когда уже начали работать над книгой и взяли в нее вот эти строки: «По прохождению восьми таможен, я, серый гражданин, серого государства превратился в бомжа мирового класса, который никому не нужен». Какие у вас мысли возникли, когда вы прочитали это письмо ?  Вы тогда подумали, что может он не погиб, а просто решил исчезнуть, таким «совершенным» способом, как «тайный агент» ?

Я начала сомневаться, когда поговорила со старшим братом, который больше общался с отцом. Когда я обнаружила это письмо, то не могу сказать, что оно подтвердило гипотезу о том, что он не погиб, а просто исчез из нашей жизни. Но это письмо позволило мне понять, что мой отец был способен на такое.

До сих пор у меня это письмо вызывает улыбку, потому что в нем есть некая ирония и даже самоирония, которая мне очень импонирует. У него был такой тихий протест, тихое диссидентство. Мне кажется, что по складу своего характера это был не тот человек, который бы агрессивно выражал свое несогласие, но он всегда находил возможность создавать это пространство свободы у себя внутри и вокруг себя. В этой фразе и в самой этой идее отправится в путешествие по морю на корабле я вижу его способность к совершенно неожиданным формам протеста.  Когда я перечитываю эти строки, я вижу его таким романтическим хулиганом. Он исполнил свою мечту, отправился в путешествие и исчез. Я не знаю, можно ли говорить, что исчезновение было способом выхода из этой ситуации, в которой он находился (прим ред. он мечтал быть биологом, но выбрал более «подходящую» на те времена карьеру физика, однако не будучи членом компартии, у него были карьерные проблемы).

Описывая это кораблекрушение, вы говорите об открывшейся перед ним двери, через которую он вышел из этой замкнутой ситуации.

Да, но что было очень странным, я написала эти страницы до того, как я нашла письмо и его дневники, где он описывал бурю в море, силу стихии, смерть. В том, как он это описывал, была радость.

Вы говорите об очень драматическом событии вашей жизни, но в вашей книге нет слез и страданий. Почему?

Какие-то переживания настолько сильные, что мы не можем о них говорить, повышая градус эмоциональности, поэтому единственный способ говорить о них, это говорить просто.

В этой простоте и кроется полнота эмоций?

Да. Какие-то вещи можно сказать прямо и в двух словах. Очень часто это самый понятный путь. Что касается силы эмоций, то сложно говорить, потому что это было настолько растянуто на многие годы, но когда я приближалась к окончанию книги, у меня было ощущение, что прощание завершилось. Какой-то ритуал произошел.

Прощание или даже может быть прощение за исчезновение… У вас не было в детстве ощущения, что вас покинули? 

Конечно, было. Для ребенка, отец — такая важная фигура, фигура героя. И если он не вернулся, значит не захотел. У меня иногда есть некоторая тревога по поводу того, что любимые люди в какой-то момент исчезнут, но мне кажется, что сейчас это ощущение трансформировалось во что-то другое. У членов моей семьи есть такая способность из болезненного и драматического события иссякать свет, делать жизнь более осмысленной, даже так, чтобы это абсурдное и болезненное исчезновение стало смыслообразующим. Мы все смогли построить нашу жизнь, несмотря на это исчезновение. Важно было не упасть в это горевания, а понять, что из этого можно извлечь. 

Это еще раз объясняет, почему в книге нет слез и страданий, а много света. 

Я в какой-то момент хотела, чтобы эта книга получилась веселой. Наличие света для меня было очень важным.  

«Я не могу вернуть исчезнувших», — пишите вы. Часть вашей жизни вы построили на ожидании. В какой момент это ожидание прекратилось?

У меня была какая-то оставшаяся детская иллюзия, вера в то, что мы контролируем все и можем все, даже вернуть умерших и исчезнувших. Потом я поняла, что даже в литературе я не могу этого сделать. Но я поняла то, что меня связывает с моим отцом, то, что у меня осталось от него. Я также поняла, что я не найду ответа на вопрос, что произошло этой ночью и это не страшно, ведь это часть истории. Я смирилась с этим. Это данность. Может быть это очень странно звучит, но мне кажется, что я его нашла. Я нашла его в себе. Мне кажется, что это ожидание прекратилось именно тогда, когда я осознала, что он присутствует. Он не исчез. Он присутствует во мне.

Поиск отца стал для вас самопознанием?

Да, наверное, это так и есть. Это был способ понять, откуда я взялась.

Чем сильнее и взрослее, тем легче мы теряемся. Так вы говорите о вашем отце, человеке, который для вас является олицетворением героизма и силы, но при этом может так легко потеряться.

Мне интересно слышать эту фразу в русском переводе, потому что какие-то вещи я только сейчас начинаю осознавать в родном языке то, что я поняла на французском. Например, то, что это детское представление об отце, как о герое, может не всегда совпадать с действительностью и то, что взрослые тоже могут быть потеряны, даже гораздо более потерянными, чем дети. Нам кажется, что когда дети всему научаться и станут взрослыми, то они не будут теряться. Но мы видим, что это не так. Взрослые тоже теряются и порой даже больше, чем дети. 

Для литературного творчества вы выбрали не родной для вас русский язык, а французский, который начали учить еще в школе. Почему?

Это сложный вопрос, потому что я могла бы ответить на него по-разному. И каждый раз у меня новый ответ, не потому что я выдумываю, а потому что причин много. Мне кажется, что начать писать именно эту историю на французском языке была для меня возможностью создать такое внутреннее пространство, в котором я могу найти слова, чтобы рассказать личную историю. Используя слова другого языка, мне казалось это возможным. Мне важна была дистанция.

В вашей книге вы говорите, что «те, кто ищут исчезнувших, должны найти способ к ним обратиться, найти язык, в котором исчезнувшие перестанут быть узниками своего молчания». Этот язык, о котором вы пишете, вам нужно было найти, изобрести или речь идет о французском языке, на котором вы смогли обратиться к этому исчезнувшему человеку?

Очень хороший вопрос и такой сложный. Мне кажется тот французский язык, на котором написана эта книга приближается к тому языку, который я искала в том плане, что мне хотелось найти очень минималистичный, прямолинейный язык. Мне казалось, что этот язык будет самым точным. И те шероховатости, которые присутствуют, тоже соответствуют тому, что я искала. Мне казалось, что обращаться к исчезнувшим нельзя очень изысканным языком, где много прилагательных и наречий. Для этого нужен такой хромающий, скупой язык. И именно этот язык я искала внутри французского языка.

В книге вы пишите, что  исчезновение — это перемещение (на французском déplacement). Что вам дает сопоставление этих двух слов или замена одного другим? 

Когда я искала значение французского слова disparition (исчезновение), то в какой-то момент нашла, что это отсутствие знания о географическом положении. Для меня это было открытие. То есть смысл был не в том, что человек исчез, а в том, что мы не можем знать, где он находится. Исчезновение — это не просто болезненное явление, но это явление, которое сложно представить. Есть некая неосознанность этого происшествия, поэтому я подумала о перемещении. Это слово déplacement (перемещение) для меня стало очень важным, благодаря ему я вдруг осознала то, чего я не смогла осознать в русском языке. Это для меня стало таким лечащим словом. 

Найти нужные слова, чтобы рассказать эту историю о вашем отце, было не так-то просто. В книге вы даже пишите о том, что слова спрятаны в каком-то недоступном месте. Когда и как вы осознали недоступность этих слов и каким образом вы начали их искать? Как мы уже видим, нашли их именно во французском языке. 

Это та история, которую я часто прописывала на русском. Некоторые сцены я писала и переписывала на русском, но я понимала, что эта история настолько эмоциональная и болезненная, что все слова не имеют смысла. Они были настолько использованы и переиспользованы, что на родном языке слова о потере, смерти, боли, как будто стали пустыми. Поэтому я смогла найти новые слова, чтобы рассказать старую историю.

Как так получилось, что в иностранном языке вы нашли слова, которые оказались более наполненными смыслом? 

Они оказались более наполненными, потому что эти слова никогда не использовались для рассказа этой истории. Но есть еще и другая причина, во французском языке я смогла найти свой собственный язык. Даже это слово déplacement не используется французами в таком контексте, в котором использовала его я. Я во французском языке брала какие-то понятные мне слова и наполняла тем смыслом, которым я хотела наполнить.

Мне кажется, что я оказалась в таком «тихом месте», где есть нахождение точных и важным для меня слов еще возможно. Это пространство, которое существует между двумя языками, где слова не до конца поняты и есть какая-то возможность недосказать или даже сказать больше, но это возможно именно благодаря встрече двух языков. 

Ваша книга не переведена на русский. Есть планы? 

Я пыталась сама перевести некоторые из глав. Поскольку во французском книга написана на достаточно сдержанном языке, то мне очень сложно представить мой текст на русском. Я думаю, что сама я не смогу это сделать.