Игра в четыре руки. Спектакль Дмитрия Крымова «Двое»
В начале месяца в Москве прошли премьерные показы спектакля Дмитрия Крымова о воображаемой встрече двух великих артистов — комика и трагика, Чарли Чаплина и Соломона Михоэлса. Спектакль посмотрела культурный обозреватель RFI Екатерина Барабаш.
Опубликовано:
Огромное, необжитое, неласковое пространства Музея Москвы. Дмитрия Крымова тянет в это пространство, словно там, в этих мрачноватых стенах, таится источник вдохновения. Скорее всего, так оно и есть. В прошлом году Крымов обжил нутро музея спектаклем «Борис» по мотивам пушкинского «Бориса Годунова», а сейчас режиссер «привел» сюда с собою двух героев новой постановки. Чарли Чаплин и Соломон Михоэлс разыгрывают воображаемую встречу двух великих артистов — комика и трагика, — в спектакле «Двое. Чаплин и Михоэлс».
Ряд стульев, уходящих вглубь пространства. На стуле — огромная кукла. Это Михоэлс. Откуда-то из тьмы появляется горбатый карлик во френче и галифе, лицо рябое, одна рука прочти не двигается (Александр Кубанин). Нетрудно догадаться, кто это. Существо принимается ерничать и издеваться над куклой, а результатом их «общения» становится задание: лететь в Америку и вытрясти из кого только можно побольше денег в помощь Советскому Союзу в его борьбе с фашизмом. На дворе 1943-й.
Постепенно кукла отходит на второй план, а в роли Михоэлса оказывается Максим Виторган, до этого исполнявший функции одного из кукловодов. Виторган-Михоэлс переносится по воздуху (в буквальном смысле — его переносят все те же кукловоды) в Америку, где маленький, по-мальчишески стриженный и обуреваемый хандрой Чарли Чаплин (Роза Хайруллина) вступает в фантастический дуэт с гостем. Известно, что на самом деле встреча двух артистов, результатом которой стала крупная сумма в поддержку СССР, длилась две минуты. Но Крымов своим нутром чувствует несправедливость такой ситуации — чтобы два гения, таких разных, таких похожих, таких вселенски одаренных — и вот так просто встретились на две минуты и разошлись? Не бывать этому.
«…волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой» — на этой пушкинской антитезе настаивает режиссер, объединяя двух великих лицедеев прошлого в волшебный дуэт в настоящем. Чаплин, как и полагается комику, мрачен и циничен, Михоэлс, как и полагается трагику, — громогласен и суетлив. Америка для него — terra incognita, которую он даже не пытается постичь, а лишь, как дитя, с любопытством разглядывает все незнакомое. Незнакомое — это может быть кофе, который они пьют вместе с Чаплином, постепенно подбираясь к мысли о том, что качество кофе зависит от политической ситуации в стране. Или прекрасная птица из Гватемалы в золотой клетке, рассказывающая, что в Гватемале нет антисемитизма. Михоэлс забирается к ней в клетку, запирает клетку изнутри — и отвечает птице печальной исповедью.
В действие то и дело вмешивается Сталин — его маленькая горбатая фигурка оказывается то между Чаплином и Михоэлсом, то вдруг переметнется в глубь сцены и присосется к шесту в неистовом мощном танце, то рябой монстр примется ни к селу ни к городу читать стихи или петь оду вину. Этот персонаж тут — символ зла, всепроникающего, вездесущего, от которого никуда не спрятаться. Он настигает везде и всех, как в действительности настигал маленький рябой монстр.
Общение двух героев поначалу идет туго — два мира, две планеты, разные языки, разное все. Флегматичному Чаплину кажется нелепым шумный жестикулирующий Михоэлс, а Михоэлсу невдомек, как этот великий артист может быть столь невозмутимым, — ведь жизнь так прекрасна и интересна, Америка — непостижима, птица из Гватемалы — чудесна, а искусство — вечно. Потом они разговорятся на идише — и первый мостик будет проложен.
А потом Чаплин попросит Михоэлса показать ему, как надо играть Короля Лира. Михоэлс с воплями и завываниями исполнит перед новым знакомым сцену над телом Корделии, пытаясь преподать основы психологического театра. Чаплин будет убиваться, стараясь повторить, Михоэлс будет орать, бить его по рукам — бесполезно. Но вот Чаплин молча станет над «телом» с цветком в руке — и Михоэлс потрясенно замолчит, очевидно, в душе на мгновение усомнившись в действенности системы Станиславского.
Есть Искусство, и есть все остальное. Во всем остальном есть разные страны, языки, разные планеты, разные политические режимы. В искусстве ничего этого нет — есть один язык, одна планета, один режим. И на этом можно было бы поставить восторженную точку…
С некоторых пор Дмитрий Крымов — вечный гастролер, вечный приглашенный режиссер. Режиссер-одиночка. Из плюсов — относительная свобода, где ключевое слово «свобода». Из минусов — то же, но ключевое слово «относительная». Эта «относительность» в крымовских спектаклях чувствуется все отчетливее и отчетливее. За последний год Крымов выпустил три премьеры, что для такого серьезного режиссера очень много. Крое того, Крымов начал использовать известных актеров, что раньше противоречило его режиссерским принципам. Работа с медийными лицами — это особая зона режиссерской ответственности, чаще всего сильно ограничивающая свободу авторского высказывания. В спектакле «Двое» Крымов уже открыто практикует то, чего раньше всегда не то что избегал — раньше это просто было где-то за рамками его мышления, — заигрывание со зрителем. Порой бытование Хайруллиной и Виторгана на сцене оборачивается довольно банальным шутовством, которое, казалось бы, не может иметь отношения к стилю Крымова. Метафоры, которыми всегда славились крымовские работы, сильно упростились, обеднели и зачастую существуют в спектакле как вставные цирковые номера, не вплетенные в ткань спектакля.
Сотрудничество Крымова с продюсером Леонидом Роберманом необычайно плодотворно. Даже, как стало казаться, слишком плодотворно. Все-таки большой режиссер Дмитрий Крымов — не работник конвейера…
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться