Без трудностей перевода. Чеховская интонация балета «Чайка» в Большом театре

Премьерой «Чайки» на музыку Ильи Демуцкого в постановке Александра Молочникова (хореография Юрия Посохова) Большой театр завершает балетный сезон. Впереди — премьера оперы «Ариодант» Генделя, и — 245-й закончен.

«Чайка» в Большом: Аркадина – Светлана Захарова, Треплев – Артем Овчаренко © Фото Елены Фетисовой/ Большой театр

Идти на «Чайку» было страшновато. Причем всем. Балетоманам — потому что помнят щедринскую «Чайку» с Плисецкой, театроманам — так как Александр Молочников залюблен и моден, всем остальным было тревожно за Чехова. «Переводить» Чехова, с его необычайной точностью, с его умением вложить в слово максимум смысла, на бессловесный язык — почти самоубийство. Тем не менее команда Посохова взялась.

В новой, посоховской, версии дело происходит в 70-е годы прошлого столетия. Аркадина — прима-балерина на закате карьеры, ее сын Костя — арт-бунтарь, в поисках новых форм готовый разорвать в клочья старый мир. Спектакль начинается с конфликта Треплева и матери — парень весь в татуировках вламывается за кулисы театра, где его матушка только что оттанцевала спектакль, и принимается издеваться над мертвыми, по его мнению, формами. Рассерженная мать отправляет сына в деревню, где и разворачивается действие.

У Кости здесь своя детская комната, в ней — плюшевые мишки и машинки. На машинках катаются Нина Заречная и Тригорин, отчаянно флиртуя — их роман словно уносит их обратно в детство, когда было ничего не страшно, а чувства хлестали через край. Здесь, в деревне, играют не в лото, как у Чехова, а в огромные шахматы. Эти шахматы — словно призраки из мрачного будущего, они тревожны и опасны. А когда Шамраев выходит с двумя овчарками — в пьесе его собака беспрестанно воет, — постановка приобретает совсем уж зловещее звучание.

Этой спокойной зловещестью спектакль в постановке Молочникова и хореографии Посохова оказался неожиданно ближе к Чехову, чем множество других постановок, даже драматических. Сценография Тома Пая предельно богата красками, но при этом на удивление точна. Часто бывает, что яркая, насыщенная сценография превращает сцену в разноцветье, а главная краска при этом теряется.

В посоховской «Чайке» не так — здесь все пышно и ярко, но каждый предмет несет свою функцию. До конца спектакля приходится гадать — где же то чеховское ружье, которое непременно должно выстрелить? Может, это трактор в глубине сцены, загорающийся в треплевских руках? Или одна из этих шахматных фигур? Или одно из мрачных деревьев? В руках создателей новой «Чайки» чеховская пьеса обретает новые загадки, новую таинственность, не умаляя ни чеховской тоски, ни чеховского символизма.

Авторы создают свой собственный символизм, наполненный своими собственными смыслами. Они ни в коей мере не противоречат чеховским — просто мы видим чеховские смыслы немного с другого ракурса. Вот Треплев своими руками убивает чайку — и это кажется вполне логичным, учитывая бешеный нрав Кости. Вот по сцене мотается Медведенко в виде тряпичной куклы — его повсюду таскает с собою Маша, и лучше символа никчемности не придумать. Здесь нет озера, и это тоже видится логичным — герои живут тесно и душно, не нужно им никакое озеро.

Нынешняя «Чайка» в Большом — это оголенный нерв, это концентрация тоски, высказанная то безумным, то трагическим, то страстным танцем. Язык тела здесь выразителен в превосходной степени, а персонажи несут в себе ту же печать обреченности, что у Чехова. Особенно Маша, таскающая за собой куклу-Медведенко, — Маша тут концентрация этой обреченности, та самая «русская хандра», которой стал подвержен пушкинский Онегин. Танец Марии Александровой в партии Маши — это буквально кричащее одиночество, но кричащее безмолвно, и это, оказывается, не менее страшно, чем вопль отчаяния.

Творческий тандем Посохов-Молочников оказался не просто плодотворным — тут каждый добавил что-то, чего недостает другому. Молочников привнес безумие молодости, отвагу фантазера, неугомонность новатора. Опытный Посохов сумел сбалансировать это буйство рассудительной хореографией, в которой дал каждому персонажу свой язык, стопроцентно соответствующий характеру. Необузданный Треплев с рвущимся наружу желанием переделать мир прекрасного (Игорь Цвирко, Артем Овчаренко, Алексей Путинцев), наивная и не слишком умная Нина (Мария Виноградова, Елизавета Кокорева, Анастасия Сташкевич), лиричная и беззащитная Аркадина (Светлана Захарова, Кристина Кретова, Екатерина Крысанова), умопомрачительно элегантный бездельник Тригорин (Владислав Лантратов, Артемий Беляков, Игорь Цвирко), погрязшая в болоте нелюбви Маша (Мария Александрова, Ангелина Влашинец, Анна Балукова) — для каждого рисунок роли продуман тщательно и до самого дна.

Почему-то кажется, что Антон Павлович остался бы доволен.