Яблочный спас. «Последняя „милая Болгария“» Алексея Федорченко готовится к прокату

В субботу, 29 мая, новый фильм Алексея Федорченко «Последняя „милая Болгария“» пройдет «ковровым» показом по всей России. Первый показ состоится на Дальнем Востоке, последний — в Калининграде. Каждый час Федорченко будет выходить через зум к зрителям и отвечать на вопросы.

Фрагмент афиши фильма «Последняя „милая Болгария“» © DR

Скажем прямо — не самый банальный ход для предпрокатного показа. Но банальность рядом с Федорченко не живет — она его боится. Истинный богатырь российского кино, свободный и отважный, честный и благородный, режиссер Федорченко снимает каждый свой фильм как последний — столько глубокой художественной силы он вкладывает, что иногда боишься, как бы она не исчерпалась. Но какое там — каждая новая картина оказывается еще виртуознее и заковыристее предыдущего.

Казалось бы — как экранизировать повесть Михаила Зощенко «Перед восходом солнца»? и вообще — это возможно? Конечно же, нет. Даже Федорченко подбирался к ней тридцать лет, а он не из робких. Ясно было одно: обычная экранизация тут не прокатит. И Федорченко придумал интереснейший ход: рассказ Зощенко о своей жизни, о своих рефлексиях, о войне, об отношениях с женщинами, перемежающиеся немыслимо скучными наукообразными пассажами по следам Фрейда, — все это нам подается словно рассказанное другим человеком, увиденное через призму его, другого человека, жизни и проблем.

Главный герой фильма, Леонид Ец (Илья Белов), потомственный селекционер, приезжает в Алма-Ату в эвакуацию. У него с собой одно яблоко, сорт «милая Болгария» — Леня сохранил его после пожара в родительском саду. Пожар унес весь сад и жизнь отца, а мать умерла давно. В память о родителях Леня пытается возродить сорт. Он поселяется в зачуханной комнате коммунальной квартиры. Соседство у него пестрое и странное — тут и ботаник по прозвищу «Морковный доктор» (Сергей Федоров), одержимый идеей вывести универсальный сорт моркови — от всех болезней и от муравьев. В соседней комнате — Режиссер (Александр Блинов) с жесткими торчащими вокруг лысины волосами. Он снимает фильм «Иван Грозный» и ведет себя скорее как пациент буйного отделения психбольницы, чем знаменитый Эйзенштейн. До Лени в комнате жил писатель Семен Курочкин (Константин Итунин), который некоторое время назад пропал самым загадочным образом. Курочкин — один из псевдонимов Зощенко. Тайну его исчезновения и пытается раскрыть Леня, обнаружив в холодной комнатной печке стопку рукописей исчезнувшего поэта. Одновременно Леня корпит над семенами «милой Болгарии», на которые все время кто-то покушается — то соседские мальчишки, то птицы, то забредший во двор ослик.

Кадр из фильма «Последняя „милая Болгария“» © DR

Путешествие в прошлое, которое вместе с дневниками Зощенко предпринимает главный герой, выглядит сумасшедшим и смелым — Федорченко решительно не собирается рассказывать историю Курочкина «старым дедовским способом». В его руках камера становится соучастником великой киноавантюры, а экран — театром боевых художественных действий. Когда в фильме дело доходит до повести Курочкина и его жизни, рассказанной в повести, на экране начинают твориться чудеса. Экран множится, делится — то на две, то на три части, в каждой из которых — своя жизнь, свой взгляд то на героя повести глазами Лени, то на других людей глазами Курочкина. Мы видим одну и ту же сцену на трех экранах даже не только с разных ракурсов — препарированная у нас на глазах сцена на разных кусках экрана может нести разную смысловую и эмоциональную нагрузку.

В одной из сцен съемок «Ивана Грозного» обнаруживается, что все декорации за неимением фанеры создавались из камыша — их доставляли на съемки в огромных количествах и обмазывали цементом, выстраивая таким образом стены. После этого история Семена Курочкина развивается тоже в камышовых декорациях — даже окопы Первой мировой тоже камышовые, не говоря уж о стенах домов или о петербургской набережной. Не сказать, что это был такой уж необходимый ход для понимания режиссерского замысла — скорее виньетка, — но она оказалась необыкновенно уместной, став шатким мостиком между интеллигенцией Серебряного века, когда взрослел Курочкин-Зощенко, и советской интеллигенцией, оказавшейся в алма-атинской эвакуации. Ведь 80 процентов фильмов военного периода сняли в Алма-Ате, и безумец Эйзенштейн, каким его увидел Федорченко здесь оказывается частью и ярким представителем того незнакомого безумного мира, перевернутого с ног на голову, каким он был в далекой Алма-Ате и каким мы его до сих пор не знали. Быт заполненной эвакуированными Алма-Аты в «Последней «милой Болгарии» — это особый мир, запах которого можно физически вдохнуть — настолько он густ, это жаркий мир вдалеке от войны, красивый и яркий, но каждую секунду чувствующий раскаты войны. И Эйзенштейн, продающий на базаре сапоги, объясняя, что обувь — это огромное искусство, — сцена, лучше многих других рассказывающая о всем трагизме и безумии этого места в этом времени. Картина военной Алма-Аты и коммуналки, в которой живут все эти разные люди, — похожа на восточный базар с его громкими голосами и яркими красками. И в этот праздник искусства посреди войны вклиниваются депрессивные рефлексии Курочкина-Зощенко, за которые потом Зощенко будет подвергнут остракизму, а повесть будет мгновенно запрещена.

Кадр из фильма «Последняя „милая Болгария“» © DR

Поэтическое видение истории Федорченко ставит на службу той же цели, какую преследовал Зощенко, создавая повесть «Перед восходом солнца», — найти причины глобальной меланхолии советской интеллигенции, расчесать, расковырять болячку, которая болела и болела в те времена у каждого, кто умел и хотел что-то создавать. Возможно, моментами Федорченко несколько демонизирует собственный талант поэтизации, слегка путаясь в двух сюжетах, в двух по сути фильмах, соединенными им и сценаристом Лидией Канашовой в один. Эти два фильма не всегда органично сосуществуют — оба сюжета настолько каждый интересен сам по себе, что, как всегда бывает у двух крупных величин, им рядом порой трудновато.

Перекличка интеллигенции 40-х и интеллигенции конца Серебряного века, несмотря на присущий Федорченко юмор и яркие краски Алма-Аты, происходит дрожащим от тревоги и депрессии голосом. Ничего удивительного — две мировые войны, сталинские репрессии, отголоски которых в сюжете слышны очень явственно. И вдруг понимаешь, насколько эта тема актуальна сегодня, когда российская интеллигенция остро чувствует наступление на свободу и стремительные потери демократических институтов на полях битвы с тоталитаризмом. Но невеселый финал картины все-таки дает какую-никакую надежду — «милая Болгария», несмотря на бесконечные попытки ее изничтожить, дает новые ростки. Леня спас «милую Болгарию» — ради несчастного Зощенко, ради умученного Эйзенштейна, ради нас всех…