Максим Осипов: «Даже если писать о цветочках, надо иметь в виду, что идет война»

Врач-кардиолог Тарусской больницы и писатель Максим Осипов, автор сборников «Крик домашней птицы», «Человек эпохи Возрождения» и «Грех жаловаться», о провинции,  врачебном бунте в лакейской и надеждах увидеть Россию свободной. 

Писатель Максим Осипов © Alexandre Outkine

15:03

Писатель Максим Осипов: «Даже если писать о цветочках, надо иметь в виду, что идет война»

RFI : Вы – врач и писатель. Я знаю, что вы не очень любите, когда вас сравнивают с Чеховым, но он писал, что «голова полна сюжетов, так бы и сидел за письменным столом, но нужно ехать лечить». У вас так же происходит?

Максим Осипов: Нет, у меня голова не полна сюжетов, нет. Не могу похвастаться таким состоянием.

Чем полна голова?

Нет, ну, некоторое количество сюжетов есть, я что-то пишу. Хотя последнее время, в связи с событиями в России, это становится как-то трудно делать. То есть писать есть о чем, но все время надо оглядываться на то, что происходит вокруг. Даже если писать «о цветочках» или о животных (о чем я не пишу), все равно надо иметь в виду, что все-таки война идет. И это будут цветочки и кошечки на фоне войны.

Может быть, эти события, как раз, обостряют чувства и создают какое-то пространство для появления новых сюжетов?

Нет, ничего хорошего в них нет. В моем случае это не так, и в случае литераторов, с которыми я дружу, тоже я не вижу, чтобы это было каким-то источником вдохновения.

Что сейчас происходит в вашей больнице в Тарусе? Как она живет?

Люди болеют, выздоравливают, некоторые умирают, некоторые продолжают болеть. Все по-старому более или менее.

На ней как-то отражается новая «реформа здравоохранения»?

Никакой реформы здравоохранения нет, а есть просто ситуация, когда кончились деньги. Конечно, отражается. Но у нас есть Общество помощи тарусской больнице, которое я создал и возглавляю, и мы стараемся сделать так, чтобы отражалось отражалось. Что-то покупаем для них.

Какие настроения сейчас в провинции?

То, что происходит в провинции, вообще не очень сказывается на судьбах России, к сожалению. Потому что решается все, в общем, в Москве, в Петербурге, а остальное в восприятии властей и самих жителей очень часто — это такие «территории». На «территориях» что-то происходит, есть какие-то настроения. Большая часть людей смотрит телевизор, поэтому то, что они думают, вы можете узнать, просто включив российское телевидение. Для этого не надо с ними разговаривать. Критически мыслящих, критически настроенных людей не много. Хотя некоторое осознание того, что, вообще говоря, беда, у части людей есть. Но уже открыто говорить об этом люди абы с кем не хотят.

Боятся?

Ну, да. И потом, это часто чревато каким-то разрывом отношений. Это состояние гражданской войны. Ты приходишь в гости, там неплохие люди, они добродетельны, они сами лично никого не обижают, они гостеприимны. Но потом они высказывают свои какие-то мнения, ты высказываешь свое, потом вы кричите некоторое время друг на друга, а потом ты говоришь, «ну, вот, теперь я, к сожалению, у вас дома бывать не могу». Ну, и все — вы расходитесь. Это и есть гражданская война.

Чем нам всем это грозит?

Чем нам — кому? С кем вы себя отождествляете? Я просто не знаю.

Я себя считаю франко-российским журналистом. Но мне кажется, то, что происходит в Украине, — это не только проблема Украины или проблема Украины и России. Это также проблема Европы.

У Коваля такое стихотворение, которое заканчивается так: «Возвращайтесь по домам / ваши катастрофы там». Наши катастрофы находятся в Архангельской, Астраханской, Белгородской, Владимирской, Вологодской и т. д. до Ярославской области. Что именно происходит при этом в Европе, и как на ней это отражается, такого видения у меня просто нет.

А то, что происходит в России, чем это грозит жителям России? То, что вы называете «гражданской войной», когда говорите об этих семейных разрывах и настроениях, которые разрезают общество.

Я не знаю, потому что на моей памяти (мне 51 год), ничего похожего не было. Скажем, в 80-м году мне было 17 лет, и когда Брежнев послал войска в Афганистан, это, в общем, не обсуждалось на кухнях. Было понятно, что правительство устраивает какие-то безобразия, это не русский народ напал на соседнюю страну, это где-то что-то происходит. Понятно, что, и мы читали стихи «О зимней кампании» Бродского и проч. Но это не ситуация «дела Дрейфуса», скажем, когда во Франции все общество раскололось.

У нас это по-настоящему началось с дела Pussy Riot, когда действительно не было равнодушных, не было людей, которые говорили бы «ну, меня это не касается». Дело Дрейфуса — в начале «дрейфусары» и «антидрейфусары» распределялись по некоему такому признаку: церковь была против Дрейфуса, армия была против Дрейфуса, прогрессивные журналисты – за Дрейфуса и т. д. Но к концу этого дела в каждой социальной прослойке возникло некоторое количество людей, которым была важна правда. Оказалось, что такие люди есть и в армии, и в церкви, и где угодно. И общество очень изменилось.

Скажем, конфликт Чехова — его переписка с Сувориным по поводу дела Дрейфуса (и Чехов был в какой-то момент жизни антисемитом, и Суворин был антисемитом) — но Чехова волновала правда, и он был за Дрейфуса в результате. А тому важен был антисемитизм, и он остался против Дрейфуса. Похожая история случилась с Pussy Riot. Она, в каком-то смысле, уже закончилась, они уже вышли на свободу. Можно какие-то итоги, в этом смысле, подвести.

А что касается войны на Украине — или в Украине (я привык говорить «на Украине» — это не от отсутствия лояльности или, наоборот, присутствия какой-то другой лояльности), ситуация еще никак не разрешилась и не завершилась. Поэтому я не знаю, чем это кончится.

Вы можете себе представить, чем это кончится?

Это может кончиться распадом России, например. Это много чем может кончиться. Я не хочу думать о последствиях вроде Третьей мировой войны. Надеюсь, что до этого дело не дойдет. Но, в общем, ничем хорошим это, кажется, не кончится.

С другой стороны, общество наше в течение многих лет находилось в совершенно патологической ситуации. Я помню, что какой-нибудь 2009 год или даже 2008 год — эти растяжки повсюду «План Путина — победа России» — это не вызывало ни у кого никаких вопросов «а в чем состоит этот план Путина или это и есть план Путина – победа России?». Было совершенное ощущение какого-то тупика. И во многом проявляется патологическое состояние общества.

Вы говорите про провинцию. Скажем, нам дают деньги на строительство лифта в больнице. Государство. Надо потратить их в этом году, непременно до конца года и только на лифт. При этом, лифт работает, его не надо менять, в сущности. Вроде бы хорошее дело: денег дали лифт построить, а в результате мы три месяца оказываемся без лифта вообще, потому что старый сломан, и надо больных носить на руках. Когда хорошие вещи оборачиваются, наоборот, злом, это совершенно патологическая ситуация. И выход превращения патологической ситуации в нормальную (патологическая ситуация не значит «плохая ситуация» - человек, больной раком, может долгое время хорошо себя чувствовать, наоборот, человек здоровый может постоянно недомогать, в здоровой ситуации может быть человеку плохо). Так вот, ситуация хорошая, потому что люди за эти годы стали жить в материальном отношении лучше. Но при этом – патологическая. Выход из нее – ну, да – это война или кризис какой-то большой. Я надеялся, что дело обойдется кризисом. И казалось к концу прошлого года, что, действительно, все эти боевые действия как-то стихают постепенно. Но сейчас, видите, они с новой силой активизировались.

Может ли российская интеллигенция как-то этому противостоять или дать этому какой-то ответ? Я недавно разговаривала с молодым белорусским писателем Сашей Филипенко, он сказал, что ему кажется, что главное чувство, которое испытывает сегодня интеллигенция — это растерянность.

Это хорошее чувство. Лишь бы было желание слушать то, что люди говорят. Я думаю, что что-то она может делать, и что-то делает. Понимаете, у нас совершенно исчезли, уничтожены за эти годы все общественные институты. У нас единственный общественный институт, который остался, это фейсбук, как это ни звучит комично или печально. Cгорела библиотека — сейчас мы посмотрим, что по этому поводу думают на фейсбуке. Это способ сообщать друг другу информацию, выражать мнение.

А если бы вам нужно было определить действительность, в которой оказалась сейчас Россия, у вас есть для этого какие-то слова?

Патологическая ситуация.

Какой способ от этого отгородиться есть у обычного человека? Малые дела? 

Заботиться о себе, о близких, познавать мир и себя. Я не думаю, что есть какой-то универсальный рецепт для всех, но люди как-то знают, что делать. Не смотреть телевизор – вот это главное, что нужно сделать для начала.

Чем живет сейчас врачебное сообщество, какие там настроения?

Я проводил такой опрос именно во врачебном сообществе, не среди друзей на фейсбуке, а среди врачей — «считаете ли вы, что осеннее сокращение врачей и больниц как-то сопряжено с весенним присоединением Крыма?». Голоса распределились примерно поровну: половина считает, что да, половина считает, что нет. Там не так много народу ответило — 200 человек, но все-таки.
Вообще врачебное сообщество довольно консервативно. Потом, с медициной делали столько всяких опытов и экспериментов, что в результате она пришла к такому состоянию, когда остались работать те врачи, которые, в сущности, «чего изволите?». Хотите, чтобы медицина была сферой обслуживания — пожалуйста, будет сферой обслуживания. Хотите, чтобы мы инфаркт лечили 21 день, будем лечить 21, хотите восемь — будет восемь. А потом им вдруг сказали «а теперь идите вон». Они, вроде бы, служили верой и правдой, служили не больным очень часто, служили государству, потому что есть такая ложная идея, что тот, кто платит, тот и заказывает музыку. На самом деле, платим все мы, это существует на деньги налогоплательщиков, либо платят сами больные. В любом случае, музыку должен заказывать тот, кто понимает в музыке, а не тот, кто за нее платит. А теперь им сказали «ну, все, а теперь убирайтесь отсюда». И они находятся в такой растерянности, и бунт их часто — это такой бунт в лакейской.

Этот бунт ни к чему в итоге не приводит?

Абсолютно.

Живя во Франции и наблюдая за местной культурой забастовок, ты видишь, что, несмотря на непростую ситуацию, несмотря на кризис, упаднические настроения, последние теракты, эти ценности «свобода, равенство, братство» оказываются не пустыми словами. В самый тяжелый момент они оказываются чем-то настоящим, тем, что люди готовы отстаивать.

Мы видели, что вышли миллионы человек.

Четыре миллиона почти. Это был самый большой митинг вообще в истории Франции.

Ну, да. У нас, к сожалению, четыре миллиона не выходят ни по какому поводу.

А что должно произойти, чтобы…

Ну, я не знаю, вы мне задаете вопросы, на которые у меня нет ответа. И потом, что будет, если они выйдут? Не кончится ли это просто переворачиванием автомобилей и поджиганием домов, магазинов? Нет, я не могу сказать, что я призываю или жду бунта. Нет.

Я помню ваши интервью в декабре 2011 года – начале зимы 2012 года. Вы с энтузиазмом отзывались о событиях на Болотной.

Это был какой-то подъем. Казалось, что вот – возникнет некоторый протест. Но, видите, как-то удалось сейчас властям его, в значительной степени, опрокинуть.

Людмила Улицкая говорила, что это в сущности мало что значит, что Россия — как маятник, качается из одной стороны в другую, то ближе к Европе, то дальше от нее.

Я, вопреки всяким мрачным разговорам, тоже верю, что как-то все образуется. Не все образуется, конечно, но кое-что образуется. Почему – я не могу сказать. Но я испытываю некоторую надежду. Все-таки мы остаемся там, мы там живем. Я верю, что мы еще увидим Россию свободной.