Живой голос Эдика Штейнберга

28 марта в Париже скончался русский художник Эдик Штейнберг. 7 лет назад, по случаю выставки в парижской галерее «Клод Бернар», Эдик согласился побеседовать с нами о его творчестве. Хотелось бы еще раз услышать его живой голос.

Эдик Штейнберг Pavel Smertine / Kommersant

Эдик Штейнберг: Открытия никакого нет. Я как раз не открываю ничего. Я продолжатель, может, даже не продолжатель, я – такой слабый ученик первого русского авангарда, только задачи разные у русского авангарда и моего искусства.

RFI: А в чем же эта разница? Русский авангард взрывал, нарушал, отказывался от всего, что было до того, делал новое революционное искусство. А ваша задача какая?

Эдик Штейнберг: Моя задача… Во-первых, я никакой не революционер. И другое время, это уже проблема времени. Моя задача – как раз задача синтеза и понять, что такое русский авангард, найти адекватность в себе и в тех картинах, которые я делаю и, конечно, как я могу. И получается – уже дело зрителей. Я ничего не навязываю никому. Это вопрос поисков Византии, как я ее понимаю, или проблема иконы, или проблема числа. Это очень серьезные проблемы для меня. Поэтому я в этих картинах пытаюсь поставить вопрос, а то, что нет ответа – ну, что делать? Это уже иногда получается, иногда не получается. Это уже проблема моей биографии.

RFI: Как можно определить ваши отношения со зрителем ваших картин? Вы говорите, что не навязываете, но при этом создается угроза того, что зритель просто не поймет.

Эдик Штейнберг: Я все-таки работаю уже больше 50 лет, я работаю не только в Европе, я работаю и в России, и у меня достаточно много людей, которые, не знаю, понимают или не понимают, но обратная связь существует между зрителем и этими картинами. Это первое. Второе: даже если три человека, четыре, пять, десять понимают этот язык, для меня это достаточно.

RFI: Вы не нарушаете природу бумаги, – кстати, очень красивой акварельной бумаги – на которой вы пишете ваши гуаши. Вы не нарушаете ее природу, вы добавляете какую-то геометрическую цветовую гармонию, одновременно не добавляя мусора в окружающий мир, не добавляя какой-то симуляции смысла, которая нас окружает, смотрит с рекламных афиш и т.д.

Эдик Штейнберг: Очень приятный комплимент для меня. Но дело в том, что смысл сам по себе – когда есть смысл, уже и нет смысла, и об этом мы говорим. Это наркотик, который в меня входит, а я не могу не работать, не рисовать – он как бы осмысливает мое существование в этом пространстве.

RFI: Что вы называете наркотиком?

Эдик Штейнберг: Drogue и рисование картины – для меня это одно и то же. Это наркотик для меня. Это я на уровне филологии выбрал, но если я не буду рисовать, я просто помру. Если наркоману не вколоть или алкоголику не дать похмелиться, он тоже отправится на тот свет. Такое хорошее занятие. Поэтому я себя немножечко спасаю картинами. Но дело не в этом, дело в том, что меня никто не спрашивал, когда меня выкинули в этот мир. Родители меня не спрашивали. А этот мир довольно жесток, страшен. И, все-таки, есть конечный результат: есть начало, есть конец, когда мы отправимся и скажем «до свидания» этому миру. И ты должен за что-то отвечать. Может быть, я на себя беру большую миссию, но наблюдая много язык искусства – я уже довольно много видел и в Европе, и в Соединенных Штатах, и в России сегодняшней – и прожив в разных политических пространствах, начиная от сталинского времени, и кончая современной французской демократией (я уж о русской не говорю), но, к сожалению, у меня крайне отрицательное отношение к тому, что я вижу – к этой жизни, которая связана с социологией и политикой и т.п. Это, действительно, куча мусора.

RFI: Вернемся к изобразительному искусству, к картинам.

Эдик Штейнберг: Так вот, картины мои, которыми я стараюсь сопротивляться, и делаю не то, что мы в искусстве видим, а то, что мы не видим. Это моя задача в искусстве.

RFI: Можно как-то более подробно разъяснить, что значит «не то, что видим, а то, что не видим»?

Эдик Штейнберг: Я не знаю, если мы закроем глаза, мы увидим черный свет. И глаза наши закроются в момент смерти. И много вопросов, которые стоят за видимым миром. Этот невидимый мир, конечно, меня очень интересует. Ну, проблема, конечно, религии, проблема истории, проблема культуры, которая уже прошла. То есть, проблема памяти, а не актуальное сознание современности.

RFI: Когда я смотрю на картины Ван Гога, они производят на меня впечатление, что я, наконец, увидел мир таким, какой он есть на самом деле, как будто у меня с глаз сняли пленку. То есть, Ван Гог, когда он пишет пейзажи, самые обыкновенные вещи: свои ботинки, стул, комнату, в которой он живет, он тоже показывает невидимое. То есть, стремление показать невидимое необязательно ограничивается геометрическими фигурами?

Эдик Штейнберг: Правильно. Но дело в том, что Ван Гог есть Ван Гог, Штейнберг есть Эдик Штейнберг. Я не собираюсь себя сравнивать с моим одним из любимых художников. У него – одна задача, у меня – другая задача. И второе: сегодняшний язык искусства совсем, к сожалению, много потерял. Я не могу или не имею возможности, и никто не имеет возможности вернуться в старый художественный язык. Тогда открывали экспрессионизм, сейчас другое время для искусства, и этот язык наиболее для меня интересен, например. Лично для меня. Это мое ремесло и, во всяком случае, может быть, это большая ошибка, я не хочу говорить, что я нашел истину. Но я нашел адекватность между своим «я» и тем языком, которым я оперирую. Это свойственно человеку, и никакого открытия, на самом деле, человек не делает. Он только возвращается в какое-то давно прошедшее время, его иллюстрирует своей экзистенцией, и получается новый взгляд – «новое слово» я не люблю – и получается взгляд. То есть, мир для людей расширяется, в первую очередь, для него, для автора.

RFI: Вашими словами вы подтверждаете мое ощущение от ваших работ, что они ведут, скорее, к сохранению существующих смыслов, к проявлению их, но не к прибавлению. Не к засорению существующего мира чем-то новым, но необязательным.

Эдик Штейнберг: Мой друг, слово «необязательное» - замечательное слово. Не обязательно смотреть картины, не обязательно быть самим собой. Все-таки, это слово какое-то банальное. Нет, все-таки есть обязательность. Обязательность перед своим рождением, перед местом, где ты живешь или родился и вырос. Есть обязательность по отношению к искусству, к людям и т.п. Я не люблю слово «необязательность».

RFI: Ваши картины обязательны для вас?

Эдик Штейнберг: Я думаю, что для меня, лично для меня, конечно, обязательны. Необязательность – это когда мы берем деньги, а потом не отдаем. Вот это необязательность. Есть много (таких – ред.) людей. И хороший образ художественный. У меня в жизни есть обязательность. А по отношению к искусству – это просто служение нормальное. Я не боюсь это слово сказать. Это, как молитва.

RFI: Спасибо, Эдик.

Эдик Штейнберг: Пожалуйста, мой друг.