Кавалер ордена Почетного легиона Андрей Кончаловский вспоминает

22 сентября в Париже известному российскому режиссеру Андрею Кончаловскому были вручены знаки отличия кавалера ордена Почетного легиона. Высокую награду от имени Французского государства ему вручил Жиль Жакоб, президент Каннского фестиваля. В своей речи перед вручением ордена Жиль Жакоб напомнил об американской карьере Андрея Кончаловского, о его театральных постановках во Франции и Италии. «Режиссер-путешественник, он, тем не менее, всегда возвращался домой, чтобы запечатлеть то, чем живет его страна», - добавил глава Каннского кинофорума.

Жиль Жакоб и Андрей Кончаловский на церемонии 22 сентября 2011 г. в отеле "Бристоль" RFI/И.Домбровская

«Жиль Жакоб сыграл огромную роль в судьбе фильма «Сибириада», - сказал в интервью RFI Андрей Кончаловский. В 1979 году Жиль Жакоб занимал должность художественного директора (отборщика) Каннского фестиваля. В советском союзе власти тогда критиковали картину, и режиссер привез ее во Францию практически подпольно. «О том, что «Сибириада» будет участвовать в каннском конкурсе не знал даже министр Культуры», - вспоминает Андрей Кончаловский.

В числе гостей церемонии, проходившей в парижском отеле «Бристоль» были экс-министр культуры Джак Ланг, по инициативе которого Андрею Кончаловскому в свое время было предоставлено французское гражданство, президент киноконцерна «Гомон» Николя Сейду, известный французский актер и режиссер русского происхождения Робер Оссейн.

 Перед церемонией Андрей Кончаловский дал RFI интервью, в котором вспомнил о тех необычных обстоятельствах, которыми было окружено присуждение каннского специального Гран-при жюри его фильму «Сибириада» в 1979 году. Он также прокомментировал полемику, вспыхнувшую в России вокруг выдвижения фильма «Цитадель» на Оскар.

RFI: Вы заговорили о Каннском фестивале. Действительно, у вас было несколько этапов в вашей карьере: был советский, был американский. И где-то между ними был этот небольшой пассаж каннский – 1979 год – когда ваша эпопея «Сибириада» получает Гран-при жюри Каннского фестиваля. В ту эпоху, в советскую, не надо забывать, страна была закрытая – практически, никто не выезжал. Как вы, вообще, об этом узнали, как это происходило? И какую роль в этом сыграл Жиль Жакоб, который уже тогда был – не президентом, но…

Андрей Кончаловский: Директором. Он был на том месте, где сейчас Тьерри.

RFI: ...Фремо, отборщик, художественный директор.

Андрей Кончаловский: Да. Он сыграл огромную роль. Картина тогда подвергалась критике со стороны правительства – Косыгина. И министр кино даже не знал... Я вывез в штанах фильм.

RFI: Буквально?

Андрей Кончаловский: Да, буквально в штанах. Через таможню – в штанах – я вывез кассеты две или три BETACAMа, в общем, я был толстый. Я боялся очень, что их отнимут, потому что нельзя было вывозить их. И я позвонил Жилю и сказал, что я хочу показать картину. Слава Богу, что уже было видео. Я привез видео, он собрал все жюри на Champs Elysées у моего приятеля, который торговал русским кино, посмотрели, сказали: «Сократи до 3 часов, и мы берем картину». Это было для меня чрезвычайно важным для судьбы фильма. А дальше были драмы. Дальше были драмы. Жиль, кстати говоря, об этом не пишет, я ему даже указал на это, что он не упомянул, что происходило. То ли он забыл, то ли он сознательно это сделал. Драма была в том, что Коппола точно шел на «Пальмовую ветвь», и Коппола пришел посмотреть картину мою, потом пригласил. Мы были друзьями.

RFI: Это был «Апокалипсис сейчас», насколько я помню?

Андрей Кончаловский: Да. Мы были очень хорошо знакомы – я в Америке очень долго с ним дружил, и до Америки. Он тогда на яхте так меня принял – с сигарой – такой «могул» – он вообще оперный, он любит играть таких… Сказал: «Ну, что же. Я согласен с тобой разделить вполне этот приз». Очень мне это было дорого. К тому же я не знал ничего вообще, я только знал, что шла дискуссия, и потом – что я не получил «Пальму», получил ее Шлендорф, и тогда была изобретена премия «Grand-prix spécial». Ее не было (до этого – ред.). Спустя, наверное, год, на обеде – был обед деятелей культуры у Миттерана (он собирал такой интересный коллоквиум) – я сидел, попал вместе с Франсуаз Саган за стол. И она, непрерывно куря « Gitanes », рассказала мне историю. Она говорит: «Вы что, не знаете, что было?». Я говорю: «Нет».

RFI: А она была членом жюри тогда.

Андрей Кончаловский: Она была председателем. И она рассказала мне историю. История была такая, что Коппола получал, и война началась из-за того, что часть жюри говорила, что нельзя делить «Пальму» между « superpowers » (сверхдержавами – ред.), как говорится, нужно дать европейцам обязательно приз. И Саган сказала, что если не будет приза Кончаловскому, она выйдет из жюри, устроит скандал, пресс-конференцию. Вообще, она человек крайний. Она мне сказала, что был страшный скандал, где она сказала, что устроит пресс-конференцию и уйдет из жюри. И тогда был изобретен «Grand-prix spécial». Конечно, это было замечательно, я был тогда, как дурак, очень недоволен, что не получил «Золотую пальму», но, в принципе, это, конечно, было замечательно. Случай, когда картина была признана, мало того, эта премия дала потом возможность картине выйти на экраны не только Советского Союза, но и Франции.

RFI: Практически, с этого началась ваша международная карьера. Нет, раньше - в Венеции.

Андрей Кончаловский: Гораздо раньше, моя карьера началась, когда я получил премию ? в «Первом учителе». Она очень большой успех имела в Париже. Нет, моя первая картина пошла уже хорошо. Потом карьера началась тем, что запрещена была «Ася». Там было многое до этого: «Дядя Ваня» получил «Серебряную раковину». Но эта картина просто другого масштаба, объема. Она дала мне возможность уехать в Америку.

RFI: Мы вернулись в 1979 год. А если вернуться еще немного раньше? Вы упомянули «Первого учителя», ваши первые картины. 1961 год. Вы заканчиваете ВГИК, и ваш фильм дипломный – это был фильм «Мальчик и голубь», где сыграл некто Николай Бурляев, который, годы спустя, стал Иваном в «Ивановом детстве». Вы вместе написали с Тарковским сценарий, вы принадлежали к этому же поколению. Какие у вас воспоминания о тех годах, о работе с ним? Как это было? Я думаю, две творческие сущности, наверное, сосуществуют как-то через конфликт, это неизбежно, но сейчас как вы смотрите на ту эпоху? Что это было для вас?

Андрей Кончаловский: Что? Счастье. Много пили водки, курили сигареты, беседовали до 5 утра. Чудная компания. Бесконечные компании. Там был композитор Слава Овчинников, Сергей Бондарчук был тоже, ходил к молодым. Гена Шпаликов, Тарковский, Люся Гурченко. Это была… я бы сказал – бурсаки. Гуляния, гульбы, гульбища. Все давалось легко, все было интересно. Да, у нас были ссоры, в конце концов мы расстались, как только я стал проявлять определенные концепции, которые не совпадали с концепциями Андрея, мы с ним расстались и уже больше не смогли работать вместе. Я могу понять это, потому что у меня начали вырабатываться принципиальные концепции о том, куда должен двигаться кинематограф. Мы с ним разошлись принципиально. Потому что он, все-таки, скорее, архитектор (он даже сделал книгу). Он, скорее, архитектор, а я – музыкант. И это два разных принципа архитектоники. Он к времени относится как к строительному материалу, поэтому его картины – это блоки очень мощной временной статики. Я отношусь к времени как к текучей среде, как музыка.

RFI: Возвращаясь в сегодняшний день, несколько дней назад вы сделали по «Эху Москвы» заявление вместе с Владимиром Меньшовым по поводу отбора фильма «Цитадель» на Оскар. Вы сказали тогда, что кинематографическая общественность России сегодня расколота, разбита и вы привели в пример то, что существует две Академии кино. Существует уже два Союза кино. Как вам видится состояние сегодняшнего российского кино? Я понимаю, что от членов семьи не принято просить комментариев, но я вас спрашиваю не о члене семьи, а о ситуации.

Андрей Кончаловский: Я – не член семьи, я режиссер, прежде всего. Ну, что значит, член семьи? Этого же недостаточно. Самостоятельные люди должны делать каждый что может, что хочет, потом за это отвечать. В данном случае, я не могу сказать, что этот раскол, который шел в кинематографии, шел исключительно от Никиты Сергеевича. Раскол произошел потому, что был конфликт, очевидно, между ним и руководителями «Ники». Это процесс очень русский: конфликт, вражда, «кто не с нами, тот – против нас». Там много чего. Это печальный факт, но он – факт. Я не могу помирить никого. Я думаю просто, что данная ситуация должна быть отражена в той комиссии по отборам, которая должна выражать все точки зрения, а не только одну.

RFI: Но ужас в том, что, как сказал Меньшов на пресс-конференции в Москве, сегодня создалась такая ситуация, что большинство этого оскаровского отборочного комитета в тех или иных отношениях находится с Никитой Сергеевичем Михалковым. То есть, когда-то они были свободными людьми, а теперь они, так или иначе, зависимы.

Андрей Кончаловский: Я не могу этого комментировать: это точка зрения председателя жюри, это его дело. Я не могу комментировать еще Меньшова. Я могу комментировать то, что меня волнует. А меня волнуют две вещи: меня волнует, будут ли сделаны какие-нибудь усилия к тому, чтобы объединить обратно кинематографистов. И я уже заявил об этом в прошлом году, что будущая архитектура сообщества не должна состоять из союзов, она должна состоять из конфедерации гильдий. Конфедерация гильдий по своей природе – это конфедерация враждующих сторон, потому что у них у всех – свои интересы. Операторы будут отстаивать свое, режиссеры – свое. Продюсеры, тем более – свое. Критики, вообще, - в особняке. Но гильдии – это профессиональные сообщества, сборища, которые друг с другом должны конфликтовать. Но это – конфедерация. Они могут конфликтовать, это должно быть, но никогда нельзя сказать, что есть раскол между продюсерами и режиссерами. Должно быть. Поэтому мне кажется, что конфедерация гильдий будет более здоровым объединением разных сторон. И конфедерация гильдий вместе с двумя, к сожалению, Академиями, должна создать комиссию по выдвижению фильмов на Оскара. Тогда можно будет сказать, что никто не сможет кинуть камень ни в чей огород. Потом, нельзя, на мой взгляд, иметь комиссию такой маленькой. Комиссия должна быть презентативной. Мало того, нельзя – по доверенности. Там должны сидеть люди, они должны присутствовать, это серьезная вещь, и там должно быть, по меньшей мере, 25 человек. Чтобы шли драки, войны, но потом голосование - и все. И в этом мне видится будущее, организационное пространство.
А что касается ситуации в кино – она не такая плохая сейчас. Она становится лучше. Молодые, и не только молодые, режиссеры – вон, Смирнов снял очень интересную картину. И есть молодые новые режиссеры, которые внушают большое доверие. Сокуров снял, говорят, замечательный фильм. Я не сомневаюсь, что он хороший. Сокуров – большой мастер. Другой вопрос, что он – некоммерческий режиссер. Ну и что? Зато он вклад делает в мировое киноискусство.

RFI: Кем вы сегодня себя ощущаете? Вы были бунтарем, даже диссидентом где-то. Скажем так: в 70 годы стояли люди в очередях на ваше кино в тех случаях, когда его показывали. На «Романс о влюбленных», например. Зная, что Кончаловский – не такой режиссер, как все, что он выбивается, он никогда не был «придворным». Потом, у вас была эмиграция, эта аура жизни в Голливуде. Некоторое время назад мне попалась статья в Интернете, которая называлась «Катехизис реакционера», где вы говорите, что свобода – далеко не самое главное в жизни, что КГБ не является врагом – что-то такое… Кем вы сегодня себя ощущаете?

Андрей Кончаловский: Правильно. Я говорил, что иллюзия то, что КГБ – главный враг государства, считал, что это иллюзия и до сих пор считаю. Потому что я знаю, делая фильм об Андропове, что если бы не Андропов, то не было бы перестройки. А был бы страшный застой. А что там дальше пошло – это уже следующий вопрос. Но когда я говорю «реакционер», я это иронически говорю. Просто потому, что политически некорректные мысли – им всегда ставят на лоб какую-то печать: «реакционер», «фашист», еще кто-то… «барин»… ну, слов-то много придумать можно. Знаете, ведь каждый человек меняется. Те, кто учится, меняются больше чем те, кто не учится. Я меняю свои позиции, у меня бывают часто противоположные, противоречащие друг другу заявления. Но это не значит, что я не верю в них, когда я их делаю. Сегодня я, все-таки, человек, прошедший большую часть своей жизни, нахожусь как бы в 3 акте моей личной трагикомедии. Я не был диссидентом, это неправда.

RFI: Впечатление было, аура.

Андрей Кончаловский: Я говорю это, потому что это очень важно. Многие люди, которых я знаю очень хорошо, теперь утверждают, что они были диссидентами. Почему обязательно почетно быть диссидентом? Диссидентами были, как правило, отчаянные люди, которым было нечего терять. Мне всегда было, что терять. Я, в этом смысле, считаю великим человеком Сахарова, который ничего не боялся. Но я, во-первых, боялся системы, и потом, я хотел работать, я хотел кино делать. Так же, как Тарковский никогда не был диссидентом. Его вытолкнули за границу. Володя Максимов, который его очень хорошо знал, на моих глазах все это случилось – Тарковский был очень далек от политики. Я могу сказать, что есть два великих примера диссидентства и художника: Данте и Микеланджело. Данте был диссидентом, он был вынужден бежать из Флоренции, вынужден был скрываться, и вообще его должны были убить. Он был политическим врагом, когда была война между гвельфами и гибеллинами. Микеланджело хотел делать скульптуры. Я, скорее, не политический борец. Я – философ и хочу делать свои картины, писать свои статьи и пытаться объяснить доступным языком, как я вижу сегодня мир, и какое в этом мире занимает положение мой народ.