Россияне об эмиграции в Казахстан: «Год войны стал временем прозрений»
Для россиян, приехавших в Казахстан с начала войны, перемена места жительства стала глубокой внутренней травмой. За первым шоком последовал период адаптации к казахстанскому обществу, для которого 2022 год тоже отмечен трагическими январскими событиями. «Прошедший год стал временем для обдумывания» — суммирует трудный опыт в интервью Русской службе RFI один из «релокантов».
Опубликовано:
Для казахстанцев 2022 год прошел под знаком трагических январских событий. При отсутствии справедливого расследования столкновения с силовиками, в результате которых сотни человек погибли и тысячи были задержаны, так и остались незаживающей раной.
Неуверенности в жизни добавило международное положение и война в Украине. В Алматы, Астане и других городах резко поднялись цены на энергию и продукты. Приезд сотен тысяч россиян привел и взлету цен на жилье. Но казахстанцы хорошо приняли «русских». Уже в первые дни войны чаты для «релокантов» в социальных сетях заполнились предложениями помощи — эмигрантов встречали на границах, помогали с перевозкой, арендой жилья, оформлением документов. В сентябре, после объявления мобилизации в России, миграционный поток значительно увеличился.
Для многих россиян Казахстан стал перевалочным пунктом — путь пролегал дальше, в Дубай, Индонезию, США и другие страны. Те, кто остались, растворились в местном обществе, этому помог и тот факт, что русский язык в стране является официальным. Правда, работать россияне в основном продолжают удаленно.
«Мы первым делом зашли на Hunter, посмотрели вакансии и увидели местные зарплаты, — это был просто шок. В России рынок труда гораздо выше», — рассказывает Гомбо (27 лет) из Улан-Удэ.
Из Бурятии Гомбо выехал на следующий же день после объявления мобилизации.
21 сентября вышел указ, а 22 ночью мы с другом уже вылетели через Новосибирск, — рассказывает он. — И еще третьего приятеля захватили, я его по телефону уговорил, сказал, «ты просто включи мозги». Билеты сразу купили, цены были космос. Границу пересекли через Петропавловск, целую историю придумали, зачем едем и куда.
И никому не сказали. Близкие друзья узнали только постфактум. Родителям я уже в пути написал. Они бы не осудили, нет. Но нотка такая была бы, недоверия, что ли. И поддержки бы не было. Братьям я не сообщил, только сестренке. Братья мои старше меня, и они — люди системы. Так скажем, люди подневольные, поэтому они остались. Не думал я, что так поеду. Родителей не повидал. Я же буддист, у нас есть определенный обычай, обряды. Помолиться земле надо. Ничего такого не сделал, просто поехал. И уже отсюда, из Алматы, начал всем писать в личку, добавлять в группы, создавать сообщества и, получается, призывать уехать — «Пацаны, одумайтесь, очнитесь! Вы видели, как все происходило в регионе? Очень жестко. Если у нас за одну ночь могут законы менять, то о каких гарантиях свободы может идти речь? Ну не попал бы я в первую волну мобилизации, попал бы во вторую.
Очень много было потерь. Когда друга хоронили, в этот день в одном районе хоронили семерых. В одном районе. Понимаете? Ну, это же очень много. Четверо из одной деревни. А в деревне 40 дворов. В Улан-Удэ были гражданские панихиды по шесть человек одновременно. Это очень страшно.
Судьба Владимира, который тоже выехал из России в ночь после объявления мобилизации, напоминает фильм «Терминал» о человеке, застрявшем в нейтральной зоне аэропорта, между двумя странами. Он родился в Украине, его украинские документы просрочены, а из российских — у него только внутренний паспорт. Так что из Казахстана он выехать почти никуда не может. Но и не собирается — ему нравится Алматы, нравится страна, ее обычаи и люди.
Я работал в Москве на монтаже видео. Потом частные заказы сошли на нет, под санкциями Youtube прикрыл монетизацию. Многие проекты встали на стоп, денег не было, и нужно было уже искать стабильную работу. Я пришел на собеседование в банк (название банка не публикуется из соображений защиты интервьюируемого — RFI). Сразу спросил, чтобы снять все вопросы — «вы видели место моего рождения?» Чтобы было понятно, какое мое отношение. Когда объявили мобилизацию, оказалось, что руководительница наша прямо большая молодец. Всем разрешила работать на удаленке. У нас половина сотрудников раньше работали в Russia Today, на РТР и на других каналах. Когда началась война, они все тоже начали уезжать. Начальница искала для всех разные выходы. Мы ей подарок сделали. Цветы и купон в магазин на косметику. На монтаже это все можно делать удаленно. Поэтому сейчас здесь я, слава богу, работаю.
При этом работы для россиян в Казахстане много, в частности, в образовательной сфере. Учредитель детской школы Leader junior school Жасулан Тажибаев рассказывает:
Основной язык обучения у нас — русский. Когда мы открывали школу, то провели исследование, насколько это будет востребовано. И поняли, что это большая ниша. К нам ходят дети этнических русских, которые проживают на территории Казахстана. Есть группа русскоязычных, в которую входят и казахи, и другие национальности, те, кто хотят обучать своих детей на русском языке. И плюс сейчас появилась очень большая группа — мигранты из России.
Это дети из России, из Украины, из Южной Кореи, из других стран. Есть и учителя из России. Наш школьный психолог тоже бывшая россиянка, мы ее взяли на работу еще до всех событий.
Сейчас у нас еще один молодой преподаватель появился, из Якутии, будет преподавать робототехнику. У нас и дети есть из Якутии. Хорошие специалисты везде востребованы. Что касается школ, то опытные учителя начальных классов очень сильно нужны в Казахстане, огромная нехватка именно с русским языком. Мы прямо за ними охотимся.
За год войны и полгода эмиграции жизнь Гомбо, Владимира и других эмигрантов изменилась. Стало немного легче с пониманием местной жизни, с поиском жилья. Одновременно изменились визовые правила. С конца января иностранцы больше не могут использовать «визаран», а находиться в стране можно 90 дней, но только на протяжении одного календарного периода в 180 дней.
«Ничего, — говорит Владимир, — в крайнем случае, поедем еще куда-нибудь. Не в Россию же возвращаться. «Главное, — действующий паспорт, — не унывает Гомбо. — Алматы — единственный город, где можно встать в живую очередь в посольство. Это очень помогает, мы организовали смены, дежурим круглосуточно».
«А вообще, самые важные изменение — в голове, — продолжает он, — все это требовалось осмыслить, уложить, проанализировать»:
Когда заварушка пошла, я стал анализировать, — продолжает Гомбо. У меня много братьев военных, двоюродные, троюродные — все военные. Не по срочной и даже не контрактники, специально учились на военной специальности. Но после наших телефонных разговоров я все же повлиял на их мировоззрение. Очень рад этому. Слава богу, мы остались родными и ничего страшного между нами не произошло, конфликтов на этой почве у нас не было. Я сам не служил, освобожден, по первому образованию политолог, а второе у меня — государственное управление, госслужба. И еще социология, аспирантура незаконченная. То есть, я изучал социальный процесс и понимал, какие могут быть ходы развития.
В Бурятии война коснулась каждой семьи. В марте этого года я потерял самого близкого друга и месяца три очень сильно отходил от этой ситуации. Он служил по контракту. 27 февраля он мне позвонил, говорит, брат, все, мы пошли. Куда пошли? Наступать. Потом он через неделю вышел на связь буквально на три минуты. И должен был снова выйти 15 марта. Но звонка не было. А 19 марта мне позвонила его сестра, сказала, что к ней пришли из военкомата, вручили похоронку.
Тело выдали 29 марта, были сложности, видимо, с доставкой тела. Проводы были, понятно дело, все проходило дежурно, из правительства всякие шишки, начальники какие-то. И такой был момент что, когда прошли поминки, буквально час не прошел, подходит комиссар района и говорит: «Ну что, давайте оформлять документы, выплаты надо быстрее оформить». Тут родители потеряли сына, а он с этими документами. Ну, его тоже можно понять, он человек системы, ему нужно быстро сделать. Но с другой стороны, человечности, гуманности никто не отменял.
Нас, бурят, во всем мире выдали за дикарей. И это меня задевало очень сильно. А потом просто напросто стал понимать, что это национальная зачистка. Нам говорят, вы — братский народ. А почему тогда, чтобы украинцев убивать, выбирают именно нерусских? Делают свои дела чужими руками, руками малочисленных народов. И, кстати, Россия — единственная страна, где используется понятие «нерусский». В Америке так не говорят, там все — американцы. Только Россия такая страна.
Владимир признается, что пересмотреть пришлось всю прежнюю жизнь. В своем российском опыте он видит истоки современных событий.
Когда смотришь на прошлое, анализируешь, то подмечаешь какие-то вещи, которые уже были в российском обществе и привели к тем сдвигам в мышлении, которые мы видим сейчас. Для меня и раньше было загадкой, почему в Москве люди как-то по-другому относятся к нерусским.
Я родился я в Украине, в Кривом Роге, это Днепропетровская область. И когда мне было 15 лет, мама решила, что нужны перемены в жизни, — по семейным обстоятельствам. Мамин брат уже был в Москве, и она решила дать нам новые возможности. Это был 2006 год. В первое полугодие сразу не получилось попасть в школу. Меня никто не брал. Помог только случай, потому что в одной из школ завуч была сама родом с Украины. Нужно было пройти вступительные экзамены, проверку по математике. Вроде бы все хорошо шло, но учительница стала мои украинские слова и произношение исправлять вслух, останавливать. Это меня сбило, конечно, какая разница, по-русски я говорил или нет, если я решаю правильно.
Когда я был еще в Украине, у меня среди друзей были и армяне, и грузины, и узбеки, и очень много других национальностей. И с самого детства у меня не было никакого предвзятого отношения ни к кому. Всегда мне внушалось только одно — главное, чтобы был хороший человек. И когда я приехал, я столкнулся с таким отношением. Это шовинизм, дискриминация по национальному признаку. И я столкнулся с этими вещами, скажем так, остро.
А сейчас я оглянулся назад и понял, что среди моих друзей никогда не было русских. Один мой лучший друг — грузин, сейчас в Ницце живет. Другой тоже уехал, сейчас в Тбилиси у тети, но сам армянин. Моя девушка — кореянка. Я сам это случайно заметил, для меня это было прозрение. За это время у меня было много таких открытий.
«Получается, что это время обдумывания», — Владимир считает, что опыт был тяжелым, но, наверное, нужным — «помог осмыслить и понять».
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться