«Я просто сумасшедший поэт». К 60-летию Александра Башлачева

23 февраля 1988-го хоронили Александра Башлачева. Очевидцы рассказывали потом: человек в гробу был настолько не похож на Сашу, что закралась даже мысль — а не розыгрыш ли это? С него, мол, станется…

Александр Башлачев © Музей Александра Башлачева

Но это был он, 27-летний поэт, любимец рок-сообщества и всех интересующихся, человек, изменивший историю российского рока. 17 февраля рано утром он шагнул из окна ленинградской многоэтажки. Башлачев не оставил предсмертной записки, но общее потрясение все равно не перекрыло ощущения закономерности совершенного им. Вся короткая жизнь СашБаша, как называли его многие (это прозвище он выдумал сам еще в университете — слишком не нравилось ему прозвище «Башлык»), была одной длинной предсмертной запиской. Он с ранней молодости много думал о смерти, а потом, начав писать стихи, много о ней писал. Смерть рано начала примериваться к нему —  до рокового 17 февраля у него уже были попытки уйти из жизни.

Симпатичный кудрявый парень из Череповца, мечтающий стать журналистом, провалившийся на журфак Ленинградского университета, но потом закончивший Уральский университет, начал писать стихи рано, еще в школе. Он писал их для школьного альманаха, и они выскакивали из него веселые, задорные, остроумные. Но вполне средние. Как говорится, ничто не предвещало. Потом он начал работать в газете «Коммунист». Оксюморон, конечно — Башлачев и «Коммунист».

А что произошло потом — одному богу ведомо. Как и то, почему все так кончилось. Артемий Троицкий услышал одну из ранних башлачевских песен «Время колокольчиков» и, имея непревзойденное чутье на рок, понял: перед ним — огромный талант, и он станет новым словом, новой волной, новым пророком.

Но с каждым днем времена меняются.

Купола растеряли золото.

Звонари по миру слоняются.

Колокола сбиты и расколоты.

«Время колокольчиков» стало гимном русского рока. Эта песня действительно провозгласила новую свободу, которая вот-вот грянет, смяв все старое, заскорузлое. Это был 1984 год, канун перестройки. Башлачев, как и все, ничего не знал про грядущие перемены, но чутьем поэта он их предвидел и предчувствовал. Только-только Черненко сменил Андропова, и тогда казалось, что конца-краю этим гонкам на катафалках не будет, а в отстающих, как ни крути, окажется вся страна, но СашБаш учуял: дело к распаду. И провозгласил рок знаменем распада старого и рождения нового.

Пройдет несколько лет, и в 1988 году он немного изменит текст песни —  вместо «Рок-н-рол —  славное язычество» появился «Свистопляс —  славное язычество», и это будет означать его разочарование и в самом русском роке, и в собственной миссии.

Впрочем, вряд ли Башлачев задумывался о миссии. Ему было не до того —  он рождал в муках стихи, он стирал пальцы в кровь о струны гитары, он жил, как переменный ток, время от времени замыкаясь, искря, загораясь.

Рука на плече. Печать на крыле.

В казарме проблем — банный день.

Промокла тетрадь.

Я знаю, зачем иду по земле,

Мне будет легко улетать.

Без трех минут — бал восковых фигур.

Без четверти — смерть.

С семи драных шкур — шерсти клок.

Как хочется жить. Не меньше, чем петь.

Свяжи мою нить в узелок.

Башлачев не был профессиональным музыкантом, да и не хотел им быть. Он вообще не хотел становиться профессионалом —  ему так и не удалось записать ни одного альбома просто потому, что у него никак не получалось загнать себя в рамки студийной работы. Он не мог создать свою группу —  он был закоренелым одиночкой. Два раза Башлачева приглашали сниматься в кино — у Алексея Учителя в фильме «Рок» и у Петра Солдатенкова в картине «Барды проходных дворов», —  и оба раза, уже начав сниматься, он внезапно отказывался, «соскакивал». СашБаш словно не хотел собою делиться ни с кем, он словно ревновал свою поэзию к другим, чувствуя, что он сам —  поэзия, а поэзия — это он сам.

В его песнях — бесконечное изумление, смешанное с протестом. Это был протест поэта против жизни вообще —  она изумляла Башлачева то своей несправедливостью (особенно остро он почувствовал несправедливость жизни, когда в 86-м умер его сын-младенец), то какой-то огромной любовью, —  но он словно не в состоянии был с ней справиться и раз за разом спрашивал себя, что он в ней делает.

Здесь тупиком кончается дорога.

Любого цвета флаг повесьте на сарай —

В нем все равно и пыльно, и убого.

Здесь скучно… Самого занюханного бога

Не привлечет наш неказистый рай.

Всю свою короткую жизнь Башлачев метался между жизнью и стихами, они не уживались в нем вместе. Он выплескивал, выкрикивал, выплакивал стихи под гитару, словно хотел избавиться от них. Он жил ими, но они мешали ему жить. Справляться с этим становилось все труднее — Башлачеву было то слишком тесно в жизни, то слишком просторно и одиноко.

Мы запряжем свинью в карету,

А я усядусь ямщиком,

И двадцать два квадратных метра

Объедем за ночь с ветерком.

Мы вскроем вены торопливо

Надежной бритвою «Жилетт»,

Но вместо крови льется пиво

И только пачкает паркет.

Башлачев был рок-музыкантом лишь формально — он варился в рок-обществе, был от него вроде неотделим, дружил со всей ленинградской рок-тусовкой, пил с ней, кочегарил, но всегда оставался один. Он был трубадуром, странствующим поэтом, тщетно мечтающим о собственном доме. Он пел поэзию — просто так ему было легче рассказывать свои стихи. В этом смысле Башлачев напоминал Высоцкого, который тоже был поэтом, а гитара и ноты лишь укорачивали путь стихов к умам слушателей.

СашБаш написал не так уж и много — меньше 70 песен. Причем написал их аккордно быстро, стремительно, за три года, а последние полтора года перед смертью уже не создавал ничего нового. Говорил, что внутри полно идей, мыслей и чувств, но как всем этим распорядиться — не знал. Его распирало, но выхода не было. Это то, что называется кризисом. Башлачев начал так стремительно и вышел в первые так мгновенно, что справиться с такой нагрузкой ему, видимо, оказалось не под силу. Надорвался.

В 1986 году, чтобы не подпасть под статью о тунеядстве и хоть чуть-чуть подзаработать, Александр устроился в знаменитую котельную «Камчатка». Отработав первую морозную ночь, перемазавшись углем, падая от усталости, он грустно сказал сменщику: «Я не кочегар —  я просто сумасшедший поэт»…