Почему так важно бормотать стихи?

Когда наступает самое темное время года, люди в Европе в центре даже совсем маленьких городков устраивают рождественский базар — торгуют всякой ерундой и сладостями, игрушками и глинтвейном, а смех и освещение раздают даром. По случаю пандемии, выскочившей из ящика Пандоры, в некоторых странах рождественские базары отменили. И тогда люди стали украшать цветными лампочками, переливающимися шарами, шестиконечными звездами, соломенными санта-клаусами и бог весть еще чем свои окна, подъезды, карнизы домов, даже велосипеды.

Рождественский рынок в Страсбурге, 27 ноября 2020 г. © AP - Jean-Francois Badias

Большая площадь не галдит, не веселится, музыка на ней не играет, но зато улочка бормочет себе под нос что-то все-таки веселое, почти праздничное.

Так устроен и язык. Пусть в большом стеклянном пузыре нам показывают клоачников, месящих своими гибкими языками политический контент — лгущих, грозящих, ворующих. Будет и на нашей улице праздник. Да он уже есть.

Даже в самые грустные часы, когда мы узнаем, что от злой болезни умер добрый человек, и тот, и та, так не хочется подыгрывать выпущенному Пандорой демону. Но все-таки и на этот печальный случай нам достались зверски, нечеловечески прекрасные стихи. Страшными стихами Маяковского началась в 1918 гражданская война в России.

Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Довольно жить законом,
данным Адамом и Евой.
Клячу истории загоним.
Левой!
Левой!
Левой!
 

Нет-нет, не пугайтесь! Я никого не призываю к революции. Я только подпеваю пандемии. Она — новая война без пушек, так что как же обойтись без стихов? Страшных, но гениальных. Под этот марш, как на лафете, можно провожать безвременно ушедших.

Но как же хорошо, когда вдруг приходит известие, что кто-то одолел эту заразу. Что кляча истории не загнана! И тогда мы бормочем стихи Александра Александровича Блока. Блоку вчера исполнилось сто сорок, а этому стихотворению — сто четырнадцать лет. И оно тоже начинается с чудесного эпиграфа из французской пьесы Александра Дюма о великом актере «Кин, или Беспутство и гений»: «Ну, старая кляча, пойдем ломать своего Шекспира!» (Кин). И вот мы бормочем блоковский «Балаган».

Над черной слякотью дороги
Не поднимается туман.
Везут, покряхтывая, дроги
Мой полинялый балаган.

Лицо дневное Арлекина
Еще бледней, чем лик Пьеро.
И в угол прячет Коломбина
Лохмотья, сшитые пестро...

Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!

В тайник души проникла плесень,
Но надо плакать, петь, идти,
Чтоб в рай моих заморских песен
Открылись торные пути.
 

Сейчас многие и не знают, как выглядят старые клячи, но вот же мы, старые клячи, мы можем почувствовать себя старыми клячами. Не для того ли мы и бормочем Блока? Да и почему только бормочем? Мы можем ведь его и петь. У Блока имя Кина потянуло Арлекина, и вот родилось стихотворение. А из «Балагана» родилась, кстати, одна из лучших, хоть и одна из самых трагических, на мой вкус, русских песен советского века. Ее сочинил Александр Аркадьевич Галич — ровно через год после вторжения советских войск в Чехословакию в 1968. И в ней повторяется то же рокочущее галичевское «р», каким кончается «Балаган». Найдите эту песню в ютубе, и она будет рокотать в ваших ушах голосом прекрасного поэта.

Над черной пажитью разрухи,
Над миром, проклятым людьми,
Поют девчонки о разлуке,
Поют мальчишки о любви!

Они глядят на нас в тревоге
И не умеют скрыть испуг,
Но наши страхи, наши боги
Для них — пустой и жалкий звук.

И наши прошлые святыни —
Для них — пустые имена,
И правда, та, что посредине,
И им и нам еще темна!

И слышит Прага, слышит Сопот,
Истошный шепот: "Тру-ля-ля!"
Но пробивается сквозь шепот
Кирзовый топот патруля!

Нас отпустили на поруки,
На год, на час, на пять минут,
Поют девчонки о разлуке,
Мальчишки о любви поют!

Они лады перебирают,
Как будто лезут на рожон.
Они слова перевирают,
То в соль-мажор, то в ре-мажор.

А я, крестом раскинув руки,
Как оступившийся минер —
Все о беде, да о разрухе,
Все в ре-минор, да в ре-минор...
 

В начале 1970-х я впервые услышал эту песню на квартирнике в исполнении автора, а потом, когда автор был уже в Париже, с магнитофонной ленты, и вот с тех пор она вдруг сама собой начинает звучать в голове. Прошло полвека, и только сейчас мне становятся вполне понятны некоторые слова. Например, вот эти:

Нас отпустили на поруки,
На год, на час, на пять минут,
Поют девчонки о разлуке,
Мальчишки о любви поют!
 

Кто, когда, кого отпустил на поруки? Чтобы «слушать конкурс в Сопоте и глотать пыль», как горько смеялся Высоцкий? Или нас всех, тогдашних советских, после второй мировой войны? И о каком «мире, прóклятом людьми», поет Галич? Не о том ли, который — ну вот же! – установился после 1945, а мы же его потом прокляли и отменили — в 1956, и в 1968, и в 1979.

Но хватит уже о грустном. Ведь праздники света на носу.

Важная часть праздника — возможность встретиться в зуме с друзьями и коллегами. Русский язык из всего понаделал словечек-елочных игрушек. Гоголь-моголь отменили, так мы из гугла: мы и гУглим, и гуглИм. В 2020 рекордсменкой стала программа ZOOM. Или просто стал зум. Он вроде бы мальчик, зум наш спасительный. Некоторые шутят, что теперь все слова с зумом приходится переосмысливать — от старинного телефонного ЗУМмера до еще более почтенного беЗУМия. Но, может, это сам искусственный раЗУМ диктует вам новые правила поведения, новыми поЗУМентами украшает ваши платья и мундиры?

Итак, взумились мы в разговор. И не хотим, чтобы глухими дверками колумбария глядели на нас белые на черном имена собеседниц и собеседников. Мы просим поднять жалюзи, распахнуть ставни. И вот уже лица зашевелились в окнах, вот уже и голоса раздаются. Грустно, может быть, что не дотронуться ни до чьего носа. Но, может, если обраЗУМимся и будем вести себя благораЗУМно, то и дотянем и до встреч — в застолье, в кофейне, в пивной?

Ведь главное — что? Не потерять линию, не забывать бормотать стихи. Всю свою кровь за стихи пролили поэты. Справедливое ли это дело? Не горько ли, не стыдно ли не повторять оставленное ими нам во враЗУМление? Запомните эти блоковские строки, если уже не:

В тайник души проникла плесень,
Но надо плакать, петь, идти,
Чтоб в рай моих заморских песен
Открылись торные пути.

А на самые темные недели года оставил нам вот какое стихотворение Николай Степанович Гумилев. Запомните «Рождество в Абиссинии», бормочите себе под нос, читайте деткам и внукам, близким и далеким, бабушкам и дедушкам, а главное – домашним животным, которые тоже ведь всё понимают.

Месяц встал; ну что ж, охота?
Я сказал слуге: «Пора!
Нынче ночью у болота
Надо выследить бобра».

Но, осклабясь для ответа,
Чуть скрывая торжество,
Он воскликнул: «Что ты, гета,
Завтра будет Рождество.

И сегодня ночью звери:
Львы, слоны и мелкота —
Все придут к небесной двери,
Будут радовать Христа.

Ни один из них вначале
На других не нападёт,
Ни укусит, ни ужалит,
Ни лягнёт и ни боднёт.

А когда, людьми не знаем,
В поле выйдет Светлый Бог,
Все с мычаньем, рёвом, лаем
У его столпятся ног.

Будь ты зрячим, ты б увидел
Там и своего бобра,
Но когда б его обидел,
Мало было бы добра».

Я ответил: «Спать пора!»