«Мой путь закончен. Я — пришел». Не стало Валентина Гафта
В возрасте 85 лет умер Валентин Гафт – актер театра «Современник», создавший в кино целую плеяду персонажей, которых знали и любили миллионы зрителей в СССР, а затем и на пост-советском пространстве. С актером, поэтом и мастером колких эпиграмм прощается обозреватель RFI Екатерина Барабаш.
Опубликовано:
Живых всё меньше в телефонной книжке,
Звенит в ушах смертельная коса,
Стучат всё чаще гробовые крышки,
Чужие отвечают голоса.
Но цифр этих я стирать не буду
И рамкой никогда не обведу.
Я всех найду, я всем звонить им буду,
Где б ни были они, в раю или в аду.
Пока трепались и беспечно жили —
Кончались денно-нощные витки.
Теперь о том, что недоговорили,
Звучат, как многоточия, гудки…
Эти строки Валентин Гафт написал давно, в 1995 году на смерть своего друга-ровесника Алексея Габриловича, когда дурная бесконечность смертей еще только примерялась к нашему бытию. Сегодня он тоже оказался там, где только длинные гудки и нет ответов. Мы вроде были готовы — Валентин Иосифович был очень болен, в последнее время и вовсе почти не ориентировался, но даже такого — больного, потустороннего, уже почти не с нами, — нам было достаточно. Потому что есть люди, которые просто должны быть в нашей жизни — пусть неподвижные, пусть все забывшие, пусть молчаливые, — они сами по себе, одним своим присутствием дают нашей жизни смысл и оправдание.
Гафт был не просто умопомрачительно талантлив и мудр — он был словно больше самого себя известного и любимого. Наверняка в нашем театре и кино были актеры даже более талантливые, глубокие, самобытные, но Гафт был один из немногих, про кого можно сказать: это Человек Искусства. Валентин Иосифович не только и не просто играл — он присутствовал в искусстве каждую секунду. Его огромная личность словно жила в каждой клеточке нашей культуры — и вовсе не потому, что он был невероятно востребован и любим. И не только потому, что, став еще и поэтом, он проникал в невидимые многими тайные закоулки нашего бытия, высвечивая дурное, высмеивая пошлое, приподнимая достойное. Главное в Гафте было то, что он показал, насколько бескрайне талантливой и глубокой может быть актерская натура, насколько бессмысленны и оскорбительны все эти модные разговоры о том, что актеру ум не нужен, что артист — лишь проводник режиссерской мысли.
Он летал из театре в театр, мгновенно оставляя очередное пристанище всякий раз, как ему что-то казалось обидным. Мог бросить заявление об уходе в ответ на замечание по его игре, если оно казалось ему несправедливым и обидным. Такая уж натура — страстная, обидчивая, резкая. Но при этом — необычайно преданная всякому, кто сделал ему добро. Известно, как спустил с лестницы журналиста, сказавшего что-то нелестное об Эфросе — его любимом режиссере, с которым при этом все сложилось очень не просто. Мог нагрубить, припечатать словом, но не разменивался — все больше пускал свое недовольство (и довольство тоже) в стихи и эпиграммы. Сказать, что был большим поэтом, — не скажешь. Но что был точен и прост — факт. За то и полюбили, за то и забыли у половины эпиграмм имя автора — самый что ни на есть знак народного качества.
В кино начал рано — впервые сыграл в «Убийстве на улице Данте» (в 1956 году) красавчика-киллера, улыбчивого и циничного. Отрицательное обаяние, такой редкий для актера подарок, пульсировало в нем, преграждая путь к ролям положительных героев. Гафт пользовался этим подарком «до полной гибели всерьез» — почти каждый его герой был в той или иной степени злодеем, но это всегда был злодей со сложным жизненным анамнезом. Он умел разложить нутро героя по полочкам, отметив для себя и для зрителя не только важное и главное в герое, но и не такое уж важное и не слишком главное, попутно намекнув на причины и на историю.
В кино Гафт был в первых рядах, по его ролям можно было писать историю отечественного кино — тут уж можно сбиться со счету, перебирая весь его блеск. Тут и «О бедном гусаре замолвите слово», и «Чародеи», и «Гараж», и «Небеса обетованные», и «Здравствуйте, я ваша тетя!» — прекрасные роли, бриллиантовая россыпь. Хотя почему-то осталась в тени одна из лучших его ролей — в картине «Дневной поезд» Инессы Селезневой, в которой Гафт сыграл такую глубокую тоску одиночества, тихую, интеллигентную, все понимающую и все прощающую. В дуэте с Маргаритой Тереховой они разыграли невозможность любви «от ума», покинутость человека чувством нежности.
И все-так Гафт был человеком театра. Кто родился пораньше — тому повезло: он видел Гафта в «Свадьбе Фигаро», в «Балалайкине и Ко», в «Обыкновенной истории», он слышал знаменитое «Человека забыли» чеховского Фирса, сказанное знаменитым неповторимым гафтовским голосом. И тем же, неповторимым гафтовским — гаевское «Многоуважаемый шкаф!» — тем же, да другим, многозначительно пустым, звенящим от собственной пошлости.
Сказать, что Гафт был выдающимся актером, — мало. Он был актером-философом с огромным багажом мудрости — словно больше любой своей роли, любого своего образа. Набившее оскомину «Поэт в России больше, чем поэт» в отношении Гафта легко превращалось в актера, который больше, чем актер. Он скрывал в себе глыбы даже тогда, когда являл не слишком серьезные образы вроде лакея Брассета из фильма «Здравствуйте, я ваша тетя!» Гафт был как вершина айсберга — в любой роли над поверхностью виднелся маленький кусочек, а главные переживания и пласты оставались глубоко внутри, и о них надо было догадываться. Имеющий глаза да увидит.
Мостами землю перекрыв,
Я так Тебя и не нашёл,
Открыл глаза, а там… обрыв,
Мой путь закончен, я — пришёл.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться