Быть иль не быть? Да все равно. О спектакле «Чайка» в МХТ им. Чехова
На сцену Московского художественного театра возвращается «Чайка». Спектакль по пьесе Чехова, ставший символом МХТ, поставил литовский режиссер Оскарас Коршуновас. На премьере пятой по счету постановки «Чайки» в МХТ побывала обозреватель RFI.
Опубликовано:
«Чайка» в постановке Оскараса Коршуноваса в МХТ им. Чехова — пятая для этого театра. Впервые герои этой чеховской пьесы появились на сцене МХАТа 17 декабря 1898 года. В роли Тригорина был сам Станиславский, Треплева изобразил Мейерхольд, Аркадиной стала Ольга Книппер (тогда еще не жена Чехова). Автор остался не слишком доволен постановкой — ему показалось, что режиссер и артисты слишком «утяжелили» пьесу, в то время как он определенно дал понять, что они имеют дело с комедией.
Вторая «Чайка» вылетела из рук Иосифа Раевского и Виктора Станицына. В роли Нины Заречной выступила совсем еще молодая и необычайно трогательная Татьяна Лаврова, Тригорина исполнил красавец Павел Массальский, роль Аркадиной отдали королеве МХАТа Алле Тарасовой. Через 8 лет, в 1968 году, на постановку «Чайки» решился Борис Ливанов. Роль Треплева он отдал Олегу Стриженову, Нины — Ирине Мирошниченко.
В 1980 году за пьесу взялся Олег Ефремов, раздав роли новой, молодой команде, которую собрал во МХАТе, став худруков. Нину Заречную сыграла Анастасия Вертинская, Дорна — Иннокентий Смоктуновский, Треплева — Андрей Мягков, Шамраева — Вячеслав Невинный. В другом составе играли Евгений Евстигнеев, Ия Саввина, Александр Калягин, Юрий Богатырев. В 2001 году Олег Табаков, ставший худруком после Ефремова, решил восстановить ту постановку. Это был своего рода жест, символика — судьбоносная для театра пьеса как знак уважения к ушедшему мэтру-худруку. Мирошниченко здесь уже стала Аркадиной, а Невинный — Сориным.
И вот к началу нового сезона МХТ обзаводится новой «Чайкой». Ставить приглашают Оскараса Коршуноваса, уже ставившего эту пьесу в Вильнюсе. Это — тоже своего рода жест нового худрука Сергея Женовача, заступившего на руководство театром после ухода Олега Табакова. Вроде как принял эстафету.
Спектакль начинается c неожиданного общения актеров и публики. Дарья Мороз, играющая Аркадину, обращается к зрителям с просьбой зачекиниться в социальных сетях с хэштегом #чайкакоршун. Нам сразу предлагают высшую степень условности, пояснив таким образом, что особо всерьез относитьcя к предстоящему действу не надо. Бойкий остроумный диалог Аркадиной с Треплевым (Кузьма Котрелев), которые перебрасываются репликами из шекспировских пьес, — зачин, сообщающий о том, что мать и сын гораздо ближе, чем может показаться неискушенному зрителю. И что язык театра, язык искусства — самый близкий и понятный этим двум героям язык. Коршуновас вообще делает самый заметный акцент на проблеме искусства и его языка, тех форм и содержаний, что вечно борются между собой за право владения умами и душами. Любовные линии, как тропинки, будут разбегаться от сердцевины спектакля — вопроса «быть иль не быть новым формам старого смысла?»
Именно это, а не любовные недоразумения, станут главной причиной ненависти Треплева к Тригорину (Игорь Верник), и именно бесплодность треплевских поисков, а не любовь к Тригорину, станет причиной окончательного разрыва Нины Заречной (Софья Евстигнеева) с Костей.
В спектакле Коршуноваса герои не ищут любви и гармоничных отношений — они все словно озабочены этими проклятыми новыми формами, выразителем которых становится Треплев. Полина Андреевна (Евгения Добровольская, переигравшая все женские роли «Чайки»), не так хочет любви Дорна (Станислав Дужников), как беспокоится о ее формальных проявлениях. Аркадина обуреваема ревностью, и ей даже не столько страшна разлука с любовником, сколько осознание того факта, что у нее отбирают собственность. Охотно жертвует гордостью и достоинством Медведенко (Павел Ворожцов), предпочитающий формальное супружество с Машей (Светлана Устинова) логичному отступлению от объекта страсти, влюбленного в другого. И даже прижимистый Шамраев (Евгений Сытый), наверняка знающий об отношениях своей жены с Дорном, стремится сохранять формальное благополучие давно треснувшей семьи.
Здесь все подчинено поиску формы. По замыслу режиссера герои живут «горизонтальной» жизнью, не слишком зарываясь в глубины жизни. Даже самые экспрессивные сцены — объяснение Аркадиной с Тригориным («Будь моим другом, отпусти меня…»), во время которого Мороз обнаруживает недюжинные запасы трагического таланта, или сцена ее спора с сыном о Тригорине и о талантах («Вы, рутинеры, захватили первенство в искусстве и считаете законным инастоящим лишь то, что делаете вы сами, а остальное вы гнетете и душите!»), — подчеркнуто не затрагивает глубинных переживаний.
Треплев, не выпускающий из рук видеокамеру и фиксирующий все происходящее на сцене (мы видим на мониторе все, что видит Костя в объектив камеры), — главный выразитель этого «горизонтального» мироощущения. Он снимает, снимает, снимает, ему некогда вникнуть в происходящее, некогда все это осмыслить и отрефлексировать, — потом, когда-нибудь потом, — и кажется, что главное так и останется за кадром.
Пространство спектакля четко разделено на две части. Передняя часть — гостиная с современной минималистичной мебелью и подиумом-мостиком, тянущимся прямо от озера. Вторая, задняя часть — озеро и небо над ним — огромная видеоинсталляция. Между двумя частями — стекло, за которым то и дело словно шевелится какая-то другая жизнь. Сценография Коршуноваса и Ирины Комиссаровой плюс костюмы Агне Кузмицкайте при всей своем суровом минимализме эффективно работают на режиссерский замысел, подчеркивая шумную, эмоциональную, но катастрофически «горизонтальную» жизнь имения. Костюмы решены в трех гаммах: в бело-бежевой — в первом действии, в красном — во втором и в черном — в третьем. Беззаботная летняя жизнь сменяется тревожностью, которая, в свою очередь, уступает место смертельной мрачности. Только вопреки ожиданиям зрителей знаменитой фразы Дорна «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился» — не последует. Как и предшествующей ей фразы про лопнувшую склянку. Хотя выстрел прозвучит. Коршуновас весьма вольно обошелся с чеховским текстом в конце пьесы, заставив зрителя поверить в то, что ненавязчиво и обещали в самом начале, — в то, что все понарошку. Треплев то ли жив, то ли нет, но какая разница? Адепт новых форм в любом случае проиграл и повержен, а пустил ли он себе пулю в лоб — уже неважно.
Здесь один Сорин (Станислав Любшин) сохраняет спокойное достоинство, которому, кажется, ничто не грозит. Постепенно именно Сорин становится центральной фигурой пьесы, той самой константой, которой не страшны ни грозы с молниями на озере, ни любовные трагедии, ни творческие катаклизмы. Он тут словно ответ на вечный вопрос: «Быть иль не быть?» — вопрос, с которого Коршуновас начинает спектакль. «Какая разница?» — без слов отвечает Сорин своей невозмутимостью и мудрым спокойствием.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться