Перейти к основному контенту

Трудно быть богом. О постановке «Горя от ума» в РАМТе

В Российском академическом молодежном театре (РАМТ) сыграли премьерные спектакли грибоедовского «Горя от ума» в постановке Алексея Бородина. Идешь на спектакль с немалой опаской — ну что нового, казалось бы, сейчас можно выцедить из знакомого, изученного вдоль и поперек, гениального текста Грибоедова? Разве что одеть героев в костюмы, скажем, марсиан, а действие перенести в космический корабль, где Фамусов будет командиром, Молчалин — бортпроводником, а Чацкий — случайно залетевшим туда инопланетянином?

Актеры Максим Керин (Чацкий) и Ирина Таранник (Софья) в спектакле РАМТ «Горе от ума»
Актеры Максим Керин (Чацкий) и Ирина Таранник (Софья) в спектакле РАМТ «Горе от ума» © Российский академический Молодежный театр/ ramt.ru
Реклама

Волнения улетучиваются при появлении Фамусова (Алексей Веселкин) — бодрого, поджарого почти-пенсионера, с похотливым взглядом, следующим за Лизой (Дарья Семенова) и с бойкой уверенностью, что он — отличный отец своей взрослой дочери Софьи (Ирина Таранник). Он не замшелый пузатый ретроград, каким его привыкли выводить на сцены еще со времен Грибоедова, — не зря Чацкий (Максим Керин) бросается приветствовать его не просто дружески, но с той энергией, с какой приветствуют товарищей-единомышленников. Сцена встречи Чацкого с Фамусовым словно поясняет нам, что Фамусов еще недавно был таким же (или почти таким же), как Чацкий, — насмешливым острословом, старшим товарищем Чацкого с таким же критическим взглядом на действительность.

Фамусов (Алексей Веселкин) и Чацкий
Фамусов (Алексей Веселкин) и Чацкий © Российский академический Молодежный театр/ ramt.ru

Чацкий появляется как deus ex machina, бог из машины — сверху, из ложи. Это уже потом окажется, что богу тут делать нечего, а сначала — «К вам Александр Андреич Чацкий!» — и вот к ложе подъезжает белоснежная лестница, по которой с ребячливой горделивостью спускается молодой красавец в развевающемся черном плаще до пят, белой рубашке с воротом апаш и с модной бородкой. Первая мысль: и Софья предпочла этому красавцу молчаливого Молчалина (Даниил Шперлинг)?  Да в своем ли она уме?

Потом Молчалин заговорит — и все станет ясно. Алексей Бородин видит Молчалина не убогим червем, которым привыкли его играть, но молодым лощеным красавчиком в модном дорогом костюме. Здесь Молчалин — начинающий карьерист, а вовсе не сморчок-прихлебатель, — самоуверенный, нахальный. Про умеренность и аккуратность он произносит с долей насмешки, словно понимая, что это станет его визитной карточкой в веках. Молчалин здесь — типичный офисный работник из тех, кто торит себе дорогу прилежной работой, добрыми отношениями с начальством и новаторскими идеями.

Чацкий и Молчалин (Даниил Шперлинг)
Чацкий и Молчалин (Даниил Шперлинг) © Российский академический Молодежный театр/ ramt.ru

Одно из главных действующих лиц спектакля — карета. Та самая, на которой «прочь из Москвы!» должен уехать Чацкий. Только в версии Бородина Чацкий уходит по той же лестнице, по которой спускался по приезде. Но если спускался он стремительно, героем-суперменом, то поднимается уже еле волоча ноги, спотыкаясь на каждом шагу, словно раненый. Куда он уходит? Что там, наверху? Видимо, режиссер и сам этого не знает, но в этой сцене столько горечи, что легко догадаться: идти Чацкому некуда. Горе от ума — оно везде горе от ума, да и глупость — понятие надтерриториальное и наднациональное.

Карета — действующее лицо спектакля
Карета — действующее лицо спектакля © Российский академический Молодежный театр/ ramt.ru

Карета в постановке — постоянная величина. Она здесь все время, с самого начала. Но если в начале она просто стоит, напоминая скорее просто антураж, то с течением действия словно постепенно оживает, превращаясь в важное действующее лицо. В сцене бала у Фамусова карета — словно дверь в астрал. Оттуда выходят и туда возвращаются все эти полумифические, но так похожие на нормальных людей существа, — Тугоуховские, Репетиловы, Скалозубы, Натальи Дмитриевны с Платонами. Карета — словно камин из булгаковского «Мастера и Маргариты» в сцене бала у Воланда, и гости Фамусова только на первый взгляд не столь убийственно брутальны, а на самом же деле вместе они составляют истинный кошмар Российской империи.

Когда-то на Грибоедова обиделись его друзья-декабристы — за образ Репетилова. У Бородина Репетилов вышел особенно удачным — во-первых, благодаря очень выпуклой, яркой игре Дмитрия Кривощапова, и во-вторых — неожиданно современно прозвучавшим выпадом против тех «диванных» войск, кто ничтоже сумняшеся называют себя либералами.

У князь-Григория теперь народу тьма,

Увидишь человек нас сорок,

Фу! сколько, братец, там ума!

Всю ночь толкуют, не наскучат,

Во-первых, напоят шампанским на убой,

А во-вторых, таким вещам научат,

Каких, конечно, нам не

выдумать с тобой.

И когда «отъявленный мошенник, плут Антон Антоныч Загорецкий», наслушавшись Репетилова, тоже «до кучи» объявляет себя либералом, —

Извольте продолжать, вам искренно признаюсь,

Такой же я, как вы, ужасный либерал!

И от того, что прям и смело объясняюсь,

Куда как много потерял!..

— перед глазами один за другим встают современные знакомые образы.

Потому-то, видимо, Чацкий и не садится в карету — слишком много всяческой нечисти прошло через нее, слишком все здесь истоптано, осквернено, и последний монолог Чацкого — «Не образумлюсь, виноват…» Чацкий произносит почти в пустоту. Здесь его не просто не поймут, но даже не услышат. Пушкин писал: «Первый признак умного человека — с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми». Чацкий Бородина умен — он хоть и произносит свои обличительные монологи, но они с его полного ведома растворяются, не дойдя до собеседников.

«К вам Александр Андреич Чацкий!»
«К вам Александр Андреич Чацкий!» © Российский академический Молодежный театр/ ramt.ru

Бородину не надо добавлять пьесе актуальности — это уже сделал Грибоедов. На словах Чацкого «Великолепные соорудя палаты, где разливаются в пирах и мотовстве» зал радостно шелестит, а на словах про «покоренье Крыма» хихикает. Костюмы, в которые одеты герои, — что-то среднее между веком нынешним и веком минувшим, вневременное, хотя и такое близкое, знакомое. Аскетичная сценография Станислава Бенедиктова — белые блоки с колоннами, которые ездят на колесиках по сцене и выстраиваются так, как в данный момент необходимо, и центр здешнего мирозданья — карета, — оказывается очень уместной, учитывая общую «вневременную» интонацию. Все это заставляет текст звучать так, как и должен звучать этот один из лучших текстов российской литературы, — свободно, громко, без оглядок на политический момент. Это одна из главных заслуг Бородина в постановке — он возвращает веру в текст, в слово, не насилуя его, не добавляя от себя ничего, кроме спокойного деликатного осмысления.

РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI

Скачайте приложение RFI и следите за международными новостями

Поделиться :
Страница не найдена

Запрошенный вами контент более не доступен или не существует.