«Мы все несем ответственность, но не все мы — сторонники Путина». Как волонтеры из России помогают украинским беженцам в Польше
С начала войны Украину покинули более семи миллионов человек. Большинство из них выезжали из страны через Польшу. Первой остановкой на пути в Европу стал приграничный город Пшемысль, где работают сотни волонтеров из разных стран, в том числе из России. RFI рассказывает истории трех россиян, которые переехали в Польшу и помогают там украинским беженцам.
Опубликовано: Отредактировано:
Ольга Жегло, 21 год, переехала в Варшаву из Москвы
Я приехала в Польшу в середине марта через Армению и Грузию. Прилетела по гуманитарной визе, которую мне и моей сестре сделали благодаря одному гуманитарному фонду. Я не то чтобы ярый политический активист. В Москве я окончила школу, один курс в университете, ушла оттуда, работала в сфере обслуживания и потом уволилась.
На границе я оказалась 22 марта благодаря Гоше Нурманову, который основал проект Russians for Ukraine. Меня сразу поставили на ночную смену в Tesco (бывший торговый центр, который переоборудовали в центр гуманитарной помощи). Когда я туда приехала, Гоша впервые снял дом для волонтеров в Медыке, это приграничное село. В доме помещаются 25 человек в одну смену, 50 — в две смены. На границе есть несколько точек, которые постоянно нужно «покрывать» волонтерами. Это — Медыка, сам погранпереход, там палаточный лагерь. Этот палаточный лагерь идет вдоль одной большой дороги и заканчивается автобусной остановкой. Автобусы везут людей на вокзал. Это — вторая наша точка. Вокзал находится в Пшемыcле — это ближайший город, туда минут 20 ехать от Медыки. На вокзал приходят поезда из Украины, оттуда идут поезда в Украину, отходят различные гуманитарные поезда на Ганновер, на Прагу. Туда также приезжают автобусы, которые забирают тех, кому нужно переночевать, в центр временной гуманитарной помощи Tesco. Сейчас его переоборудовали, там есть комнаты отдыха, врачи, психологи, столовые. Самое главное в Tesco — это седьмая комната, где сидят волонтеры-представители разных стран. Все отправляют беженцев к ним: можно посоветоваться, в какую страну поехать лучше, какие условия в какой стране, как нужно регистрироваться, как доехать. И главное — они оформляют транспорт до своих стран. Например, Великобритания регистрирует семьи и помогает с оформлением виз. Наша задача в основном — помогать с переводом.
Как первые волонтеры, которые встречают людей, бегущих от войны, мы ценны тем, что говорим на их языке. Мы помогаем информационно и координационно. У нас большая сеть чатов в телеграме, куда поступают какие-то сложные кейсы. Сейчас большинство людей едут обратно в Украину, а те, кто выезжает из Украины — это люди с инвалидностью, раненые, те, кто не мог уехать в начале войны, но смог сейчас. Это трудные кейсы, которые разбираются неделями: нужно договариваться с больницами в других странах, готовить документы, свидетельствовать об их травмах. Это очень сложная логистика — как их довозить, если они не могут ходить.
Когда к нам приезжают и говорят, что хотят остаться в Польше, мы им говорим: «Вы подумайте, пожалуйста, еще раз. Мы понимаем, что вы хотите поближе к дому, но Польша переполнена и принять вас не сможет». Польша сейчас делает все для того, чтобы им не хотелось здесь оставаться. Поэтому мы говорим им, что мест здесь нет, пособия не очень, найти дом или квартиру очень сложно и цены подскочили. До этого в Польше было дорого, а сейчас еще дороже, особенно для беженцев, которым еще предстоит искать работу. Польша отменила бесплатный проезд, уменьшила социальные выплаты и уменьшает поток своих волонтеров.
При этом Польша меня приняла, я ей очень благодарна. Поляки приняли столько российских беженцев и белорусских, и украинских, и предоставили им все удобства. Я могу без проблем здесь и работать, и учиться. Я сейчас здесь почти как обычный поляк в правах. Но на бытовом уровне все равно немного с опаской относятся к тому, что ты — русский. С началом войны многим россиянам стало страшно говорить, что они из России.
О планах на будущее
В начала июня я уехала из Медыки и перестала работать в Russians for Ukraine. Я присоединилась к немецкой группе волонтеров, которые помогают людям c инвалидностью, в основном, детям. Я помогаю дистанционно. Если у тебя есть большая база знакомых, то ты более эффективно можешь решать сложные кейсы, потому что знаешь, к кому обратиться, если тебе нужно в Швейцарию, если тебе нужна ожоговая клиника, если тебе нужен транспорт и какой транспорт — «скорая», легковая машина, большая машина, заказать автобус платно — или тебе нужен спонсор, который оплатит этот автобус, или тебе нужно вещи в Германии откуда-то достать. Все это решается огромной сетью знакомств.
Сейчас я вместе с коллегой из волонтерского дома делаю проект, о котором не могу говорить. Но он тоже связан с волонтерской деятельностью и гуманитарной помощью. Надеюсь, что в следующем году я смогу поступить в университет здесь, либо еще где-нибудь.
О волонтерском опыте
Это был самый невероятный опыт, который я получила за всю свою жизнь. Когда я была в Москве, я вообще не понимала, что я могу делать, чем я могу быть полезна, как я могу применить свои навыки, есть ли у меня вообще какие-то навыки. Когда я приехала на границу, я там волонтерила неделю, а потом я каким-то образом стала координатором: организовывала, занималась рекрутингом, принимала заявки на волонтерство, вместе с другими ребятами мы создавали сайт с обучением новых волонтеров. И я поняла, что на самом деле я что-то умею. Это очень сильно меня изменило и дало понять, что я могу быть полезной и для себя, и для других.
Работа на границе для всех была очень тяжелой. Особенно тяжело было людям эмпатичным, которые не выносили такой эмоциональной нагрузки. У нас ребята и плакали, и теряли самообладание, и впадали в ярость, немного теряли рассудок в отдельных случаях и запивали это горе алкоголем. В какой-то момент — кажется, в апреле — всем было очень тяжело. Мы всерьез обсуждали, что нужно пригласить психолога, чтобы с каждым в группе поговорить отдельно. Лично мне очень-очень тяжело было в моменты, когда я работала больше двух недель без перерыва. И ребята это очень тяжело переносят. Нужен отдых, но понимаешь, если я поеду отдохнуть, а в это время я могла бы помочь пяти семьям. Это такая нагрузка, ответственность за других и необходимость что-то делать. Но потом они приходят, слушают все эти ужасные истории и видят людей, спящих на полу в куче вещей: не все выдерживают такое, конечно.
О родителях и о поколении ровесников, родившихся при Путине
Недавно, когда я чистила беседы во «Вконтакте» по словам «Путин» и «Медведев», я наткнулась на беседу со своей бывшей подругой четырехлетней давности: мы обсуждали Путина и Навального. И она говорит: «Ну, Навальный — какой-то сомнительный чувак, а Путин — сильный лидер. Он, конечно, в чем-то не прав, но я бы голосовала за него». В тот момент мы обе политикой вообще не интересовались. Мне тогда все казались какими-то сомнительными, никто не нравился, а ей казалось, что он — сильный лидер, пусть правит дальше, пожалуйста. В первые два месяца, что я здесь провела, мне было стыдно за то, что вокруг меня столько политически активных людей с большим прошлым в активистской сфере. Я поразмышляла на досуге и решила, что это, скорее, связано с детством, с моей семьей и просто обстановкой вокруг. У меня папа был и остается ярым путинистом. Он всегда это мнение выражал активно. С самого детства я смотрела на него как на пример: он умный и талантливый художник. Я помню у нас был долгий разговор, когда мне было лет 12, что Путин спас нас всех в 1990-е, восстановил страну, мы встали с колен и как он нам всем помогает. Меня это так растрогало, что я думала о Путине со слезами благодарности на глазах. А потом просто появилась голова на плечах, я почитала разные источники, составила свое мнение и поняла, что мы с папой в этом расходимся. К сожалению, и с мамой тоже.
Когда мы с сестрой уехали из России, папа, кажется, для собственного спокойствия забыл, что причина, по которой мы уезжаем — политическая. Он прочитал над нами две молитвы, попросил надеть крестик и сказал, что как отец сделал все, что мог. Сейчас у нас есть общий семейный чат в телеграме, где мы как раз обсуждаем волонтерство, что мы делали, как проходил наш день. Он эти сообщения игнорирует.
Максим Самолин, 19 лет, переехал в Польшу из Санкт-Петербурга
В Санкт-Петербурге я учился на медбрата. Должен был закончить второй курс. Параллельно работал в больнице. Когда началась война, мы с братом поняли, что в России больше нельзя оставаться. Через две недели я забрал документы из колледжа, уволился, и 20 марта мы уехали с братом в Турцию, не зная, что будет дальше.
Буквально за неделю перед отъездом я сделал финскую туристическую визу. Думал, что она пригодится. И оказалось, да, пригодилась. Когда я уже жил в Турции, то услышал, что можно уехать из Стамбула в Варшаву и волонтерить. Я вообще не знал, куда я поеду, просто купил билет за три дня до вылета и прилетел сюда. Было очень страшно проходить границу, я боялся, что меня не пропустят, потому что у меня русский паспорт, я вообще был единственным россиянином на весь самолет. Остальные все — украинцы.
В Польшу я приехал непосредственно с целью волонтерить. Я здесь с 4 апреля. Работаю на границе, помогаю украинским беженцам, чтобы направить их в другие страны. Сейчас поток беженцев серьезно уменьшился. В основном все едут обратно в Украину. А мы помогаем конкретным людям: сопровождаем их до страны, куда они едут. Из самого последнего: я сейчас ищу деньги для того, чтобы отправить людей в Ирландию. В первые недели было очень тяжело морально. Со временем, конечно, выработалась психологическая защита, стало полегче.
В Польше я попросил убежище. У меня забрали мой заграничный паспорт и сейчас я жду интервью на беженство. От него будет зависеть, останусь я здесь или нет. С моим не очень сильным кейсом— у меня не было никаких уголовных преследований, даже административных правонарушений — я очень надеюсь, что, то, что я здесь волонтерю и косвенно помогаю польскому правительству, должно пойти мне на пользу.
В России для своего возраста я был достаточно политически активен: ходил на митинги еще в прошлом году, когда вышло расследование Навального про дворец Путина. Также я был наблюдателем на муниципальных выборах 2019 года. Я своими глазами видел, как это происходит. Как какая-то, извиняюсь, кучка женщин-учителей… Я еще был наблюдателем в моей собственной школе, наблюдал за своими собственными учителями, как они ломают судьбы миллионов людей. Они клали бюллетени на пол, не церемонясь, что я за всем этим наблюдаю. Когда я вышел оттуда, я понял, что я вообще никогда не хочу больше связывать свою жизнь с этой страной. Я за справедливость.
Когда меня спрашивают: «откуда ты?», особенно беженцы, я обычно говорю, что я из Санкт-Петербурга, чтобы как-то сгладить то, что я из России. Но я ни разу не встречал агрессию из-за того, что я русский или русскоговорящий. Наоборот, когда людям нужна помощь, они готовы получить ее от любого человека. Не все люди развязывают войны.
Если мне откажут в статусе беженца, я, скорее всего, буду подавать апелляцию. Я хочу начать работать, успеть выучить польский и пойти учиться в университет на стоматолога.
О поколении ровесников, родившихся при Путине
Многие мои бывшие одноклассники аполитичны, не хотят с этим разбираться, говорят, что политика — это грязное дело, что пусть с этим разбираются взрослые. Как видите, взрослые в этом не компетентны вообще. Очень много тех, кто не поддерживает войну, но ничего с этим не делает. Не протестует, не выражает свое мнение. Конечно, сейчас сложно выражать свое мнение, но я считаю, что либо ты уезжаешь, чтобы не спонсировать эту войну, либо остаешься и следуешь высшей цели, пытаешься всеми силами изменить ситуацию в стране. Мне кажется, что пока беда не настигнет их лично, пока не придет в их дом, ничего не изменится. Они готовы терпеть неудобство, как-то адаптироваться, но они ничего не хотят делать.
Я очень рад, что я уехал из России. Я до сих пор в каком-то состоянии удовлетворения, что я на свободе, как будто бы, знаете, вышел из тюрьмы, уехав. Я понимал, что я не смогу приехать обратно, если что-то с близкими случится. Я маме сказал: «Если хочешь встретиться, то приезжай ко мне, я, наверное, никогда не приеду в Россию».
Александр Лапинский, 35 лет, приехал в Польшу из Ставрополя
В Польше я оказался поздно вечером 31 января 2022 года. Я получил повестку с требованием явиться на допрос в Ставропольское управление ФСБ с внутренним и заграничным паспортом. До этого меня задержали и, скажем так, морально и физически замотивировали явиться на допрос. В тот же день я купил билет с пересадкой в Варшаве. Рейс был до Стамбула, потому что шенгенской визы у меня не было.
На допрос меня вызвали в связи с активной гражданской позицией и в связи с тем, что я финансировал структуры Алексея Навального, ФБК, в частности, а также в связи с тем, что я систематически отказывался сотрудничать с органами правопорядка в России.
Я работал руководителем интернет-магазина в небольшой частной компании. Я — католик, и когда ФСБ узнало, что я хожу в католическую церковь, они захотели, чтобы я предоставлял им информацию о священниках. Польшу я выбрал в том числе и по религиозным мотивам и никаких других вариантов не рассматривал.
Мой прадед был поляком. В 1937 году он был репрессирован органами НКВД фактически за свою национальность. Он занимал достаточно серьезную должность руководителя планового отдела завода точных приборов и игрушек в Таганроге, в Ростовской области, был образованный человек, очень грамотный, полезный для государства. После пыток и избиений был признан виновным в участии в польской контрреволюционной организации и приговорен к 10 годам ГУЛАГа, где, собственно, и был расстрелян.
О польских лагерях для беженцев
По моему прилету в Варшаву я сразу же обратился к «стражам граничным» — это пограничная служба Польши — и объяснил им, что нуждаюсь в политическом убежище. «Стражи граничные» забрали у меня российский заграничный паспорт, выдали мне временное удостоверение иностранца, которое действует три месяца. Его действие уже закончилось, поэтому сейчас я фактически без документов. 17 мая меня вызвали на допрос в администрацию по делам беженцев в Варшаву. Допрос длился пять часов. Я предоставил все возможные доказательства моего преследования, политической позиции, гражданской деятельности, рассказал, что со мной происходило. Сейчас я жду решения от администрации: либо мне дадут политическое убежище, либо нет. Если нет, буду, конечно, подавать апелляцию, потому что возможности вернуться в Россию сейчас у меня нет.
Первое время я жил в лагере для беженцев на востоке Польши, недалеко от города Бяла-Подляска — это почти на границе с Беларусью. Там было очень много белорусов. Условия там были, можно сказать, приемлемые, но этот лагерь находится за городом и я постоянно просился, чтобы меня перевели в другой лагерь, который находится в городе. Я смог переехать в лагерь в поселке Линин на юге Варшавы — это была бывшая польская военная база.Он оказался гораздо хуже. Мне как католику там было просто небезопасно. В этом лагере было очень много мусульман —достаточно агрессивные ребята из Сирии, из Сомали, из Ирана, из Ирака, из Чечни в том числе — и там были установлены шариатские порядки: нельзя было надевать шорты, нельзя было заходить на кухню, когда там были мусульманки без сопровождения мужчин.Мои соседи по комнате рассказали, что одного парня очень жестоко избили прямо в душевых за то, что он отказался от этих правил и носил шорты.
Люди из католической общины помогли мне найти временное жилье, комнату в доме у семьи. Я переехал из лагеря в поселок Сток Лацки в полутора часах езды к востоку от Варшавы.
О войне, коллективной ответственности и волонтерской работе
24 февраля я был в первом лагере недалеко от Бяла-Подляски. Новость о начале войны раздавила меня своей тяжестью. Я — стопроцентный апологет коллективной ответственности. Я не признаю суждений, что эта война идет не от населения России, а от Путина. А Путин у власти находится по какой причине? Не по той ли причине, что его реально поддерживает большинство россиян? И не по той ли причине, что другая часть россиян боится выйти на митинг? И что малая часть россиян сидит в тюрьме или убита, как Борис Немцов? И я несу прямую ответственность за то, что, наверное, сделал мало, сделал недостаточно. Путин — это всего лишь спусковой крючок.
Я думал, что я могу сделать для украинцев. Женщина из семьи, которая меня приняла, работает учителем. Она и еще одна женщина предложили мне помогать украинским детям, которые сейчас учатся в польских школах и испытывают колоссальный стресс, потому что им пришлось бежать из своей страны. Они в чужой стране, они не знают язык. По образованию я — лингвист-переводчик и преподаватель иностранных языков. У меня не было возможности получить большую языковую практику, но я стараюсь помочь этим детям, используя знания, которые у меня есть.
Я занимаюсь с 10-летним мальчиком Гришей, мы учим алфавит, простые слова, направления, вопросы. Они бежали с мамой из Херсона. Мама работала в полиции, была кинологом. У них в Украине было две больших собаки, обученные поиску наркотиков, которых она не смогла оставить. Они взяли с собой в Польшу двух собак, несколько котов. Отец Гриши сейчас защищает Украину в рядах ЗСУ. Надеюсь, что с ним все будет хорошо. Они живут по соседству со мной в деревне Сток Лацки. Еще я занимаюсь с 16-летней девочкой Юлей. Она из Кривого Рога. Также была вынуждена бежать с мамой, потому что на них падали бомбы. Поначалу люди с недоверием относились ко мне, когда узнавали, что я — гражданин России, но каждый раз мы находили общий язык, потому что я рассказывал свою историю, объяснял, что я полностью на стороне Украины в этой войне, что я эту войну не поддерживал, однако несу часть своей ответственности за то, что она вообще идет, потому что не смог изменить власть в своей стране. Да, мы все несем ответственность, но все мы — сторонники Путина.
О планах на будущее
Я учу польский язык настолько активно, насколько возможно. Я хотел бы работать в сфере помощи политическим беженцам. К сожалению, пока работать официально я не могу. По польским законам, чтобы я мог получить право официально трудоустраиваться, должно пройти полгода с момента моего приезда сюда, либо я должен получить позитивное решение от администрации по делам беженцев о предоставлении мне убежища. Работать нелегально я не хочу, не хочу нарушать никакие законы здесь, в Польше.
Я чувствую себя на свободе, в безопасности и я очень благодарен всем людям, кто помогал и помогает сейчас украинцам и другим беженцам из разных стран. При этом чувствую себя сложно. В России у меня осталась мама, которой там никто не поможет. И я ей не могу отсюда никак помочь. Не могу даже отправить ей открытку. Не могу отправить ей никакие деньги, потому что официально переводы запрещены. Трудностей сейчас очень много, но я понимаю, что все они преодолимы. Нужно учить польский, интегрироваться в общество, искать работу, когда это будет возможно и просто обосновываться здесь, на земле моих предков. Надеюсь, что Польша даст мне возможность, даст мне шанс быть полезным местному обществу, жить здесь и работать.
►► Историю Ольги, Максима и Александра вы также можете послушать в подкасте RFI
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться