Андрей Звягинцев: для меня герой – это киноязык

Фильм Андрея Звягинцева «Елена» закрывает в субботу 21 мая 2011 г. программу «Особый взгляд» 64-го Каннского кинофестиваля. Молодой российский режиссер участвует в Каннском фестивале во второй раз: в 2007 году его предыдущая картина «Изгнание» была премирована в Каннах призом за лучшую мужскую роль. Интервью.Андрей Звягинцев обычно не любит рассказывать, о чем его фильмы и не особенно охотно говорит о своих героях. В интервью RFI он рассказывает о том, что для него "главный герой - это киноязык", и о том, как он работает со звуком, играющим в его картинах очень важную роль. 

Кадр из фильма Андрея Звягинцева «Елена» DR / festival Cannes

RFI: Я думаю, у очень многих критиков будет искушение увидеть в этих трех картинах – «Возвращение», «Изгнание», «Елена» - трилогию. Вы согласны с этим?

Режиссер Андрей Звягинцев DR / festival Cannes

Андрей Звягинцев: Нет, совсем нет. Я даже в этой преемственности «Возвращение» - «Изгнание» не вижу диптиха, хотя он сам собой напрашивается, вытекает из названий. Коннотация, связь одного с другим. Тем не менее, это автономные, разные фильмы, отдельные друг от друга.

Кому-то хочется их связывать и превращать в дилогию, продолжение – пусть так и поступают. У меня не было такого замысла. Уж тем более это касается «Елены». Это отдельная история. Единственная связь, которая есть между ними – это эстетический принцип, язык. Я где-то тут однажды разразился такой фразой, когда меня замучил один интервьюер тем, что «ну, что вы скажете о вашем герое, кто ваш герой?», я ему отвечал, что я вообще не гонюсь за этими понятиями, меня это совершенно не интересует. У меня другие приоритеты.

Меня интересует человек, попавший в ситуацию выбора, нравственного выбора. Выбор для меня является предметом рассмотрения через главного героя. Но когда он меня совершенно уже замучил с этими «героями», стал приводить примеры: «ну, вот у Балабанова Бодров играет в «Брате» - вот это же герой, последний герой уходящей эпохи, после него никого не было и т.д.», тогда я вдруг изобрел фразу, которая мне самому кажется, как минимум, изящной: «Для меня главный герой – это киноязык». Поэтому, если говорить о какой-то преемственности, продолжении – одно, третье, пятое, другое – пожалуй, только это связывает эти фильмы.

RFI: Наверное, надо сказать несколько слов о сюжете фильма «Елена». Я знаю, вы не любите переводить в банальный язык сюжеты, потому что это киноязык, язык образов, это язык каких-то знаков, знамений, но, тем не менее…

«Елена»: в центре повествования – супружеская пара. Немолодая. Муж – Андрей Смирнов и жена – Надежда Маркина, актриса. Они принадлежат к разным социальным кругам. Они – уже немолодые люди, но видно, что они любят друг друга. Видно, что они живут хорошо. Естественно, у них есть свои проблемы, у каждого есть дети от первых браков, и Елена (главная героиня), ее главная «головная боль» - ее сын, у которого дети, которому она пытается помочь. Конечно, вопрос денег, ей очень нужны деньги. Муж относится ко всему этому очень сдержанно, говорит, что ее сын должен сам заботиться о своей семье, сам должен кормить свою семью. Вопрос такой: в своем отчаянном желании помочь сыну, пойдет ли она на какую-то крайность? Этот вопрос и исследуется в этом фильме. Но эта сюжетная линия совершенно не описывает коллизий всего фильма. Почему я сказала о трилогии: в ваших картинах (это нормально для творчества любого режиссера), мне показалось, вас волновала именно эта тема нравственного выбора и, может быть, мне кажется, часто ваши герои – это герои, которым никак не удается повзрослеть. В данном случае, казалось бы, мы видим людей в возрасте, должна быть у людей мудрость, но они очень часто поступают как совершенно неоперившиеся подростки. Злятся друг на друга. Про что, для вас, был этот фильм?

Андрей Звягинцев: Вы так замечательно изложили фабулу, что мне, собственно, и добавить-то нечего. В особенности, в той части, где вы просите рассказать, о чем он был для меня. Я избегаю этих разговоров, вы правильно это отметили в начале вашего монолога. И надеюсь, что удастся избежать и теперь. Я думаю, что зритель сам должен посмотреть фильм, сам должен сделать для себя эти выводы. Скажем так: о чем будет фильм для зрителя, о том я его и снимал. Так могу сказать. Я не хочу сужать взгляд на этот замысел, на этот фильм, на эту историю до собственного мнения. Пусть зритель сам решает. Я предпочитаю такую позицию, ее придерживался всегда, надеюсь, что продержусь и дальше в тех же берегах.

RFI: Вы совершенно правы: о ваших фильмах очень трудно рассказывать вербально. Тем не менее, что вы можете сказать об этом социальном расслоении, больной теме русского общества? Как я поняла из вашего фильма, деньги не помогут. Казалось бы, дети, любовь, героиня любит этих детей... Но какое-то тавро будто на нас стоит с нашим социальным положением, происхождением, от которого никуда не деться.

Андрей Звягинцев: Я не думаю, что эта история, эта тема касается исключительно и только России и ее бедственного положения по части колоссального разделения между богатыми и бедными. Для меня эта проблематика социально-классовой борьбы или нетерпимости, в общем, не рассматривалась как самая главная.

Она просто является здесь фоном, декорацией, на фоне которой разворачивается эта мистерия обрушения душевного состояния общества. Не общества, а человека. Можно сделать экстраполяцию на все сообщество. Мне кажется, это та болезнь, которая нам присуща. Этот вирус мы занесли на нашу территорию. Можно говорить что угодно, что мы бросились внезапно в капитализм, каждый стал сам за себя, выживать. Поманили человека рублем, и он просто сгинул в этой пропасти.

Можно и так говорить, но, понимаете, дело не только в том, что это касается нас. Это, мне кажется, общая история. Это просто в природе человека. Человек так устроен, человек таков. Поэтому я смотрел бы на это шире и более глобально, универсально. Где-то это ярче проявляется, в какие-то времена ярче проявляется. Нельзя сказать, что это именно Россия 2010. Это всегда было, это всегда было проблемой. Когда-то – больше, когда-то – меньше.

Но сейчас просто так обострилось, невероятно. У нас в стране это разделение, эта нищета, когда люди готовы идти, вообще не задумываются о своем душевном, духовном состоянии, а принимают решения так скоропалительно и так необратимо, страшные решения. Поэтому этой как бы «бесперспективой», отсутствием перспективы, которая маячит там в сценарии фильма, пропасти, бездны, над которой стоят эти люди, этой очевидной деградацией человеческого вида – подчеркивается эта тема в силу того, что никогда деньги не делали человека счастливым. Это может сказать и самый богатый, я думаю, человек.

Я видел богатых людей, в лицах которых я чувствовал потерянность. Они защищены, социально защищены, могут сесть в частный самолет и прилететь в Монако позавтракать, но в глазах у них есть ощущение, что у иных из них это не решает всех проблем человеческой жизни и т.д. Человек всегда остается человеком, богат он или нет. В этом смысле, я ни на чьей стороне. Потому, что как на той стороне, так и на этой – куча всяких сволочей, и как на той стороне, так и на этой есть прекрасные, замечательные, ответственные люди и т.д. Поэтому это не вопрос бедных и богатых. Эта тема, я повторюсь, была только фоном.

Я не говорю, о чем фильм, предпочитаю об этом не говорить, а вы меня как-то вынудили. Конечно, тема не об этом. Там много смыслов, много слоев. Я надеюсь, что там много слоев, которые считываются. При том, что фильм, конечно - и это многие отмечают - ясен, чист, прост, прозрачен. Все считывается. Там нет никаких «подмигиваний», как говорит мой друг, который любит выражаться «красиво», или каких-то скрытых смыслов, зашифрованных посланий и т.д. Там все, мне кажется, ясно и прозрачно.

Очень многие критики отмечают эту разницу между «Изгнанием» и, даже, «Возвращением», при том, что «Изгнание», конечно, более вещь выстроенная в таких категориях символизма. Это не я говорю, это говорят критики. Не люблю это слово «символизм», потому что у меня есть на этот счет свои соображения. Метафора, образ, аллюзии, какие-то рифмы – но не символы. Символ – это, все-таки, знак. Знак, просто предъявленный на экране, как дорожный знак. Фильм шире, что то, что я о нем сейчас говорю.

RFI: Вы – один из немногих режиссеров, чьи фильмы очень приятно смотреть «радийщикам». Мы, «радийщики», смотрим не только глазами, но и ушами, и я с огромным интересом всегда закрывала в какие-то моменты глаза и слушала. Например, в «Изгнании» были целые пассажи, которые можно было слушать. Что для вас звук в фильме?

Андрей Звягинцев: Я обожаю этот процесс сведения звука, я присутствую на всех сменах сведения. Я почему об этом говорю, потому что знаю, что режиссеры, очень многие режиссеры приходят на последний день и слушают, что там получилось.

RFI: И это видно… и слышно.

Андрей Звягинцев: И видно, и слышно. Нет, я думаю, что звукорежиссеры сами старательно делают максимально хорошо и т.д. Я очень люблю этот процесс, я однажды для себя его сформулировал так: есть, с позволения сказать, неодухотворенная материя – это изображение, которое (специалисты меня поймут, публика широкая – не знаю, до конца ли поймет, о чем я говорю) – есть в технической процедуре записи сведения звука такой момент: ты садишься с частью фильма, она длится 20 минут, и включаешь все дорожки.

Дорожек у нас на «Изгнании», по-моему, было более 90. Дорожек, отдельных дорожек – с шумами, с репликами, с фонами, с ветром, с ручьем, с бабочкой, хлопающей крыльями, со шмелем и т.д. Поле, реплики актерские. Их очень много. И когда ты приступаешь к работе, ты включаешь весь этот звук, и он звучит – я так для себя сформулировал – как хаос. Все – в одном уровне, и получается каша, «белый шум».

И потом вдруг этот хаос, этот «белый шум» гармонизируется, когда ты делаешь сведение, даешь в балансе этого – чуть больше, этого – чуть меньше. Это кропотливая работа. В течение 7-8 часов работы мы могли сделать только минуту-полторы экранного времени. И так – изо дня в день в течение двух месяцев вот так «тачаешь» этот звук. Поэтому для меня это сродни тому, как звук одухотворяет эту «материю».

Изображение становится живым. Поэтому, когда говорят, что немое кино было великое кино, а с появлением звука (у Андрея Платонова нашего великого писателя русского есть такая фраза, она мне запомнилась) «сперва кино было «великим немым», а теперь, с появлением звука, оно стало «великим слепым». То есть, когда появился звук, все отдали диалогу, театрализации и т.д.

Но сейчас, мне кажется, кино возвращается в свои визуальные берега, в эти берега приоритета визуальности, что ли, а не диалога и не рассказа, наративного повествования. Поэтому звук для меня – это очень важная-важная-важная вещь. Я обожаю этот процесс, обожаю добавить +3 децибела какой-нибудь мухе, которая бьется о стекло, мне это доставляет эстетическое удовольствие. Я это просто очень люблю.

RFI: Я вас понимаю. Сокуров говорил, что звук – это душа фильма.

Канны для вас что это? Уже второй фильм идет.

Андрей Звягинцев: Да ничего. Ну, Канны и Канны. И замечательно. Честно говоря, прекрасное место, хорошо здесь себя чувствовать в мае. Но если говорить о том, что вы, наверное, имеете в виду – важно ли выиграть или победить или там попасть в конкурс – я для себя уже давно принял решение, еще после Венеции, что это все не имеет значения.

Это имеет значение для проката, это имеет значение для того, чтобы фильм дошел до зрителя максимально широко. Поскольку ясно, что Канны – внимание прессы, внимание общественности, внимание всего мира к этому киносмотру, конечно же, делает очень мощные авансы для фильма, для продаж его. Можно вернуть деньги, можно надеяться на то, что ты с легкостью найдешь финансирование на следующий проект и т.д. Но только как инструмент я бы рассматривал это.

Я бы просто посоветовал режиссерам не бредить, не грезить, не превращаться в идиотов, которые об этом и мечтают, и просто одуревают от ужаса, что каждое их новое усилие не увенчалось никак успехом. Это не имеет значения. Нужно все свои силы, душевные, творческие силы сосредотачивать только на фильме. Фильм должен быть главным для тебя. Он должен стать твоим «Я». Вот я так отношусь к Каннам… и Венеции. Хотя, Венеция – это, конечно, моя «родина». Я «родился» там.