«Женщины Дона» о войне в Украине: Связи с близкими разрывали из страха совсем их потерять
Валентина Череватенко — координатор одной из старейших в России правозащитных организаций — «Союз „Женщины Дона“». С момента создания — в 1993 году — эта региональная организация не только защищает права человека (права женщин, права ребенка), но и занимается миротворчеством. Чеченские войны, российско-грузинский конфликт, война на востоке Украины — во всех этих трагедиях «Женщины Дона» помогали беженцам и делали все, что было в их силах, для восстановления разорванных связей.
Опубликовано: Отредактировано:
Слушать - 20:59
Координатор «Союза „Женщины Дона“» Валентина Череватенко о работе со статусом «иноагента», войне в Украине и декриминализации семейных побоев
В 2014 году «Союз „Женщины Дона“» стал одной из первых организаций, принудительно внесенных Минюстом в реестр «иностранных агентов». Как известно, для включения в этот список есть два обязательных условия: зарубежное финансирование и политическая деятельность. «Женщины Дона» действительно получали иностранное финансирование и никогда этого не скрывали. Но свою правозащитную и просветительскую деятельность считать политической отказались. Союзу тогда до кучи вменили и еще одно нарушение (с точки зрения новочеркасской прокуратуры) — то, что он работал за пределами Ростовской области, являясь, по уставу, региональной организацией.
Конференция Союза — главный руководящий орган — чтобы снять претензии Минюста, решила образовать одноименный фонд — Фонд содействия развитию гражданского общества и правам человека «Женщины Дона». Работа фонда (в отличие от Союза) не ограничивается Ростовской областью. Союзу в конце концов удалось добиться исключения из реестра «иноагентов» — им пришлось отказаться от зарубежного финансирования. Но история на этом не закончилась.
В 2015 году вслед за Союзом в список «иноагентов» принудительно включили Фонд. Политической деятельностью признали, например, поддержанные «Женщинами Дона» исследование о традициях добрачного ухаживания в Чечне и проект об этике межнационального общения среди старшеклассников в Дагестане. В реестре «иностранных агентов» Фонд остается по сей день, хотя его руководство с этим не согласно. «Женщины Дона» дважды выплачивали штрафы в 300 тысяч рублей за отказ регистрироваться «иноагентом» и отстаивают свои права в ЕСПЧ.
В 2016 году против координатора организации Валентины Череватенко возбудили первое в России уголовное дело о злостном неисполнении закона об «иностранных агентах» (ст. 330.1 УК РФ). Эта статья предусматривает до двух лет лишения свободы.
Череватенко обвинили в том числе в намеренном создании Фонда «Женщины Дона», чтобы избежать регистрации в реестре «иноагентов» одноименного Союза. Валентина Череватенко объясняет, что это было сделано для того, чтобы снять претензии Минюста и работать в соответствии с законом. Следствие при этом не учло, что у Союза коллегиальное управление, и что решение о создании Фонда принимала не лично Валентина Череватенко, а Конференция.
Валентину Череватенко поддержали правозащитники в России и за рубежом. В конце июля прошлого года стало известно, что это дело закрыто за отсутствием состава преступления. Самой Валентине Череватенко Генпрокуратура о закрытии дела ничего не сообщила. Она узнала об этом фактически случайно — от знакомых и коллег.
Валентина Череватенко: Коллеги и журналисты стали звонить, задавать вопросы, поздравлять. Первым Павел Чиков, известный правозащитник из ассоциации «Агора», написал мне: «Валентина, я тебя поздравляю». На что я ответила: «Я чего-то себе не знаю?». Тогда он мне сбросил ответ из генеральной прокуратуры человеку, чьего имени я не знаю. Я спросила: «А кто этот человек? Почему он получил эту информацию?» Он говорит: «Какой-топравозащитник, который запрашивал генеральную прокуратуру о твоем деле и получил ответ».
RFI: Тот факт, что дело все-таки закрыли, может быть каким-то положительным знаком для гражданского общества в России или это какое-то локальное стечение обстоятельств?
Я склонна думать, что это стечение обстоятельств. С одной стороны, какие-то признаки потепления периодически появляются: то выигрываются дела в судах, то еще какие-то радостные для нас события происходят. Но с другой стороны, мы видим совершенно противоположные явления — как с руководителем правозащитного центра «Мемориал» в Чеченской Республике (Оюбом Титиевым) и другие дела. Нас качает все время. Я бы сказала, что радоваться слишком рано. Нам нужно просто продолжать работать.
О работе со статусом «иностранного агента»
Что изменилось после того, как вас внесли в список «иностранных агентов»? Стало ли вам тяжелее работать?
Самое тяжелое для нас было в момент начала этого прессинга, начала пропаганды. С одной стороны, нам говорили: «Ничего страшного, войдите в этот реестр и занимайтесь тем, чем всегда занимались». С другой стороны, в русском языке агент — синоним слова шпион. А это означало совершенно другой контекст и начало совершенно других отношений. Те, кто все это инициировал, прекрано это понимали.
Вслед за так называемым законом «об иноагентах» начались события на востоке Украины, что подняло дополнительную волну давления. Были и совершенно безумные звонки в офис. Например, мне кричали в трубку: «У тебя руки по локоть в крови, твои хозяева убивают русских людей, а ты…».
Кто это звонил?
Просто люди. Это могут быть больные люди, но у меня нет уверенности в этом. Это могут быть заготовленные звонки. Это было очень тяжелое время.
До всех этих событий наша работа очень сильно была интегрирована и завязана на взаимодействии со структурами власти. Если мы занимались контролем за работой правоохранительных структур, мы с ними обсуждали результаты проверок, находили какие-то варианты решений. Я восемь лет была в общественной наблюдательной комиссии по контролю за соблюдением прав человека в местах лишения свободы. И это тоже требовало взаимодействия с властями. Но как только нас внесли в реестр, возникла даже не стеклянная стена, а железобетонная.
Перед вами захлопывают двери и говорят: «Вас сюда не приглашали». Первая реакция — шок. Например, я входила в рабочую группу по разработке регионального закона об Общественной палате. А потом мне говорят, что это общественность решила, что я не имею к этому закону никакого отношения.
Потом кем-то организовывались разные провокации возле офиса. В другое время били окна, кто-то написал на фасаде офиса «приемная госдепа США» и так далее.
Это был 2014–2015 год?
И раньше. Все началось в конце 2010, 2011 году, еще до закона, и оно все время накручивалось, накручивалось, накручивалось.
Но апогея достигло с началом военных действий в Украине?
Да. Такое ощущение, что кому-то было известно к чему все идет, а мы просто продолжали очень много работать и не замечали этих изменений.
Когда большинство моих коллег говорят о негативной стороне этого закона, я думаю, что это и так, и не так. С одной стороны, это очень болезненно и очень тяжело. С другой стороны, наверное, это должно было случиться —чтобы мы перестали ругать друг друга, думать, что права человека априори всем понятны и всеми принимаемы. Оказалось, что это не так. Оказалось, что защищать прва человека не просто сложно, но и опасно. Государство нигде — ни в нашей стране, ни в других странах — так просто не отдает свою абсолютную власть.
В России правозащитное сообщество, на мой взгляд, очень сильное, есть сильные лидеры движения. Но вдруг наступил момент, когда мы все получили удар наотмашь. Реакция сообщества была разной. Не все смогли устоять. Не все, но многие. Для многих, в том числе и для меня, наступил момент, когда ты начинаешь понимать, что для того, чтобы ты устоял, тебе нужно суметь встать, нужно научиться говорить тем языком, который будут понимать люди вокруг тебя. Если это происходит, и люди тебе доверяют, значит ты чего-то стоишь.
Это по принципу «что тебя не убивает, делает тебя сильнее»?
Как бы это ни было больно и обидно, но это именно так.
О войне в Украине и восстановлении разорванных связей
Могли бы вы рассказать об основных направлениях вашей миротворческой деятельности? Что вы делаете, например, в украинском направлении? Какая у вас сверхзадача?
У нас всегда было два крыла: права человека по всем категориям (права ребенка, права женщин) и миротворчество. Миротворчество — это уже наш выбор. Он довольно сложный. Это другой аспект общественной деятельности, другие инструменты, другие механизмы.
Мы многому научились, работая на Кавказе. Но важно добавить, что в самом кошмарном сне — никогда — я не могла себе представить, что этот опыт мне нужен будет для работы и с Украиной. Мы так сильно завязаны, наши связи так сильно перемешаны. Например, мой отец из Западной Украины. У меня есть там брат по отцу. Моя мама — донская казачка. Кто я? Я по паспорту россиянка, но я не могу забыть, что там у меня есть мои близкие люди, мои родные.
Мы делаем все, что можем, чтобы восстанавливать добрососедские отношения. Сверхзадача — вернуть веру в то, что мы можем быть добрыми соседями, возможно, добрыми друзьями.
Получается ли у вас полноценно работать в этом направлении?
У нас большие проблемы с ресурсами. Мы ограничены в средствах, которые не можем найти в своей стране. Ведь мы не можем получать иностранное финансирование. Но нас приглашают, привлекают как экспертов, как людей, у которых есть этот опыт.
Есть швейцарская организация Swisspeace. В 2015 году она пригласила меня лично к организации и проведению двух диалоговых встреч между специалистами помогающих профессий из России и Украины и женщинами-лидерами.
Участники диалоговых встреч проводили фокус-группы. Десять фокус-групп было проведено в разных городах в Украине и двенадцать фокус-группв разных городах России. Материалы исследования продолжают оставаться актуальными до настоящего момента. Из этих двух диалоговых групп выросло несколько инициатив, которые продолжают жить до сегодняшнего дня.
Например, наша украинская партнерская организация — это Одесская группа медиации Инны Терещенко. Мы вместе разработали проект под названием «Школа народной дипломатии». Участниками в нем были волонтеры из разных организаций из России и Украины. Они сначала проходили первый этап обучения диалоговому процессу в национальных группах. Потом у них была практика. Они проводили диалоги с разными группами противостоящих мнений в своих городах. Лучшие встретились в международной группе и прошли следующий этап обучения. Это был очень интересный опыт. Этот проект был поддержан ОБСЕ.
Дальше — координационный совет «Женщин Дона» разработал идею, которую мы назвали «гражданский Минск». Идея заключалась в инициировании гражданского сопровождение официальных мирных переговоров. Эта идея, рожденная в маленькой организации в маленьком городке, сегодня преобразована и выросла в другю инициативу. В настоящий момент начала свою работу международная платформа CivilMPlus, в которую входят представители Франции, Германии, Украины, России. Сейчас уже есть представители гражданских обществ других стран, которые хотели бы к нам присоединиться. Мы обсуждаем там как раз тему Донбасса.
Есть женские инициативы за мир на Донбассе, которые тоже продолжают жить. Есть диалоги между жителями неподконтрольных территорий, Украиной и Россией.
Мы в этом процессе не останавливались. Он, конечно, очень ресурсозатратный. Для меня — не столько финансово (у нас их все равно нет) — но человеческих сил это требует огромное количество.
Ситуация в Украине и российско-украинские отношения — это до сих пор открытая рана. Она не затягивается. Много семей раскололись из-за этого, друзья перестали разговаривать друг с другом. Как вы думаете, что нужно сделать, чтобы эта рана начала затягиваться?
Я могу только одно сказать: простые люди всегда умнее своих правителей. Да, эти события очень болезненно отозвались на всех. Многие люди иногда разрывали отношения неосознанно — не специально, а из-за страха.
Я расскажу маленькую историю. Это случилось две недели назад. Я была в Киеве. Моя коллега из Швейцарии пригласила на выступление народного музыкального ансамбля. Я никак не могла ожидать там встретить знакомых. И вдруг меня обнимает за плечи девушка. В 2015 году она участвовала в нашем диалоге, приехала из Ужгорода. Мы обе были очень рады встрече. Она меня познакомила с одним, другим, третьим человеком. Оказалось, что один них родился в Донецке — как и я. Потом много лет жил в моем родном городе Новочеркасске. Его родной брат оказался другом моего мужа. Его племянник — друг моего старшего сына. И я спросила: «А вы давно общались?» — «Давно, четыре года» — «А почему?» — «Я думаю, что они против нас». Вот это «я думаю». «А почему не спросил?» — «Да потому что боялся, боялся потерять совсем».
Наша сверхзадача — чтобы люди не боялись спросить, смогли найти слова и сказать, что они друг другу дороги. Я не произношу больше таких слов, как «мы братья». Пусть решат наши следующие поколения.
О домашнем насилии
Год назад в России частично декриминализовали, побои в семье. Если первый раз наносятся побои, и нет вреда здоровью, это могут рассматривать как административное, а не как уголовное дело. Много ли к вам в Союз приходят женщин-жертв домашнего насилия в поисках юридической или психологической помощи?
Я могу точно сказать, что поток обращений увеличился. Я в какое-то время уже забыла об этой проблеме. Их (обращений) просто не было. Было много всяких обращений, наша общественная приемная работает постоянно, больше двадцати лет. И вдруг юристы стали приходить и говорить мне: «Валентина Ивановна, что-то страшное происходит». Выяснилось, что в день пришли десять человек, и половина из них по проблеме насилия в семье. Юристы оказались к этому не готовы, поскольку это большая специфика. Мы привлекли дополнительно юристов, чтобы попробовать сделать анализ решений судов Ростовской области за три года по статьям, по которым могли бы рассматриваться дела о насилии в семье.
Когда это решение (о декриминализации семейных побоев) принималось, я была против него. К сожалению, были общественные эксперты из гражданских организаций, которые посчитали, что это правильно. Потому что уголовные дела не возбуждали, их отказывались в принципе возбуждать. Да, это проблема, но сейчас она обернулась реальной катастрофой.
Но ведь уголовная статья действительно не работала, дел заводилось очень мало, большинство дел закрывались за примирением сторон. Когда это перевели в административный кодекс, дел стало больше. Это лучше для полицейской отчетности. К сожалению, это должно учитываться. Полицейские более охотно заводят такие дела. И в административном кодексе есть хорошая мера — арест на 15 суток. Происходит удаление насильника из семьи. Некоторые социологи и политологи говорят, что парадоксальным образом есть позитивный эффект от этой меры. Что вы об этом думаете?
Я бы предложила этим политологам и социологам поработать не со статистикой и теорией, а с практикой, посидеть в общественных приемных. Меня мало волнует полицейская отчетность, да и должна ли она меня волновать?
Ко мне пришла женщина. Ее муж, преподаватель вуза, избивает не только ее, но и детей. Ребенку была нанесена такая травма, что я не знаю, оправится ли он в принципе. В возбуждении уголовного дела отказали. Да, административное дело. Его оштрафовали. Он рассказал, что ребенка он наказал за то, что тот не хотел учить уроки. У папы методы: научить сидеть ребенка на горшке — прикрутить ребенка скотчем к горшку и так далее.
Боюсь, что получивший административное наказание не успеет соскучиться, как вернется домой и насилие в семье поднимется на новый уровень.
Вроде бы во второй раз — это уже уголовная статья.
Да, он же не убил в первый раз. Он просто отрубил руки. Мы подождем, когда это случится. Однако похоже, что на этот раз не только мы заметили проблему. Неожиданно руководитель Следственного комитета Александр Бастрыкин выступил за то, что «декриминализация» это было неверное решение, и что нужно пересмотреть данную норму. Похоже, дело зашло очень далеко.
Сейчас тема домашнего насилия худо-бедно выходит из подполья, какие-то случаи обсуждаются в федеральных СМИ и в обществе. Госдума сейчас разрабатывает законопроект против домашнего насилия, где будут прописаны «охранные ордера» — запрет на приближение. Какова может быть судьба этого законопроекта?
У этого законопроекта очень долгая и сложная судьба до сегодняшнего дня. Проект закона разработан ассоциацией женских организаций. Мы его видим и знаем уже несколько лет. Несколько — слабо сказано. Это точно больше десяти лет. Если Госдума говорит, что собирается только разрабатывать этот закон, то я думаю, что еще порядка десяти лет пройдет. Я не знаю, что должно случиться, чтобы Государственная Дума в этом составе приняла этот закон быстро, в трех чтениях.
Насколько остро стоит эта проблема? Насколько России нужен нормальный, современный закон против домашнего насилия с «охранными ордерами», убежищами для жертв?
Я считаю, что актуальность этого закона выше многих тех законов, которые принимаются каждый день.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться