«Мы – москали, мы никому не нужны»: донбасский дневник
Специальный корреспондент RFI провела несколько дней на востоке Украины и поговорила с местными жителями в Донецке, Мариуполе, Луганске и других городах об их страхах, надеждах и самоидентификации.
Опубликовано: Отредактировано:
Пролог. «Просто надо будет становиться беженцем»
«Все, о чем мы сейчас спокойно здесь говорим, мы бы не могли обсуждать в Донецке, не оглядываясь». C Максимом, молодым владельцем донецкого рекламного агентства, мы должны были увидеться в Донецке, но встречаемся в Киеве, где он решил переждать так называемый «референдум» о «самостоятельности Донецкой народной республики» и его последствия. Мы сидим в кафе со странным названием Kitsch, на улице хлещет дождь и Максим объясняет мне, летящей на референдум, что это просто – «нелегальная вечеринка ребят, которые выбирают так называемых «народных мэров» путем поднятия рук».
По его словам, «выйти сегодня в Донецке с украинским флагом в одиночный пикет означает сразу быть, как минимум, избитым, как максимум, оказаться в плену: и тебя будут выменивать либо на деньги, либо на каких-то других людей».
Я вспоминаю Донецк двухлетней давности, когда город был увешан украинскими флагами по случаю «Евро-2012», желто-синие трибуны нового городского стадиона «Донбасс-Арена» и раскатистое «У-кра-и-на».
Все, о чем мы сейчас спокойно здесь говорим, мы бы не могли обсуждать в Донецке, не оглядываясь
Что будет дальше? «Если будет реализован «крымский сценарий», то появится необходимость в окончательном переезде из родного города, переносе бизнеса и т.д., – говорит Максим. – Просто надо будет становиться беженцем».
– Ты это спокойно принимаешь?
– Ну как спокойно? Как можно такие вещи спокойно принимать? Меня выгоняют из собственного дома.
День первый. «Не хотим больше жить с хунтой»
Утром в Донецке свежо и пусто. Мы с коллегами едем на «избирательный участок» № 7 физико-математической школы № 17 в центре города. «Мы очень ждали референдума», - говорит, стоя перед зданием школы пенсионер Виктор с георгиевской ленточкой на лацкане куртки. Еще только 7.45, участок откроется через 15 минут, и Виктор, сорок лет проработавший электросварщиком, нетерпеливо поглядывает на деревянную дверь школы. На ней – сделанная на скорую руку черно-белая афиша с надписью «РЕФЕРЕНДУМ». «Нам же ж говорили: не больше недели ваша власть, Донецкая народная республика, продержится, но продержалась уже больше месяца», – торжествующе улыбается он. И добавляет поучительно: «Тарута [губернатор Донецкой области Сергей Тарута] говорит, что у нас нет умных людей и они не смогут провести референдум, он себя считает самым умным, наверное».
К участку подходят люди. Среди них Елена, преподаватель местного технического университета. «Я думаю, что лучше не будет, но жить под нацистами никто не хочет», – говорит она. По словам женщины, без поддержки России вряд ли что-то получится. «Это длинная дорога, но люди гибнут и надо все быстро останавливать», – считает она.
Владимир Владимирович, забери нас, просим мы, весь народ Донбасса просит: забери в Россию
Все остальные пришедшие голосовать дончане будут говорить мне то же самое: очень ждали референдума, не хотим больше жить с хунтой, фашисты, нацисты, бандеровцы, будет трудно, но мы выдержим, нам терять нечего.
«Нечего терять» и «хуже быть не может», главные мантры местного населения. Никого не смущают самодельные бюллетени, хаотическая организация, вооруженные мужчины в черном камуфляже и балаклавах напротив «избирательного участка». Люди идут голосовать семьями, ведут еле передвигающихся пожилых родственников, радостно раздают комментарии журналистам, ставшим единственными международными наблюдателями этого странного референдума.
«Такое ощущение восторга», – говорит мне Виктор, выходя с участка. «Восторга?», – переспрашиваю. «Ну а как же, – отвечает он. – Надо же что-то рушить».
«Колоссальное количество людей, комиссия не справляется, можно еще парочку человек ?», – торопливо расхаживает по школьному двору мужчина в белом. Встретить здесь голосующих «против» не удается.
Из Донецка, через блокпосты «Донецкой Народной Республики» и украинской армии мы едем в Мариуполь, за сто километров, где около полудня эйфория от референдума достигает апогея. Перед участком для голосования в центре города люди занимают места в очереди, растянувшейся, кажется, на километр. Ожидание занимает два-три часа. Одна урна оказалась прямо на улице, здесь же рядом, в другую урну, собирают деньги «на лечение раненых». Кто-то пачками приносит бюллетени и тут же раздает их знакомым. Это первое и, вероятно, последнее такое «голосование» для мариупольцев. В этот день позволены все надежды.
«Доча, ты снимала, сколько людей?» – ласково обращается ко мне только что проголосовавшая жительница Мариуполя, короткостриженая блондинка в очках. «Мы надеемся на присоединение к России, – бодро объясняет она. – Мы уже огонь и воду прошли. Владимир Владимирович, забери нас, просим мы, весь народ Донбасса просит: забери в Россию». Женщина чуть не плачет.
Многим, впрочем, до России особенного дела нет. Лишь бы избавиться от «хунты». «Сейчас этим вопросом никто не задается, потому что нам нужно провести референдум, который бы нам дал самостоятельность такую, какую мы хотим выбрать», – говорит мне член избирательной комиссии, воспитательница детского сада на пенсии Антонина Павловна. «Саша, а ну помогай мне», – оборачивается она, улыбаясь, к подходящему к нам усатому мужчине лет 50-ти. «Другие отношения построить, – отвечает Саша. – В Киеве пришла власть, которая диктует людям просто антилюдские приципы».
На окраине города, где в 1988-м снимали фильм «Маленькая Вера», с тех пор, кажется, мало что изменилось. Давно не ремонтированные многоэтажки, разбитые дороги, зеленые дворы. Бесконечно тянущаяся линия завода с коптящими трубами, вдоль которой, мимо бани и кафе «Светлана», дребезжит старенький трамвай для рабочих. На одном из мостов – растяжка с надписью: «Комбинат им. Ильича – гордимся историей, уверены в будущем».
Дорога в Донецк пуста. На пути обратно – снова несколько блок-постов, украинская армия, ДПС, донецкая самооборона. На въезде в город на одном из заборов чернеют три огромных надписи: «Правосеков на фонари», «Турчинов убийца» и «Цой жив».
День второй. «Зэчку на нары»
На следующий день власти самопровозглашенной «Донецкой Народной Республики» объявляют о проведении пресс-конференции по итогам референдума. Чтобы попасть на нее, мне нужно получить аккредитацию в захваченном здании ОГА [областная госадминистрация]. К счастью, я пока не догадываюсь, что это такое. Мне дают телефон главы пресс-службы «республики» Клавдии. Клавдия отвечает, что она все время здесь, «на седьмом этаже». Я еду к ОГА.
Перед зданием находящейся в руках сепаратистов администрации – баррикады из шин и металлической проволоки, а также вооруженные представители местного пролетариата. К дверям администрации меня сначала галантно провожает один мужчина, а потом просит слегка оборванного парня лет пятнадцати отвести меня на седьмой этаж.
На входе меня обыскивают, просят попить воды из моей бутылки и пропускают внутрь. Там – отвратительный запах, грязь, перевернутая мебель, вытряхнутые из кабинетов стопки книг. На лестнице бычки и мусор. На стенах и дверях карикатуры на Тимошенко в образе Обамы, трогательные детские рисунки к 9 мая, знаменитая наводка на российского журналиста Аркадия Бабченко «осторожно, крыса», настойчивые призывы к трезвости, к которым здесь, кажется, не слишком прислушиваются, и уже привычные листовки с лозунгами вроде «Фашизм не пройдет» и «Fuck the EU». По этажам деловито снуют вооруженные мужчины.
Прямо сейчас мы открыли новую страницу в истории Европы. Европы свободных людей, которые имеют право на самоопределение
Кабинет, в котором разместились сотрудники «пресс-центра», разительно отличается от остальных помещений в здании, однако свернутый под столом полосатый матрас с грязно-желтыми разводами выдает военное положение. Я получаю аккредитацию с печатью «Донецкой народной республики» под № 651.
Журналистов, пришедших на пресс-конференцию меньше 650, но тоже много. Это час славы председателя местного «ЦИКа» Романа Лягина. Он выходит к прессе в идеально сидящем костюме и бабочке. «Прямо сейчас мы открыли новую страницу в истории Европы. Европы свободных людей, которые имеют право на самоопределение», – объявляет Лягин.
Тем временем на площади перед зданием ОГА начинается импровизированный митинг-концерт, где читают стихи («Наш Славянск Брестской крепостью стоит, нас, безоружных, танками давили, к Америке бежали на поклон, менталитета только не учли вы»), поют песни о Донбассе, а также всячески проклинают Европу и США. «Олигархия украинская, олигархия вся мировая направлена против нас», – говорит один из ораторов. «Мы победили, киевская долбанутая хунта, да, именно так, долбанутые и майданутые. И никто нас не остановит», – добавляет следующая выступающая.
В какой-то момент по толпе проходит слух, что в Донецке, в гостинице «Виктория», находится Юлия Тимошенко, и около 150-200 человек, в основном, пенсионеры и агрессивно настроенные молодые люди, забыв о присоединении к России, начинают шествие к отелю.
«Убийца», «Одессу не простим», «Зэчку на нары», «Проститутка, выходи», – кричит ворвавшаяся в пятизвездочный отель толпа на глазах у растерянных охранников и клиентов. Молодые люди начинают подниматься в гостиничные номера, проверяя, не спряталась ли там экс-премьер, и даже спускаются в подвал, подозревая, что Тимошенко укрылась именно там. «Мы бы просто так сюда не пришли. Сейчас захват гостиницы будет», – обещают «свободные люди Европы» пытающемуся увещевать их главе охраны. Но Юлия Владимировна так и не появилась, и толпа, покричав еще немного, расходится.
День третий. «Мексиканский легион»
Накануне вечером в городе было тихо – ни салютов, ни праздничных гуляний по поводу нового образования. Днем я еду на интервью с профессором Донецкого национального университета (ДонНУ) Игорем Тодоровым, а вечером, благодаря знакомому фотографу, попадаю на экскурсию по захваченному зданию ОГА. Только уже с другой стороны.
Мы встречаемся с Наруто [боевое прозвище] и Владимиром, «мобильным резервом» из подразделения с экзотическим названием «Мексиканский легион». Встреча назначена возле входа с торца здания, и молодые люди ведут нас внутрь, мимо баррикад. Сумерки, сыро, возле входа в ОГА горит костер, вокруг которого сидит группа мужчин. Чуть поодаль висит боксерская груша.
Наруто и Владимир совсем не похожи на людей, охраняющих центральный вход в ОГА. Они образованны, приветливы и свободно изъясняются на английском: с нами итальянский журналист. «Здесь в разное время по-разному», – отвечает Нарута, брюнет в камуфляже, на вопрос о количестве присутствующих внутри людей. «В зависимости от интенсивности и степени опасности мобилизуются все резервы», – важно добавляет Владимир, невысокий и худой юноша в кепке с острой, немного напоминающей ленинскую, бородой.
Ему 23 года, он – аспирант исторического факультета ДонНУ, пишет диссертацию по Второй Мировой, любит Славоя Жижека, а Лимонова и Удальцова называет «диванными идиотами».
«В наше подразделение попадает не каждый, – объясняет Владимир. – Мы знаем нашего командира уже четыре года. Наш командир, Мексиканец, лично отбирает людей, проверяет надежность».
«У нас здесь на порядок более строгая дисциплина. На порядок более строгие наказания за нарушение дисциплины.
- Какие?
- Туалет мыть. Мародерство карается самым жестким образом – переломом руки».
Олигархия украинская, олигархия вся мировая направлена против нас
«Собственно, почему "Мексиканский легион"? Вспоминаем бессмертное произведение Роберта Хайнлайна «Звездный десант», – тоном музейного работника говорит он. – Подразделение получает название из двух слов, одно из которых является производным от имени командира».
Украину Владимир называет «другим государством»: «То, что там происходит, нас уже не касается. Здесь свободная "Донецкая народная республика"».
Мы проходим вглубь двора, к грузовикам, которые Владимир называет «прелестными машинками». На вопрос, откуда у них оружие отвечает: «Да, бывшие части. Да, действующие части. Размах коррупции в этой стране, собственно, и убил ее».
Мы стоим на грязных досках перед зданием ОГА, и он рассказывает, что «родился в Советском Союзе, в семье дореволюционных коммунистов». «Я себя украинцем никогда не ощущал. Я всегда чувствовал себя советским человеком», – говорит молодой аспирант, добавляя, что «Советский Союз – это это что-то родное и близкое, хоть и неосязаемое». «Фантомная боль».
«Все, что происходит сейчас – это борьба за выживание. Не за хорошую жизнь, светлое будущее, распиаренные европейские ценности. Это борьба воистину за выживание. Лучше жить в экономическом коллапсе, чем не жить вообще», – пламенно заявляет он, и мы поднимаемся в здание ОГА.
Жить вот так и издеваться над людьми вот так, как это происходит у нас, нельзя
Здесь тихо и малолюдно. Включен телевизор, кто-то рядом наигрывает на гитаре. Нам вежливо предлагают чай. Кажется, что это другое здание, совсем не то, где я накануне получала аккредитацию.
Наруто, второй представитель «Мексиканского легиона», – главный инженер на небольшой фирме, у него свой отдел счетового и автоматизационного оборудования. Ему 27 лет, у него беременная жена, но он ходит в ОГА до и после работы. На нем тяжелый бронежилет, ему жарко, звонит жена и спрашивает, когда он вернется, но Наруто очень важно объяснить нам, почему он здесь.
«Мы по контракту работаем на очень многих заводах, поэтому я хорошо понимаю людей, – говорит он. – У меня за спиной больше двухсот заводов по Луганску и Донецку и, не знаю(считать уже бросил), сколько строек, я хорошо знаю, как люди живут».
«Все эти полумертвые города, полудохлые заводы, где к людям относятся просто как к животным. То есть, люди дешевле механизмов. Однажды я попросил погрузчик – надо было выгружать 500-килограммовое оборудование – а главный инженер сказал мне, какой погрузчик, дружище, я тебе могу семь человек дать. Не подымут, я тебе еще семь дам. Погрузчик дорогой, люди дешевые», – рассказывает молодой человек.
«Жить вот так и издеваться над людьми вот так, как это происходит у нас, нельзя», – говорит Наруто.
«Ну, а если регион превратится в серую зону вроде Приднестровья?» – спрашиваю я Наруто. «Здесь уже включается не логика экономиста, не логика даже работы, а логика противостояния, – отвечает он. – Как менеджер я понимаю, что это плохо для бизнеса, плохо для жизни, но как антифашист я понимаю, что нельзя допустить эту медленную фашизацию общества, которая шла двадцать лет, которую я помню еще со школы: это доставание из чулана УПА, это объявление украинских нацистов героями».
Наруто, в отличие от Владимира, не называет себя «советским человеком»: «До Майдана я себя чувствовал русскоговорящим украинцем. Сейчас, когда Майдан из политического протеста перешел в национальный, я самоидентифицируюсь как человек русской культуры».
Мы выходим из захваченной ОГА в пустой ночной город. «Мексиканский легион» расходится по домам.
День четвертый. «Батяня Донбасс»
В среду я еду в Луганск, где есть своя «Луганская народная республика», свое захваченное здание СБУ, а в воскресенье прошел свой «референдум». Здесь я первым делом встречаюсь с главой местного отделения «Альянс Франсез» – Сергеем Ереминым, который создал эту организацию восемнадцать лет назад. Себя 50-летний Еремин называет «энтузиастом французского языка и французской культуры». Мы сидим в его тихом офисе с полками, забитыми современными французскими романами и DVD с французскими фильмами.
Кто и зачем изучает французский язык в Луганске? «Цель одна – уехать, а не читать в оригинале Жюля Верна», – говорит Сергей, и мы переходим к обсуждению событий в городе.
«По поводу того, что в городе беспокойно – это просто паника», – отвечает он. На референдуме Сергей не голосовал, хотя новая украинская власть «его абсолютно не устраивает». «Если выбирать между украинской властью и сепаратистами, то те, украинские более законны. Для меня. Но, с другой стороны, здесь на Востоке они представляют собой «бандеровцев». Плюс не надо забывать о том, что люди просто физически их не любят», – рассуждает он.
Цель одна – уехать, а не читать в оригинале Жюль Верна
Про самоидентичность Сергей говорит, что всегда чувствовал себя «советским человеком». И добавляет: «Мои родители русские, но крымский вопрос для меня – потеря. В данном случае включается какая-то национальная штука».
Что делать дальше, глава луганского «Альянс Франсез» пока не знает. «Есть мысли о том, чтобы не жить здесь, – признается он. – С другой стороны, мысли есть, но трудно себе представить, что дальше можно делать в этой ситуации».
Палаточный городок перед зданием луганского СБУ здесь называют «укрепгородком». Там, за баррикадами, играет кавер «Любе» («Донбасс, батяня, батяня, Донбасс»), похожий на гимн, после чего из динамика неожиданно раздается голос Левитана («Внимание, говорит Москва») и начинается песня «Любимый город в синей дымке тает». Атмосфера расслабленная. На лавочках напротив захваченного здания сидят женщины с семечками, мимо прогуливаются люди.
«Я здесь с самого начала, – рассказывает мне безработная Елена, бойкая женщина лет 35 в красной футболке. – Я приходила сюда, сын приходил сюда, ночевали здесь».
Снова включается «Любэ» («мои дворовые друзья, Серый, Колька и Витек»), к нам подтягиваются друзья Елены с лавочки. «Я доверяю каналам, которые показывает Россия. Украинские СМИ правду не показывают», – настаивает Елена и с ней соглашаются остальные.
Мы говорим о том, что «никто и ни разу не заплатил им ни копейки, за то, что они здесь находятся», о том, что происходящее – это «их крик души», и что «если возникнет ситуация, когда будут нужны люди, через пять минут весь город будет здесь». Снова «хунта, хунта, хунта», которую они «не признают», «майданутые», под которыми они не будут «прогинаться». В какой-то момент одна из них решает проверить мою пресс-карту, настойчиво играет «Любэ», женщины просят меня «донести правду».
День пятый. «Мы – москали, мы никому не нужны»
По дороге в Красноармейск – желто-блакитные автобусные остановки с крупными надписями «мусора п…ры», перемежающиеся с большими металлическими крестами «Спаси и сохрани» и предвыборными растяжками кандидата от «Партии Регионов» Добкина. Все это чем-то напоминает чередование блокпостов: сначала «Донецкая Народная Республика», затем «Нацгвардия» и украинская армия. Не совсем понятно, кто кого окружает.
Мы подъезжаем к шахтоуправлению «Покровское», бывшей шахте «Красноармейская-Западная №1». Это одно из крупнейших украинских угледобывающих предприятий. Несколько дней назад – на одном из блокпостов – здесь был обстрелян шахтный автобус, который вез горняков со смены.
Шахтеры-«грозы» [«горнорабочие очистного забоя»] курят перед воротами и рассказывают, что зарплата с начала года упала на 25%. Теперь они получают около 6 700 гривен в месяц (430 евро). «Как нам говорило главное начальство, это связано с неопределенной политической обстановкой в стране», – объясняет один из них, самый разговорчивый, со знаменитыми шахтерскими «стрелками» на веках от оседающей угольной пыли.
«Все правильно, – он слегка заикается, но говорит твердо. – Объединяться. Будем работать сообща, чтобы левые деньги не уходили никуда. Будет развиваться здесь все. В составе кого еще не знаем, они еще сами не определились там, но факт того, что мы автономными будем, это однозначно».
Голосовать на референдум, по его словам, ходили «не то, что все, а стопроцентно все»: «и пацаны, которые работают на шахте, и все родичи пацанов».
«Мы давали 80% в Киев. Если ограничить и оставить все это у себя, нам хватит, еще и останется лишнего», – уверен шахтер. Он называет россиян «братьями», себя «гражданином Донецкой республики».
«Кто вы – украинцы или русские?», – обращаюсь я к остальным.
– Да, я русский.
– Тут все напополам. У меня мама – украинка, отец – русский.
– И что теперь делать: разорваться на две части?
– Это нас кто-то хочет разорвать.
– Кто хочет?
– А вот эти, вверху, которые делят этот пирог».
«Мы хотим быть автономной республикой, а в составе кого, пусть решают те, кто будет выше, – вновь вступает шахтер со стрелками и интонацией вожака. – Я думаю им виднее, с кем работать. Нам хватит, что нас признает Россия, хватит, что нас признает Крым, Китай и Индия».
«Китай нас не признает», – вмешивается в разговор вышедший из ворот шахты улыбчивый горняк с синими глазами.
«Мы же никого не трогали, мы зарабатывали деньги для той же Украины, – горько продолжает первый. – А теперь мы – москали, мы никому не нужны. Но ничего. Мы посмотрим». Он встает и уходит, не оборачиваясь.
«Теперь я», – поворачивается ко мне улыбчивый рабочий. «Давай, Боря, давай», – подбадривают его коллеги. «Брехня», - говорит Боря. «Что брехня? – Ну, насчет того, что они рассказывали».
«Я тут родился, я тут вырос, мне уже 51 год, я балакаю по чисто нашему суржику, русско-украинскому», – рассказывает он.
Происходящее Боря называет «борьбой за портфель». «Каждый хочет вырвать свій кусок. – Кто? – Як кто? – Тi, шо були с портфелем».
«Придуркі те, шо верят вот этим, шо там Бандера пришел. Який Бандера? Они историю читали? Они в компьютере только можуть дивитися интернет яку лапшу вішає».
«Не ссоритесь с ними? – Не, мы просто балакаем. Они мне в сыновья годятся. Побалакали, послухали, да и все. У каждого свое мнение, своя точка зрения».
« Не боитесь, что вас будут притеснять, угнетать? – А шо мене угнетать? Шо у мене есть? У мене забирать нема чого. Лопату мою не заберут. Дом у меня слабенький. Семья у меня бедная».
Эпилог. «Дорого»
Я улетаю из Донецка рано утром. Такси несется по чистому, залитому солнцем городу мимо ухоженных и новых зданий, магазинов «Тільки свіже м'ясо», бизнес-центров и ресторанов. Вооруженные люди перед зданием ОГА кажутся параллельной реальностью. Водитель такси спрашивает меня: «А сколько у вас во Франции килограмм свинины стоит? – Ну, где-то 10-12 евро. – Так. А яиц десяток? – 1,5 евро». «Дорого», – вздыхает он. «Дорого», - соглашаюсь я.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться