Михаил Минаков о конфликте в Донбассе: «Мы обречены на поиск компромисса»

В недавнем интервью RFI президент Украины Петр Порошенко рассказал о промежуточных успехах своего президентства. Совпадает ли видение внутриполитической ситуации в Украине у президента и его сограждан RFI поинтересовалось у украинского политического философа Михаила Минакова, который рассказал нашей радиостанции о том, какие пункты «политической повестки дня Майдана» уже удалось реализовать, что скрывается за брендом «Правый сектор», чем опасна запущенная Верховной Радой «декоммунизация» Украины, а также какое политическое решение возможно для выхода из вооруженного конфликта в Донбассе.

Михаил Минаков facebook.com

18:56

Философ Михаил Минаков о политической ситуации в Украине

Сергей Дмитриев

Михаил Минаков: Я думаю, что на данный момент консенсус между воюющими сторонами [в Донбассе] невозможен, но возможны компромиссы. На данный момент, судя по всему, существует определенное равновесие сил в зоне АТО, а это означает, что только политическое решение и возможно. Любое движение одной из сторон приводит к противоположному движению, и происходят небольшие местные столкновения, не меняющие линию фронта. Угроза, скажем, Мариуполю и некоторым городам, которые контролируются Украиной, в которых находится наша администрация, на данный момент существует. Но точно также и украинские части контролируют определенные пути со стороны сепаратистов от регионов к центру. Нет перевеса ни у одной из сторон, а это означает, что мы обречены на поиск компромисса и политического решения.

На данный момент в Украине происходит конституционная реформа, и самые горячие дебаты в Киеве разворачиваются как раз между сторонниками внесения в Конституцию возможности для компромисса и тех, кто этому противостоит. Несколько дней назад часть судей Конституционного суда Украины выступили с личным мнением в отношении изменения Конституции Украины в части о децентрализации, именно что касается переходных положений, собственно, в стиле Конституции относительно особенностей некоторых регионов Донецкой и Луганской областей. Также среди депутатов коалиции растет сопротивление компромиссу на конституционном уровне. Таким образом, внутри Киева немало противников компромисса на таком фундаментальном уровне. Возможно, нужно понизить уровень таких политических решений — может быть, не конституционно, а искать временные законы, переходные положения, но которые ведут к установлению долговременного мира.

Со стороны сепаратистов, насколько я могу судить, насколько мои источники, открытые и закрытые, мне позволяют, тоже существуют разные мнения относительно продолжения войны. И это заканчивается — склонность или удобство этих армейских формирований для ведения войны сокращается. Время, когда удобно вести войну, сокращается. Среди сепаратистов, судя по всему, настроения ухудшаются. Внутри происходит все больше и больше склок, конфликтов. В последние дни были сожжены автомобили группы ОБСЕ. Судя по всему, это произошло вопреки воле руководителей ДНР, это своего рода вызов Захарченко, который также показывает ограниченность его способностей контролировать даже Донецк. То, что касается отдельных, автономных групп сепаратистов, которые находятся в прифронтовой или далеких от фронта зонах, их подчинение Захарченко или так называемому правительству ЛНР весьма сомнительно. Многие атаманы отказываются подчиняться властям Донецка или Луганска, мотивируя тем, что они хотят продолжать войну, в то время как из Донецка и Луганска все чаще доносится готовность к компромиссам. Итак, с обеих сторон у нас есть непростая ситуация, которая ограничивает возможности Украины, Киева и сепаратистов найти политический компромисс. Тут роль и минского, и нормандского формата значительна. В последние дни, когда бои усилились, первой же реакцией было то, что украинский МИД связался с Москвой, и они пытались урегулировать активность этих боевых действий на уровне двух столиц.

RFI: Какой компромисс все-таки, на ваш взгляд, сейчас мог бы быть принят обеими сторонами? Вы сами сказали, что в Киеве многие считают эти поправки об особом статусе Донбасса чрезмерной уступкой сепаратистам. В ДНР, в свою очередь, заявили, что их не устраивают эти поправки, что это недостаточные меры. Каким может быть компромисс, на ваш взгляд?

То, о чем мы сейчас говорим, или об этих публичных заявлениях, это всего лишь часть давления друг на друга. То, что происходит в непубличной части политики во время переговоров, по тем крупицам, которые перепадают нам, аналитикам, мы видим, что там идут гораздо более трезвые и прагматичные переговоры, процессы, и вероятность для урегулирования сохраняется. Очень часто активизация военных столкновений на определенных территориях является лишь одним из аргументов для усиления позиции переговорщиков. Как мне кажется, военное решение уже не видится, по крайней мере, на данный момент, на лето 2015 года. Какое может быть политическое решение, мне тяжело представить, поскольку я не являюсь участником переговоров. Но я понимаю, что торги идут о возможности хотя бы какой-то минимальной коммуникации, передвижения людей, товаров, прекращение активных боевых действий, уничтожение минных полей, от которых страдает мирное население, хотя бы привести ситуацию к минимально приемлемому [состоянию] в терминах гуманитарного положения. За это лето мы видели вспышки эпидемии в прифронтовых зонах, огромные утраты среди военных и мирного населения. Тут, мне кажется, обе стороны готовы к прекращению или улучшению ситуации.

Давайте поговорим о второй больной точке для украинских властей — Крыме. Недавно, во время второго Всемирного конгресса крымских татар в Турции, президент Порошенко предложил Крыму новый статус национальной территориальной автономии. Какой смысл сейчас имеет это заявление, что за ним может в реальности последовать?

Здесь есть несколько элементов. Поддержка крымско-татарского населения, которое остается в Крыму и которое переехало на материковую часть Украины, она осуществляется. Киев долгое время игнорировал крымско-татарский вопрос в Крыму и теперь расплачивается за это. Судя по всему, наши политики, наше правительство лишь периодически обращаются к крымско-татарскому вопросу, и вот это предоставление национальной автономии просто запоздало. Это пустая риторика. Она может поддержать дух части крымско-татарского населения, которая переехала в Украину, но реально не влияет, ни на ситуацию на Крымском полуострове, ни даже на те процессы, которые происходят в [крымско-татарской] общине внутри Украины. Нужна целостная, связная, долговременная стратегия, которая обращается и к русским Крыма, и к украинцам Крыма, и к татарам Крыма, а также ко многим другим группам, меньшинствам, прежде депортированным. Это не только крымские татары, это и немцы, армяне и греки, и многие другие, которые сегодня живут в Крыму и которые не являлись первым, главным интересом Киева. Киеву вообще необходимо пересмотреть политику относительно временно потерянных территорий, нужно разрабатывать стратегию. Насколько я смотрю, опять же, по некоторым намекам, обломкам информации, которые приходят из президентской администрации Порошенко, такая работа начинает вестись. Однако никаких публичных документов пока нет.

В недавнем интервью RFI Петр Порошенко, на вопрос нашего корреспондента в Киеве о том, каких изменений в обществе украинские власти добились, он выделил как пример промежуточных успехов сокращение дефицита бюджета, реформы децентрализации страны, вопрос с бюрократией и коррупцией. Как бы вы ответили на этот вопрос: какие ожидания у украинцев были от новой власти и насколько они оправдываются сейчас, спустя год?

Основными целями политической повестки дня, которую мы называем политической повесткой дня Майдана, было создание ответственного правительства, репрезентативного парламента, доступного и справедливого суда и местного самоуправления. По части доступного суда у нас пока особого продвижения нет — судебная реформа задерживается, люстрация в судебной системе так и не началась. Лишь недавно, в мае закончилось формирование Высшего совета юстиции, который потихоньку начинает эту работу. Но это «потихоньку» очень много стоит украинцам. Полтора года ожидания после революции — это, конечно, время потерянных надежд, разочарований, во многом люди начинают рваться в поиски более радикальных решений.

Что касается местного самоуправления, то я в данный момент являюсь критиком тех документов, которые готовит и предлагает президентская администрация. Децентрализация, которая предлагается, в общем-то, фиктивна. Да, регионам дали немного больше полномочий в вопросах бюджета — это важный шаг, но создание Украины как Украины, где местные общины являются самоуправляемыми, этого не происходит. В любом случае, те решения, которые предлагает и президент, и правительство, это, на самом деле, даже в некотором роде большая децентрализация, гораздо большее вмешательство центральных властей в дела местных общин. Главная ошибка, которую, по-моему, делают сейчас и президент, и правительство — это то, что по-прежнему рассматриваются полномочия больших, крупных единиц — будут они называться поветами или областями — это спорный вопрос. Но вместо того, чтобы обращать внимание на местные общины на уровне района, города или объединения деревень, у нас все больше говорят об этих больших регионах. На самом деле, фактически вопрос федерализации, опасность и риски, которые эта федерализация может нести, они сохраняются и даже вносятся в предложения со стороны президента. Одним словом, противоречий здесь очень много, и удовлетворения у украинцев в этом плане нет.

Что касается смены элит и создания более ответственного правительства, то тут, я бы сказал, дела изменились к лучшему. Уже сразу после революции смена групп при власти произошла, однако качество управления этих групп, конечно, очень низкое. Страна все больше и больше скатывается к такой ситуации, когда конфликты и разборки внутри элиты становятся все более яркими и публичными. Еще год назад можно было говорить, что эти конфликты скрытые, что консолидация все-таки есть. Сейчас наш режим начинает деконсолидироваться, но все-таки здесь есть определенные завоевания. И то, что нам удалось вернуть Конституцию, где у правительства больше полномочий, а у президента меньше, это тоже достижение революции.

Что касается парламента — последняя часть ожиданий, то он, наверное, так и не стал репрезентативным. Он представляет, собственно говоря, победителей, но не побежденных, и страна продолжает управляться только победителями. Коалиция не сотрудничает с оппозицией, у оппозиции нет ни одного парламентского комитета. На самом деле, в данном случае среднесрочная перспектива и долгосрочная перспектива довольно грустная. Наш парламентаризм пребывает в кризисе, но поскольку идет конституционная реформа, идут довольно плодотворные дебаты среди участников разных политических партий, то тут, конечно, мы можем надеяться на какой-то прорыв. Одним словом, я довольно скептично оцениваю результативность выполнения обещаний Евромайдану, но еще не конец.

Вы упомянули конфликты внутри политических сил новой элиты, и, наверное, одна из самых заметных политических сил — это «Правый сектор». Большой резонанс получили события этого лета в Мукачево. После этого президент Порошенко сделал несколько заявлений, что нужно разделять политическую партию и бандитов из незаконных вооруженных формирований. Какова роль «Правого сектора» сейчас в украинской политике?

Используя термин «Правый сектор», мы сразу называем одним словом очень много разных вещей. Есть политическая сила, которая после июльского съезда стала называться Национально-освободительное движение «Правый сектор». Есть большая сеть активистов, которые из гражданских активистов превратились в парамилитарных, провоенных активистов, которые довольно слабо связаны между собой, конкурируют довольно часто, имеют сетевую структуру без единого центра управления. Сам Ярош очень мало влияет на нее, и как показали события в Ужгороде, его контроль над этой сетью довольно слаб. Существует также добровольческий украинский корпус «Правый сектор» — добровольческие военные части, которые принимают участие непосредственно в АТО, или же группы людей, которые находятся временно в тылу, отдыхают, приходя в себя. Весь этот агломерат довольно плохо управляется, его описывать сложно, поскольку сами люди, которые находятся внутри, слабо представляют, что там есть. Как единая политическая сила или как популярная политическая сила «Правый сектор» не возникает, их электоральный максимум — 2%. Но находясь за пределами политического режима, они, тем не менее, представляют собой радикальную альтернативу в настоящей ситуации. И в ситуации кризиса, это ружье, конечно, может выстрелить в одной из сцен нашей, украинской, истории.

Я отношусь с пониманием к тем молодым людям, которые входят в эти радикальные сети, но я также вижу, что, попадая туда, довольно быстро светлые идеи национального возрождения приводят молодежь к выборам между участием либо в радикальной политике, либо в теневом секторе между экономикой и криминалитетом. То, чем, скажем, занимался «Правый сектор» в Закарпатской области, было далеко не политическим или правовым жестом, это была явно криминальная работа. Таким образом, тень падает на многие другие структуры «Правого сектора». Ярош является довольно заметной фигурой для СМИ, но не для политики. Он не участвует в принятии решений, он, похоже, потерял финансовую и политическую подпитку нового донецкого клана, группы «Приват», довольно сильной группы, которая теперь, по-видимому, вкладывает в другие политические и неполитические проекты.

С крайне правыми ясно, что происходит с левыми? Зачем Украине нужно было срочно принимать законы о декоммунизации этой весной и зачем сейчас запрещать коммунистическим партиям участвовать в выборах? Какую коммунисты несут угрозу для страны или для нынешней власти?

Я считаю, что это является частью непродуманной политики коалиции. Сами коалицианты — когда я говорил с депутатами, почему они проголосовали за этот набор законов — признавались, что не читали и не видели самих законов, это произошло автоматически. В самой коалиции существует практика непроверки законов, которые выносятся одной из малых групп, в данном случае, одной из правых групп — я бы не назвал их сегодня радикальными, до 2013 года, может быть, они были радикалами — сегодня сильно правых групп, которые продавили свои партийные обещания и получили эти законы. С этими законами теперь Украине жить.

Декоммунизация, которая происходит у нас, довольно комична, но и трагична одновременно. Она вносит дополнительный раскол в общество, фрагментацию. Огромное количество людей, для которых перспективы «постмайданной» Украины были довольно приемлемы, судя по всему, сегодня будут поддерживать какие-то антикиевские силы. Так или иначе, я вижу огромный деструктивный потенциал этих законов. То, что коммунистическую партию пытаются вывести из новых выборов, приведет к двум результатам: возникновению, возможно, новых левых групп, как с участием старых коммунистов, так и без оных. Левая ниша огромна, и в Украине, я думаю, произойдет ренессанс новых левых сил. Во-вторых, это дает опасный прецедент, когда на уровне Министерства юстиции можно решать, какой партии принимать участие в выборах, а какой — нет. Это очень опасный звонок, и, слава богу, в Украине достаточно довольно влиятельных критиков такого решения. Я думаю, эта практика Минюста будет прекращена.