Марина Разбежкина: «В данном случае приходится делать спектакли про ад»

Вечером 4 сентября в Москве пройдет аукцион в поддержку фигурантов «московского дела». На мероприятии выступят в том числе и актеры «Театра.doc», которые прочитают письма обвиняемых, написанные в СИЗО. На прошлой неделе спектакль того же «Театра.doc» о гомосексуальности и каминг-ауте «Выйти из шкафа» сорвали активисты движения SERB. Так можно ли ограничить искусство от вмешательства политики? И должны ли представители культуры участвовать в политической жизни страны? Об этом корреспондент Международного французского радио RFI в Москве Юлия Грицай поговорила с основателем Школы документального кино и театра Марины Разбежкиной и Михаила Угарова, режиссером Мариной Разбежкиной.

Марина Разбежкина Artdocfest

RFI: Театр.doc — это все-таки театр документального спектакля. Теоретически он должен показывать мир таким, какой он есть, не вмешиваясь в происходящее. Может быть, сегодня политическая ситуация такова, что культура отдельно от политики существовать уже не может?

Марина Разбежкина: Если политика вмешивается в существование того же самого «Театра.doc», то он выполняет свои функции документального театра, работая с этой политикой. В любом виде. В виде спектакля, в виде ответов. Тем более, что, допустим, активисты SERB пришли в этот театр. Это абсолютная реальность. Этот SERB, который, к сожалению, поддерживается политическими силами России. Поэтому как-то театр документальный должен существовать в этой реальности. Он говорит об этой реальности, пытается вести диалог с этой реальностью, пытается отвечать той реальности, которую ему иногда навязывают. Если бы мы жили в раю, то, наверное, они бы делали спектакли о рае. Но в данном случае им приходится делать спектакли про ад. Потому что они попадают в жизнь ада. Так что нет, политика никогда отдельно от культуры не была, а культура никогда не была отдельно от политики. Другое дело — насколько плотно они соприкасаются: попадают друг к другу в объятия или существуют на пограничной маргинальной территории. Наверное, пограничная маргинальная территория была бы удобнее для театра. А вот эти хваткие объятия не очень нужны культуре. Может быть, и совсем не нужны. Но «Театр.doc» живет в тех условиях, в которых живем все мы, и поэтому что же ему делать еще, как не отвечать?

Свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого. Как можно обезопасить искусство от вмешательства этих политизированных общественных установок? И возможно ли это сделать?

Я думаю, что искусству надо переехать на какие-то острова, загородиться от этой реальности, которую нам предлагает политика, и там существовать. Но в то же время это будет очень неинтересная жизнь. Поэтому нет, я не думаю, что какие-то могут быть заграждения, ограждения. Нет, политика существует в нашей жизни. Политика — тоже искусство. И «Театр.doc», и документальное кино. Любое искусство работает и с политикой тоже. А почему от нее надо отгораживаться? От нее нельзя отгородиться. Она нам предлагает какой-то диалог. Если даже этот диалог нам неприятен, мы должны каким-то образом отвечать.

Но одно дело — цивилизованный диалог, а другое дело — это когда к тебе на спектакль врываются люди с не очень добрыми намерениями.

Ну что делать, если врываются дикари? Значит, нужно как-то общаться с дикарями. Я не уверена, что с ними надо общаться их же способами. Конечно, можно ворваться и к ним, но это совершенно нелепо, и в таком случае мы перестаем быть культурой. На сегодняшний день ничего нельзя сделать. Сегодня они чувствуют силу. Другую политическую большую силу. В этой конкретной ситуации самое мерзкое то, что они сделали провокатором подростка. Вот это самое мерзкое было. За это их можно вполне судить, но наши судебные органы как-то очень к ним лояльны, к движению SERB. Все остальное — в рамках тех странных договоренностей, которые на сегодняшний день политика заключила с культурой. Я не Господь Бог, сделать ничего нельзя в этой ситуации.

Этот спектакль назвали провокационным. Где сегодня граница между провокационным и не провокационным искусством? Не кажется ли вам, что за последние годы эта граница сдвинулась? И то, что раньше было вполне приемлемым и возможным, сегодня уже становится запретной темой. Как с этим можно бороться?

В советское время, которое я прожила, было очень много запретов, которые тоже были в культуре. Запрещали целые имена, книги запрещали. Запрещали фильмы. Было такое понятие, как «полочная литература», «полочное кино». Всегда были какие-то запреты. Мы с этим существуем. И мы вынуждены с этим не считаться и не мириться, а как бы понимать, что это есть. Вы исходите из какой-то идеальной ситуации. А идеальной ситуации не бывает и не было. А в России тем более: ее не было практически никогда. Да и до революции не было тоже. Все, что сейчас происходит, усилено вот этой мерзостью, мерзкими людьми, которые пытаются ступать не в свою зону. На самом деле, тому же движению SERB гораздо лучше в другой зоне находиться, а не в зоне культуры. Потому что они хулиганье. Такие уличные противные хулиганы, которые всегда были в России, но их не называли политическим объединением. Такие дворовые парни. Здоровые, надевающие на себя иногда военную форму для того, чтобы самим не пугаться того, что они делают. Мы должны понимать, что они существуют. С ними не хочет бороться правоохранительная система. И это проблема: и наша, и правоохранительной системы. Я не знаю, что здесь сделать. Нам приходиться жить в этой эпохе. Мы ее не выбирали, но мы в ней живем. Она бурная, любопытная, и очень часто трагическая.

В Европе бы сказали, что это совершенно непонятные запреты. Если бы там попытались что-то запретить, особенно нацеленное на ЛГБТ, был бы огромный всплеск недовольства.

Ну да. Везде существуют проблемы. Сегодня я была в Швеции сначала, потом — в Финляндии. Там существует проблема беженцев. Эти страны, очень гуманные, гуманитарные, начинают воспринимать беженцев как опасность. Сегодня очень много проблем у европейского гуманизма, потому что они не знают, что делать с беженцами. Просто у всех разные проблемы. Мы немножко отстали в этой проблематике — лет на тридцать. Потому что лет тридцать назад ЛГБТ тоже было запрещено во многих странах.

Вы упомянули советскую цензуру. И это то, чего не было в «нулевые». А сейчас, буквально несколько месяцев назад, вышел фильм про Элтона Джона, из которого вырезали сцены для российского проката. Это же тоже фактически цензурирование?

Да все цензурирование. Прокатное удостоверение — это цензура. Мы много знаем о цензуре. Да, возвращается. Вы хотите, чтобы я сейчас плакала по этому поводу? Я буду продолжать жить в том мире, который есть сейчас. Я буду продолжать делать свое дело, не обращая внимания на цензуру. Мы должны делать свое дело. Так, как мы считаем нужным. Не играя в те игры, которые нам навязывает система запретов.