Кубинский сэндвич, или В ожидании кончины царя

Довелось мне на днях побывать в Берлине на конференции, посвященной сразу двум вещам, о которых даже по отдельности говорить непросто. Первая вещь – это неприятности, сопряженные с сохранением царской власти. А вторая вещь – это неприятности, сопряженные со свержением царской власти.

07:48

Слова с Гасаном Гусейновым - Кубинский сэндвич или В ожидании кончины царя

Гасан Гусейнов

Одна из главных идей, которую изложил выдающийся исследователь древнегреческой трагедии профессор Мост, звучит примерно так. Расцвет трагедии падает на эпоху афинской демократии, вот почему у всех царей в трагическом спектакле такая незавидная участь. Мало сказать, что они плохо кончают. Мало ли кто плохо кончает. Нет. Они и начинают крайне скверно. На каждом царе лежат обычно аж по два набора тяжких грехов. Один – родовой, совершенный кем-то из предков. А другой – уже собственный, сдобренный лично его дурным нравом или стечением новых обстоятельств. Такая вот антимонархическая пропаганда гремела в демократических Афинах.

Тут вам и царь Эдип, и царь Агамемнон, и царь Одиссей. Сначала сами убивают ближайших, вернейших, слабейших, а потом и их самих забивают, как и полагается, те подданные или ближайшие родственники, от кого и ожидать этого было невозможно. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что царей всегда об этом предупреждали заранее – то Дельфийский оракул, а то и придворный прорицатель. Не нравится – не иди в цари.

Греки даже придумали особое слово, которое вошло потом во все языки мира. Оно объясняет, что именно происходит с человеком, который не только, скажем, назначается царем в силу жизненных обстоятельств, но через какое-то время сам начинает верить в то, что он – настоящий царь. В один прекрасный день такой царь вдруг осознает, что и царем-то он не стал, а родился! Что иначе и быть не могло, ибо сама природная надобность этого потребовала – и получила царя! Этот самый момент в греческом языке называют словом «гюбрис». В обыденной жизни этим словом обозначали похоть, которая охватывает, например, осла перед удалой кобылой.

Производным от этой похоти в жизни животных являются так называемые гибриды, или ублюдки. Но когда говорят о «гибрисе» царя, обычно имеют в виду некоторое помутнение рассудка, сопровождаемое обычно в других отношениях вполне нормальными поступками и словами.

Так вот, от греческих трагиков до Шекспира, а потом и далее везде, все цари поразительным образом похожи друг на друга: рано или поздно они по какому-то закону должны были уверовать в собственную непогрешимость, в собственное величие, в собственную способность преодолеть любую трудность.

У засидевшихся на троне вера в чудо, которое привело их на престол, встает в полный рост под конец их правления. В тот самый момент, когда, казалось бы, контроль над ситуацией потерян, средства растрачены, союзники разгромлены, денег становится все меньше, а враги стали сплоченнее и злее, они верят в свою звезду, в наполеоновские «сто дней» и черт знает, во что еще.

Беда обычно в том, что царь делит это ожидание чуда со своими влюбленными подданными. Так,соратники Гитлера ждали чудесной победы над врагами даже уже в те месяцы и недели, когда союзническая авиация бомбила Гамбург, Берлин и Дрезден. Сами гитлеровские генералы, сидевшие с ним в ставке, ухитрялись верить, что фюрер что-нибудь обязательно придумает. В это верили и мальчишки-самоубийцы, исполнявшие последний приказ фюрера.

Кто хочет чуда, просит бога.

Им адресовано стихотворение Антона Ивановича Дельвига, друга Пушкина и тоже веселого поэта:

Однажды бог, восстав от сна,
Курил сигару у окна
И, чтоб заняться чем от скуки.
Трубу взял в творческие руки;
Глядит и видит: вдалеке
Земля вертится в уголке.
«Чтоб для нее я двинул ногу,
Черт побери меня, ей-богу!
О человеки всех цветов! -
Сказал, зевая, Саваоф, -
Мне самому смотреть забавно,
Как вами управляют славно.
Но бесит лишь меня одно:
Я дал вам девок и вино,
А вы, безмозглые пигмеи,
Колотите друг друга в шеи
И славите потом меня
Под гром картечного огня.
Я не люблю войны тревогу,
Черт побери меня, ей-богу!
Меж вами карлики-цари
Себе воздвигли алтари,
И думают они, буффоны,
Что я надел на них короны
И право дал душить людей.
Я в том не виноват, ей-ей!
Но я уйму их понемногу,
Черт побери меня, ей-богу!»
(Добрый бог. Беранже в переложении Антона Дельвига, 1821)

Самое поразительное в истории царя, ощутившего себя царем, — абсолютно одинаково развивающийся сюжет, в котором перед глазами изумленной публики появляется гибрид царя и бога, помесь, так сказать, царя небесного и земного владыки. Легковерие людей, наблюдающих разложение собственного государства, волшебным образом усиливается.

В русском языке есть такое выражение, обычно употребляемое, когда говорят о человеке, взявшем под свой контроль какую-нибудь контору, автобазу, город или губернию. Говорят, что такой там – «царь и бог». Вроде и участие бога в делах губернии не наблюдается, и царя уже сто лет как в России свергли и убили, а все же речение остается. Цепкая штука – язык.

Но и создающая иллюзии. Опасные особенно для «царя и бога».

Всякий раз получается совершенно одинаковая, как некоторые сейчас выражаются, «шняга». Самые что ни на есть верующие в своего «царя и бога» выводят его во двор и подвергают самой что ни на есть жестокой казни. Ладно бы какие-нибудь инопланетяне это делали. Так нет же – свои, первые любовники! Как сказал товарищ Берия, увидав лежащего на покрытом ковром диванчике товарища Сталина, «тиран мертв».

Сами «цари» видят тут, понятное дело, «измену». И даже воспитывают свое окружение и удаленные от дворца ширнармассы в духе ненависти к «врагам народа» и «предателям родины». Во времена товарища Сталина в людей встроили даже специальное речевое устройство, которое называлось «самокритикой» и «разоружением перед партией». Это устройство научило каждого и себя самого подозревать в возможном предательстве. Однако испытания его затянулись: люди научились мастерски справляться с отправкой на тот свет соседей, коллег и близких родственников.Но тут Сталин издох, ценный навык захирел, и следующее поколение успешно разобрало свое «великое государство» на куски.

Когда у «царя» совсем переклинивает мозги, он, известное дело, готовится в «боги». Это как раз случилось с Агамемноном перед закланием. Потом многократно повторялось с римскими императорами, а уж от английского Ричарда Второго до российского Николая Второго – нет числа убедительных примеров.

Без счета изводили своих царей обиженные подданные. С особым цинизмом – тех, которые последние свои сроки на божью помощь рассчитывали. Но трудно рассчитывать на того, в которого сам не веришь. Вот и бог из «Подражания Беранже» Антона Дельвига подтверждает:

«Попы мне честь воздать хотят,
Мне ладан под носом курят,
Страшат вас светопреставленьем
И ада грозного мученьем.
Не слушайте вы их вранья,
Отец всем добрым детям я;
По смерти муки не страшитесь,
Любите, пейте, веселитесь...
Но с вами я заговорюсь...
Прощайте! Гладкого боюсь!
Коль в рай ему я дам дорогу,
Черт побери меня, ей-богу!»

Думаешь, сам гладкий и юркий, спрятаться в кубинском сэндвиче? Как бы нет так – сожрут еще скорей. Ибо такова уж участь царя, уверовавшего в свое царство.