В связи со столетием с начала Первой мировой войны мы посвящаем две передачи книге Лидии Крестовской «Из истории русского волонтерского движения во Франции». (Часть вторая)
Никита Сарников: В студии мы опять вдвоем: я, Никита Сарников, и мой коллега — Виталий Амурский. Это вторая передача, а тема наша – столетие с начала Первой мировой войны, жанр художественно-документальной прозы – книга Лидии Крестовской «Из истории русского волонтерского движения во Франции»
Виталий Амурский: Итак, Лидия Крестовская... Свидетельница начала Первой мировой войны во Франции... Книга ее была издана Яковом Поволоцким в Париже, в начале 20-х годов прошлого века (о чем мы уже упомянули в прошлой передаче ).
Никита Сарников: Можно напомнить также, видимо, что значительную часть этой книги составил Дневник Лидии Александровны, начатый ею в городе Блуа 10 сентября 1914 года. Город Блуа – это на Луаре.
Виталий Амурский: В записи Крестовской упоминается Жорес... Жан-Жорес был видный деятель французского и международного социалистического движения, пацифист. Он был застрелен в парижском кафе 31 июля 1914 года французским националистом Раулем Вилленом. С 1924 года прах Жореса покоится в парижском Пантеоне.
Никита Сарников: Что ж, вернемся к самой книге.
«Мне не пришлось видеть Париж в дни мобилизации. Я лежала больная и целыми днями слушала рассказы всех приходивших оттуда – с улицы. И вот, из всех этих часто несвязных, отрывочных наблюдений над городом и людьми вырастал перед глазами какой-то новый Париж, незнакомый и странно чужой.
Лихорадочная жизнь, огромная организационная работа перестраивавшегося наново темпа жизни, подведение всего под «военный лад» смешивалось с умиранием и опустошенной тишиной, непривычной для звенящего смехом Парижа.
Элегантные силуэты женщин перед чудесными витринами, усталые фигуры иностранцев за столиками в кафе, атмосфера счастья, в которой жилось легко – все это стерлось, ушло.
Огромные автомобили, наполненные военными, с бешеной быстротой неслись по городу. Озабоченные люди с чемоданами в руках спешили к вокзалам и уезжали в свои полки. Поезда за поездами уходили, унося молодых и старых, начиная с рабочих, кончая сыновьями министров. Общая мобилизация сравняла всех, и перед лицом европейской войны все стали братьями защищать родную землю.
Народ шел с энтузиазмом, без пафоса и манифестаций, с сознанием долга и нужности совершающегося.
Первые дни женщины плакали, слышны были жалобы и стоны. На пятый или шестой день мобилизации трудно было встретить женщину с наплаканными глазами.
Сдержанные, внутренне отвердевшие, они провожали близких до вокзала, подбадривая и благословляя. Нередко слышалось суровое замечание, обращённое к кому-нибудь из толпы, к более слабым: «... ce n’est pas le moment de pleurer»... И слезы моментально вытирались, и слова напутствия звучали сурово, по-мужски. Франция провожала детей своих в крестный путь.
6 декабря 1914 г.
А в это же время в Париже разворачивалась другая сложная жизнь.
Драма людей, не имевших своей земли и поставленных перед совестью в момент, когда страна, давшая им приют, находилась в опасности.
Русская колония переживала тяжелый час. Вопрос, как реагировать на события, что делать, вставал перед всеми и каждый чувствовал, что молчание преступно, что жизнь требует немедленного отклика и участия.
Многие записывались на полевые работы, уезжали в окрестности рыть траншеи, укреплять парижские форты, шли на фабрики делать обюсы.
Но основным, конечно, оставался вопрос о волонтерстве. Нужно было определить отношение к войне, нужно было согласовать политические взгляды с создавшимся положением вещей.
Для людей всю свою жизнь строивших на отрицании войны, на пропаганде антимилитаризма, участие в войне, хотя бы и оборонительной, являлось ломкой целого мировоззрения.
Потребность выяснить мучительные вопросы вызывала нескончаемые беседы и собрания.
Люди спорили яростно, с ненавистью и с первых же дней создались два вражьих течения, расколовших подчас годами созданные отношения.
Вопрос о войне сделался осью – проверкой жизни.
Но наряду с исканием ответа в столкновении с противоположными взглядами у многих происходил обратный процесс молчаливого сознания происходящего и пересмотра всех заповедей жизни, бывших до тех пор основою целого мировоззрения...
Мне вспомнился рассказ об убитом теперь на фронте волонтере Сапожкове. Два дня лежал он, не вставая у себя в комнате, не отвечая на вопросы, не говоря ни слова, оценивая и взвешивая все pro и contra, а потом встал и просто сказал: «Иду в волонтеры». И никакие вопросы и возгласы не могли вырвать от него ни объяснений, ни аргументов.
Вопрос был решен в глубоком раздумье, и всякие слова оказались излишними.
В молчании ли, в спорах ли вынашивалось решение идти на фронт, оно становилось общим, оно захватывало массы и организовывало тесные экипы, связанных одною мыслью и одним долгом.
Еще вчера, совсем чужие, различные классы и национальности строились в ряды то суровые, то смеющиеся, увлеченные своего рода спортом, забурлившей вокруг жизни.
Необычайно разнообразен был состав лиц, почему-либо пошедших в волонтеры: журналисты, писатели и художники, ремесленники, клоуны и старьевщики – все это гудело, создавая бесформенную, но жуткую силу. И, естественно, во главе ее должен был стать тот авангард русского волонтерства, от которого теперь осталась лишь малая группа покалеченных, рассеянных по миру людей.
Я говорю о так называемом «республиканском отряде». Он создавался из наиболее сознательных элементов колонии, эмигрантов, связанных с прошлым тюрьмой и Сибирью – рабочих и интеллигентов, партийных и беспартийных.
Стоит упомянуть такие имена, как Слетов, Сапожков-Кузнецов, Давидов, Онипко и пр., для того, чтобы понять моральное значение этого отряда. В течении 16 дней с объявления войны до 20 августа на rue Tolbiac в пустом и снятом для этой цели помещении происходили собрания за собранием, запись в отряд и подготовительные занятия под руководством одного из иницаторов группы товарища Осберга.
Не обошлось, конечно, и без эксцессов. В отряде создалось крайне левое крыло, призывающее товарищей одевать красные гарибальдийские рубахи и идти в солдатские массы проповедовать мир с оружием в руках. Они предлагали устроить на Больших бульварах публичную манифестацию с пением Интернационала и знаменами с соответствующими надписями. Только после долгих убеждений более умеренных элементов эта мысль была отброшена, как явно несуразная и могущая повести к большим осложнениям и неприятностям.
Но все это было внешнее и неважное.
20-го августа секретарь волонтерского отряда товарищ Осберг выпустил небольшое воззвание к товарищам эмигрантам, приглашавшее их на общее собрание для окончательного обсуждения создавшегося положения.
Это была, действительно, последняя перекличка. Последние слова были сказаны – надо было идти в ряды.
21-го утром эспланада перед Домом Инвалидов представляла собою невиданное зрелище.
Море людей всех национальностей сплотилось в братскую рать. В момент, когда Франция дрогнула от набатного боя, эта армия случайно пригретых ею в тяжёлые часы людей нашла нужное, всех объединившее слово — «Présent!»
Все встали под знамена.
С пением национальных и революционных песен бельгийцы, русские, американцы шли записываться на защиту Франции и в лице ее и своей, у многих уже окровавленной родины-матери.
Более 9 000 русских пришло через рекрутские наборы близ Maison des Invalides; а наутро найденных годными к строевой службе в количестве почти 4 000 человек отправили на обучение в лагеря, а потом на фронт, с которого многие не вернулись обратно.
УЕХАЛИ
Стихли споры, смолкли. Сжалась душа. Жизнь раздвоилась на «там и здесь». Мысль не отделяла своего от чужих, спаивая в одно ушедших, сбратившихся в единую семью. Длинные вечера со спящим ребенком, тихие комнаты и скорбные мысли без отдыха, под гул военных автомобилей и тревожных сирен».
***
Никита Сарников: Да, таким было начало той великой бойни, которая получила название Первой мировой войны...
Виталий Амурский: Ценность записей Крестовской исключительно интересна и важна для истории русской дореволюционной эмиграции во Франции. Однако следует все же учесть, что написанная и опубликованная буквально через несколько лет после той войны, она все же не может считаться безупречными историческим источником. В частности, как заметил известный историк русской эмиграции Андрей Корляков, по некоторым подсчетам, реальное число русских, принявших участие в мобилизации, было значительно больше, чем указывает Лидия Александровна.
Никита Сарников: Поскольку был упомянут Андрей Корляков, я хотел бы поблагодарить его за возможность воспроизвести на нашем сайте иллюстрации из выпущенного в Париже альбома «Русский экспедиционный корпус во Франции и в Салониках, 1916-1918».
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться