Борис Пустынцев о Юрии Шмидте: «Это был образец адвоката»

В Санкт-Петербурге утром в субботу, 12 января, не стало адвоката Юрия Шмидта. Защитник Михаила Ходорковского скончался на 76-м году жизни после тяжёлой и продолжительной болезни. Петербургский правозащитник и диссидент Борис Павлович Пустынцев в интервью RFI рассказал о том, что мы потеряли одного из самых искренних и бескомпромиссных адвокатов.

Юрий Шмидт в Париже, сентябрь 2011 года Anna Stroganova / RFI

Борис Пустынцев: Я был знаком с ним с 90-го года. Тогда он уже вел ряд правозащитных дел, новых для России. Это было в самый разгар перестройки. Потом, когда арестовали Александра Никитина, мы вникли в это дело и сообразили, что там никакого шпионажа нет, есть ущемленные интересы двух мощных ведомств, министерства обороны и КГБ, я обратился к Юрию Шмидту с просьбой взять это дело. Сначала он отнесся к этому с сомнением, сказал, что это военная сфера, которой он никогда не касался. Но потом почитал материалы и сказал, что это очень интересный случай, это может быть прецедентным делом и он за него возьмется. Как известно, это дело он в конце концов выиграл.

RFI: Вы следили за другими делами, которыми он занимался, в частности, за главным делом последних лет – делом Ходорковского?

Борис Пустынцев: Конечно. Дело в том, что когда Юрий Шмидт занимался делом Никитина, он вывел работу адвоката на европейский уровень. Поэтому неудивительно, что Ходорковский (после ареста у него было много адвокатов, целая группа, но требовался адвокат, который бы вел правозащитную линию) обратился к Юрию Шмидту.

Юрий Маркович, несмотря на то, что последние пару лет чувствовал себя уже очень скверно, очень много над этим делом работал и мотался повсюду, к Ходорковскому в Читу, постоянно ездил в Москву. К сожалению, он не увидел конца дела Ходорковского.

RFI: Вы общались с ним в последнее время, видели его?

Борис Пустынцев: Да, я его видел. Последний раз это было два месяца назад. Он был у меня в гостях в ноябре. Приезжал Анатолий Кононов, наш приятель, бывший судья Конституционного суда. Мы встретились у меня, и он был слабенький, но шутил, активно разговаривал. Когда мы попрощались, то мы с Толей решили, что вот, дай бог, идет на поправку. И то, что потом через несколько недель последовало резкое ухудшение, для меня это было жуткой неожиданностью. Я был уверен, что он выкарабкивается.

RFI: Каким вы его запомнили?

Борис Пустынцев: Работа адвоката, она ведь достаточна сложная не только в силу специфики специальности, а в силу того, что для адвоката почти каждое дело – это, во-первых, источник заработка, а, во-вторых, случай отточить и показать профессиональное мастерство. Конечно, за работу по делу Ходорковского он получал оклад, но я знаю много других дел, где он или вообще ничего не получал или почти не получал, то есть вот эта часть работы была для него второстепенной.

Мы потеряли одного из самых искренних правозащитных адвокатов, которых невозможно было склонить к компромиссу, если они не считали этот компромисс нужным, ни под давлением так называемого административного ресурса, ни по другим соображениям.

Это был образец адвоката. Образец европейской работы. К сожалению, профессия адвоката у нас до сих пор не совсем устоявшаяся, до сих пор бурно развивается. В советское время среди людей с юридическим образованием существовало такое проклятье: «чтобы тебе всю жизнь адвокатом работать!». Это была малоуважаемая профессия. Адвокат был никто. Я прекрасно помню по своему делу в 57-м году, у меня был очень грамотный адвокат, но никто не обращал на нее внимания, несмотря на то, что она принесла все справки, доказательства. Адвокат был номинальной фигурой, особенно, если это были политические процессы.

За эти годы, в том числе, благодаря таким редким фигурам, как Юрий Шмидт, слово «адвокат» зазвучало гордо, и это во многом его заслуга.