«Без Наташи»: парижский вечер памяти Натальи Горбаневской

11 марта в Париже прошел вечер памяти поэта, диссидента и правозащитницы Натальи Горбаневской. В центре ACER при русской церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы, прихожанкой которой была Горбаневская, о Наташе, «родившейся в стране несвободы и выбравшей свободу», вспоминали ее родные и друзья. RFI публикует фрагменты этих воспоминаний.

Наталья Горбаневская

Виктор Файнберг, диссидент, один из семи участников акции протеста на Красной площади 25 августа 1968 года:

Для нас – близких людей Наташи ее уход стал незаживающей раной, которая навсегда останется у нас. Неизбежно. Но нас поддерживает то, что для нас она жива. Она живет в нашей памяти, она живет в своих стихах, она живет даже в памяти наших злейших врагов, которые до сих пор воюют с Наташей, и мы гордимся этим.

Наташа, конечно, прежде всего, поэт. Поэт, как говорят французы, par excellence.  Поэт и боец в ней были неразделимы. Ее поэзия во многом была орудием ее борьбы. Это было частью ее натуры. Это был человек, родившийся в стране несвободы, который выбрал свободу и достоинство как высшие ценности человеческие. Она всю жизнь защищала эти ценности в любых условиях.

Это был человек исключительной цельности, и в любых условиях она всегда оставалась самой собой. Это был очень сильный человек и очень чистый. Ее пытали, она была перед угрозой потери разума, перед угрозой духовной и интеллектуальной смерти. Ее пытали в тюремной психушке – единственной в Советском Союзе, где было женское отделение. Она была поставлена перед страшным выбором: либо пойти на компромисс со своими палачами, либо лишиться разума, лишиться возможности бороться с ними.

Хотя Наташа была поэтом, она была предсказуема. Поэтому мы знаем, что бы она говорила и что бы делала сегодня. К сожалению, в России история не повторяется, она продолжается. Мы вышли на Красную площадь во время вторжения в Чехословакию под предлогом «просьбы трудящихся о братской помощи». Сегодня российские войска «пришли на помощь» украинским трудящимся – своим братьям по крови, славянам. Во время нашей демонстрации, когда гэбэшники вырвали у нас плакаты, разорвали их, там было «Руки прочь от Чехословакии», «За вашу и нашу свободу», и потом побили нас и бросили одних – в лагерь, других – в ссылку, и третьих – в психтюрьмы, как Наташу и меня. Сегодня они разгоняют демонстрации в Москве, в Петербурге, сегодня, еще несколько месяцев назад даже после смерти Наташи демонстрация в ее память на Красной площади была разогнана. Они боятся Наташу сейчас, и мы гордимся этим.

Та опасность, которая была тогда во время оккупации Чехословакии, осталась.  Риски остались, они только приняли другую форму, и борьба осталась. Наташа в этой борьбе продолжает участвовать. Это она принесла старинный польский лозунг «За нашу и вашу свободу». Она только поменяла местами эти слова: «За вашу и нашу свободу». Потому что свобода не имеет границ. Сейчас этот лозунг воскрес уже не только в России. Он на Украине, он везде. Наташа присутствует везде, где идет борьба за свободу.

Тьерри Вольтон (Thierry Wolton), французский журналист и публицист:

Я познакомился с Наташей, когда мне было 25 лет. Я был журналистом в «Либерасьон», когда это была газета более левая, чем сейчас, и пристально интересовалась диссидентством 70-х. Я расскажу вам очень знаменательную и забавную историю, которая осталась у меня в памяти, и которая характеризует поведение Наташи.

Я довольно много работал с Наташей – с ней я ездил на Биеннале в Венецию 1977 г. по вопросам диссидентского движения, с ней я ездил в Вашингтон на симпозиум по правам человека в 1978 г. Завязались наши отношения в 1970-73 гг., и в это время я пытался опубликовать (это было не очень-то легко) максимум свидетельств о диссидентском движении. Эти тексты я получал через Наташу и по этому поводу мы с ней встречались. Я хочу рассказать о случае, произошедшем в декабре 1976 г., вскоре после приезда Наташи во Францию. В это время Буковский был освобожден – обменян на Корвалана – генсека компартии Чили. Этот обмен был произведен в Цюрихе, куда газета направила меня освещать это событие.

Наташа служила как бы мостиком между прессой и Буковским, который был ее другом. Будучи знаком с Наташей, я ей сказал: «Надеюсь, ты мне поможешь быстренько встретиться с Буковским?». Она сказала: «Без проблем, Тьерри, без проблем». Я был с переводчиком, поскольку не владею русским. И в разговоре она мне говорит: «Только одного я не допущу до Буковского – Бернара Гетта (Bernard Guetta, французский журналист - RFI.)». «А что он такого сделал?». «Ты не помнишь? Всего несколько недель назад он опубликовал интервью советского министра юстиции в «Обсерватере», где утверждалось, что советское правосудие лучшее в мире. Я это не переварила». Она хотела наказать Гетта за это интервью, в ходе которого он не задал уместных и острых вопросов. Это интервью было на руку советской пропаганде. Но каким бы ни было это интервью, мы принялись убеждать Наташу, что это неправильно, что ей не следует играть эту роль, что мы в демократическом обществе, что, конечно, Гетта поставил себя в сложную ситуацию, но что нужно, чтобы она дала ему встретиться с Буковским. Она согласилась с нашими аргументами и, в конце концов, Буковский переговорил с ним коротенько.

А я, благодаря ей, получил большое интервью. Я был в самом привилегированном положении – мы проговорили всю ночь. Помню, он говорил: «Я не буду вам рассказывать всю свою жизнь, но то, о чем я вам расскажу и что мне хотелось бы увидеть опубликованным в вашей газете – сегодня, когда я освобожден из Владимирской тюрьмы, я знаю, что заключенные этой тюрьмы объявили голодовку, поскольку им не известно, что я был освобожден. Конечно, «сарафанное радио» в тюрьмах работает, даже если вы полностью изолированы. Так вот, они объявили голодовку, и я хочу рассказать об этой голодовке, потому что я в ней участвовал и хочу рассказать, как это происходит». Часть ночи он мне рассказывал, как происходят голодовки в советских тюрьмах. На рассвете я отослал все это в Париж, и когда вернулся туда, первое, что я сделал, купил в газетном киоске на вокзале «Либерасьон», на первой полосе которой был заголовок «Друг Буковского рассказывает о голодовке во Владимирской тюрьме». Я был страшно горд, и я обязан этим интервью Наталье.

Вероника Шильц (Véronique Schlitz), французский археолог, историк искусства, переводчица Натальи Горбаневской:

Я хочу очень коротко перечислить некоторые стороны Натальи – Натальи-диссидентки, Натальи-доктора honoris causa Университета Люблина, Натальи-бабушки. Натальи и поэзии. Мне очень стыдно, потому что в этот день, день демонстрации на Красной площади я была в Москве. Я ничего не сделала, я струсила. По правде говоря, что я могла сделать? Уйти, хлопнув дверью, сделать заявление? По личным причинам я не хотела, чтобы меня навсегда лишили советской визы. Это позиция трусливая, мне нечем гордиться. Я была там, и помимо дискуссий в кругу друзей, я не сделала ничего. Это печальная история моих отношений с Наташей, с которой я не была в то время знакомой, поскольку мы познакомились, когда она приехала во Францию. Мне было уже много больше 25 лет.

Я продолжу историей, хронологически более недавней, когда она, по неизвестной мне причине – видимо, по своей обычной доброте, пригласила меня на церемонию присуждения ей степени доктора honoris causa Университета Люблина. Я думаю, это потому, что для нее я была человеком университетским, славистом. Образ, который остался у меня в памяти – посреди этого средневекового университета с древними традициями  маленькая фигурка в тоге и университетской шапочке в окружении серьезных фигур. И в таком окружении она оставалась самой собой – одновременно непринужденной и неловкой, что было в ней необычайно трогательным. Было в ней, несмотря на ее взрослость и глубину, что-то детское, улыбчивое, почти младенческое. Это воспоминание о Наташе, получающей свою университетскую степень с такой простотой, с такой радостью маленькой девочки, чувствующей себя, как рыба в воде, поскольку ее окружали ее польские друзья, приехавшие отовсюду, чтобы не пропустить это событие – все это было необычайно.

Третья сторона, которую я хорошо знаю, потому что имела счастье принимать Наталью с двумя ее внуками у себя в деревне – с Артуром, который в то время говорил только по-польски, и присутствующим здесь Пьером, который в то время вовсе не говорил по малолетству.

Это было замечательно, потому что она сплотила вокруг себя и детей, и их родню, и в основе этого сплочения были знаменитые наташины супы, которые я не могу не отметить здесь. Все, кто был с ней знаком и бывал у нее, помнят эти круглосуточные супы, невероятно вкусные, которые готовились в любых условиях, даже далеких от российских условий.

Если говорить более серьезно, что для меня наиболее трогательно, близко и остро воспоминание о том, когда Наташа жила в двух шагах от меня – на улице Гей-Люссак. Мы часто виделись, и часто виделись наедине по поводу проблем языка – по поводу перевода с французского на русский. Я делала полулегальные попытки переводить – это не моя область – с русского на французский, в частности поэзии. Унас проходили невероятно напряженные дебаты на лингвистические темы, в которых проявлялись все качества Наташи – и ее качества диссидента, и ее качества бабушки – все ее качества: невероятная точность, невероятная чистота, невероятная честность перед языком. Когда она говорила по-французски, было слышно, что она не урожденная француженка, но когда она говорила о каком-то слове, о его оттенках, будь то по-русски или даже по-французски, ощущалось ее невероятное языковое чутье, невероятная чувствительность к его звучанию и ко всем смысловым оттенкам.

Войцех Сикора, один из основателей независимого профсоюза студентов «Солидарность» в 1981 году, директор польского Литературного института «Культура»:

Я буду говорить по-польски. Польский язык был для Наташи очень важным. Оленка и Андрей Мьетковские (Olenka и Andrzej Mietkowsсy) и я познакомились с Наташей в 1981 году, когда приехали из Кракова в Париж, в эпоху расцвета «Солидарности». С 1970-х все мы были оппозиционными активистами в польских студенческих кругах и, после того, как нам запретили путешествовать, после обысков и арестов, мы, наконец, приехали в Париж.

Во время нашей первой встречи Наташа еще жила на улице Гей-Люссака. Она приняла нас так, как если бы мы всегда были друзьями. Она расспрашивала нас о нашей жизни, о «Солидарности», не забыв при этом спросить, есть ли у нас деньги и какие у нас планы. Накормила нас своим знаменитым супом, а потом мы выпили кофе в одном из кафе рядом. Она познакомила нас со своими друзьями в Париже: французами, русскими, поляками. Наташа организовала для нас интервью (что было очень важно), которое потом было опубликовано в «Либерасьон».
После этого мы очень часто бывали у Наташи, познакомились с ее сыновьями, Ярославом и Иосифом. Множество вечером мы провели у нее, играя на гитаре и выпивая. Иногда мы даже оставались там ночевать.

13 декабря 1981 года в Польше было введено военное положение. Наташа сразу же отреагировала и прокомментировала это событие во французских газетах, а также в «Русской мысли». Мы становились все ближе. Наташа была очень добра к нам, опекала нас, и мы знали, что можем на нее рассчитывать.

В 1983 Наташа приехала на нашу с Агатой свадьбу. Она подарила мне свою книгу с дарственной надписью, а в свадебной книге пожеланий написала: «Как жаль, что Агата выбрала не моего сына, но она выбрала лучшего из поляков».
 

Анатолий Копейкин, один из ближайших друзей Натальи Горбаневской:

Мы с Горбаневской знакомы с 22 августа 1983 года и с тех пор мы стали друзьями до конца ее жизни. Я - ближайший друг ее в первое десятилетие этого века. Я приходил к ней в гости довольно часто, иногда и каждый день. Но, поскольку мы были ближайшие друзья, то я приходил к ней, мы сидели, ели суп, пили чай. Рассказывать-то, собственно не о чем, потому что взгляды у нас были одинаковые и дискутировать было не интересно.

Мы работали в «Русской мысли». Я не помню, чтобы у нас были какие-то конфликты. Может быть, самый главный конфликт был по вопросу транскрипции имени Леха Валенсы – которого она упорно писала Валэнса через «э». В общем, это был очень серьезный конфликт на протяжении годов. Я ей говорил: «Наташа, мне, как и тебе, ошибки в транскрипции причиняют физическое страдание». Ну, а после работы в «Русской мысли» мы ходили играть во флиппер.

Она была фанатиком флиппера. Мы могли поехать в ХХ район к Свято-Сергиевскому подворью, чтобы сыграть там в ее любимый флиппер. Я подсчитал сейчас, сколько денег она истратила за свою жизнь на флиппер: я думаю, что этого хватило бы на покупку автомобиля повышенной проходимости – «Порш-Кайенн». Не в самой дорогой комплектации, но в средней.

Горбаневская была для меня ближайшим другом. На самом деле, откуда это взялось? Когда-то – в 1979 году – еще я был в России и вдруг услышал песню «Наталья Горбаневская» - забыл, кто ее поет, какая-то баба. У меня щелкнул тумблер – я влюбился в эту женщину сразу, не видя, ничего не зная практически. Когда я приехал в Париж, у нас получился мгновенный психологический контакт.

В принципе, я говорю, нам нечего было с ней обсуждать, но иногда какие-то вопросы я ставил. Я ей как-то говорю: «Наташа, вот что ты думаешь, путинизм – это шаг вперед был, шаг назад?». Она мне говорит: «Нет, Копейкин, это шаг "вбок"». Я подумал: «Черт! Хорошо сказала».

Пьер Горбаневский, внук Натальи Горбаневской:

Я не хочу много говорить, потому что для меня это несколько иначе, чем для вас. Для меня – это не диссидент и поэтесса Наталья Горбаневская. Это, прежде всего, моя бабушка. Это она водила меня в парк играть у фонтана. Мы играли во флиппер по разным кафе. Мы проводили много времени вместе, мы жили вместе. Это другое. Когда я вырос, то обнаружил, кто она, что она сделала. Она делала необыкновенные вещи, она была необыкновенным человеком, который сражался за правильные вещи. Она стала для меня примером для подражания. Я хотел бы еще многое с ней сделать. Это невозможно. Я все же сделаю это, но иначе. Потому что, как многие здесь говорили, она по-прежнему здесь – как в своих стихах, которые я для себя постепенно открываю, так и в повседневной жизни. Она по-прежнему среди нас. Многое сказали сегодня на этом вечере. Я не готовился говорить, но другие сказали, и это приятно. Спасибо.