«Черные» и «белые», только не горелые

Я – черный. Ну, скажем так, черногузный. В последнее время сильно пробивается седина, но крючковатый нос выдаст и тогда, когда совсем побелею, если доживу.Задумываться о своей идентичности меня заставляет не зеркало, а родные СМИ. Даже приличные.

Еще когда шли выборы в США, наши невинные расисты заголосили. Один, разговорчивая медийная шишка с канала Россия-24, рассказывал о Вашингтоне из Москвы. Вот, говорит, Митта Ромни не выбрали: а ведь он стал бы последним белым президентом США! Но и черным не светит. После Обамы, дескать, самой влиятельной группой станут «латиносы». Которые, оказывается, не белые. А теперь всё: на «настоящего белого» у «настоящих американцев» больше никогда не хватит голосов.

Посматривая на людей в городском транспорте столицы России, замечаю, что таких черногузных кавказцев что-то подозрительно много стало. Конечно, кавказцами их не назовешь. Мы помним, что на американском языке caucasians – это как раз белые и есть. Старое обозначение так называемой белой расы.

Да и в правительстве российском они, говорят, сидят. Масть, говорят, выдает. Как сказал один мой попутчик в электричке, «знаем мы этих лавровых и сурковых».

Есть, конечно, и белые, но их с каждым годом становится все меньше. Андрей Донатович Синявский рассказывал, что еще в 1960-х годах прошлого века в лагере в портретах членов политбюро узнавали «жидов» – Брежнева, Суслова, Андропова. Тогда кавказцы не пугали. Сейчас же некоторые из-за этого сильно переживают. Или, точнее, перевоспитываются в переживании страшных перемен – утраты «расовой чистоты».

В старом советском кинофильме «Цирк» радовались, что цвета перемешаются. А теперь вот оно как повернулось.

Болельщикам ленинградской футбольной команды «Зенит» не нравятся «негры» и «геи».

Спрашиваю подмосковного унылого подростка, а как он видит гея. «Душистый. Пестрый. Весь такой из себя...»

Значит, это умение у несчастных фанатов не врожденное, а благо-, точнее – злоприобретенное, - выделять в толпе людей по вторичным признакам, о которых ему рассказали другие.

Вот и Америку, говорят наши знатоки расового дела, завоевали «новые черные» – латинос.

В США американцы hispanc и latino – бюрократическое наименование выходцев из испаноязычных стран Латинской Америки и Иберийского полуострова, бразильцев и португальцев. Главное в определении статуса - не внешний вид, а язык. Для расистов – и тамошних, и наших отечественных, в том числе имеющих советский еще диплом о высшем образовании, главное не язык, а внешность и те совсем уж неуловимые отличия, из которых складывается портрет опасного изгоя.

Драма в том, что, например, по признаку языка наших ленинградских «зенитчиков» в ныне существующей терминологии назвать вовсе никак нельзя: русский язык у них вроде материнский, но не родной какой-то. Вот почему с помощью слова помочь этим молодым людям обрести душевное равновесие нелегко. Не легче, чем заставить кошку сказать «Россия». Последнего, в шутку, тщетно пытался добиться от умного домашнего животного поэт Дмитрий Александрович Пригов.

Поскольку из слов рождается вражда и ненависть, в разные эпохи люди вместе с реформированием реальности объявляли не существующими и некоторые слова. Но в языке действуют странные правила. Отменили, например, «рабство», а слово «раб» не исчезло. Говорят о «рабском» подражательстве. Человека могут называть «рабом» страстей.

Но бывает и настоящее рабство, в которое, например, слабый попадает у сильного, приезжая молодая женщина – у местного полицейского или работодателя. Да и «работа» в русском языке в подозрительной близости к этому самому «рабству» находится.

Может быть, поэтому и хороший работник так мало ценится в России потому, что отбрасывает тень раба? Вот ведь и «негром» по-русски называют не столько афроамериканца или афророссиянина, сколько любого исполнителя низкооплачиваемой работы, плоды которой присваивают другие.

Многие образованные люди в России презирают политкорректность, считая оную лицемерием. Лицемерен, успокоим мы их, и сам язык. Да, язык заставляет нас видеть вещи такими, какими мы их видим. Когда в 1936 году, с 36-й, как говорят, попытки Лебедев-Кумач и Дунаевский написали «Песню о Родине», там были такие слова о гордом слове «товарищ», которое
 

Нам дороже всех красивых слов.
С этим словом мы повсюду дома,
Нет для нас ни черных, ни цветных,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.

Что же произошло за пятьдесят с небольшим лет? Почему эти змечательные слова оказались такими – не то что не вполне убедительными, а – скоропортящимися?
Доступный мир стал еще больше, мы научились летать в Париж и в Шанхай, в Штаты и в Эмираты. Миллионы бывших советских граждан живут по всему свету.

Почему же многие бывшие советские люди, разъехавшись по свету, наткнулись на новых расовых врагов? А некоторые из них, как раньше говорили, протянули руку дружбы расистам и ксенофобам всех мастей. В Соединенных Штатах – это нелюбимые «черные» и «латинос», в Германии – турки, во Франции – арабы? Ведь «Широка страна моя родная» была вытатуирована сталинской пропагандой на черепе изнутри?

Что объединяет «зенитчика» – ксенофоба и гомофоба – с европейскими нацистами?

Ответ такой – немота. Людям трудно описать усложнившуюся современность, виновницу их неудовольствия. Подсказка суфлера из могилы Второй мировой войны возвращает их к желанной простоте. Жаль, что не показывает дороги обратно в современность.