Серебренников: «Мы должны оставаться людьми в это чудовищно трудное время»
Режиссер Кирилл Серебренников приехал в Авиньон, чтобы открыть спектаклем «Черный монах» Международный театральный фестиваль. Он рассказал RFI о постановке повести Чехова, о впечатлениях, о «Гоголь-центре» и переживаемом нами историческом моменте.
Опубликовано:
Слушать - 15:17
Жизнь Серебренникова в последнее время была непростой. Три года назад, в 2019 году, коллективу «Гоголь-центра» пришлось показывать в Авиньоне спектакль «Outside» без режиссера. Из-за запрета покидать Россию, судебных разбирательств Серебренников остался тогда в Москве. В этом году, за несколько дней до открытия 76-го выпуска фестиваля в Авиньоне в Москве закрыли «Гоголь-центр».
«Черный монах» — история про безумие . С одной стороны — про безумие, с другой — про способ мышления. Наш спектакль представляет точку зрения на произошедшее, точку зрения всех участников событий. Поэтому спектакль — другая история. Это, скорее, пьеса «по мотивам» чеховского текста.
Серебренников: «Мы должны оставаться людьми в это чудовищно трудное время»
Мы спросили у режиссера, который пережил множество событий в последние годы, месяцы и даже в последние дни, о том, как он себя чувствует в Авиньоне, куда не только смог вернуться (и где его безоговорочно поддерживали и ждали), но и где ему доверили честь открыть фестиваль на самой престижной сцене.
Кирилл Серебренников: Мне рудно передать ощущения. Вы, наверное, от меня ждете слов, что я «нахожусь в каком-то экстатическом состоянии». Нет, любая премьера — это страшные волнения. Вот, тут открылась программа фестиваля Off. Это, как вы знаете, сотни маленьких спектаклей, которые идут по всему Авиньону. Я думаю, что каждая труппа, даже состоящая из одного или двух человек, испытывает ровно те же ощущения, которые испытывает наша большая группа артистов на площадке Папского дворца, открывая фестиваль. Всегда премьера, встреча с новым зрителем — это встреча с неведомым, это страшно, это — невроз, это стресс. И, к сожалению, этот стресс всегда перекрывает все эти мысли «о, как круто, что мы тут». Стресс выжигает любую эгоцентрику.
Источником стресса может быть и само перенесение вашего спектакля, поставленного в Германии, с традиционной сцены на очень сложную.
Конечно! Thalia Theater в Гамбурге, это — традиционная площадка, портал 10 метров. А здесь — 35. Здесь открытое небо, дует Мистраль. Говорят, он может быть невероятной силы. Это — совершенно другой свет, совершенно другой звук, другая команда артистов. Потому, что их стало больше по сравнению с камерным спектаклем на сцене Thalia Theater в Гамбурге. Это — совершенно «new edition, nouvelle édition» для фестиваля. Как мы и договаривались с пригласившим меня Оливье Пи.
Повесть Чехова «Черный монах» , в принципе, малоизвестна. Кроме того, у нее существуют разные, часто совсем противоположные прочтения. О чем ваш спектакль?
В, так сказать, «русскоязычном культурном сегменте» эта повесть известна. Она не является, конечно, типической для Чехова. Но этим она и интересна. Она показывает совершенно иное дарование Антона Павловича — писателя в чем-то даже мистического. При всём его рационализме и знании человеческой природы и при его, в общем, дистанцированном отношении к людям. Этот текст оказывает, ну, во всяком случае на меня, буквально физиологическое воздействие.
Есть в русской литературе несколько текстов — к ним относится начало «Мастера и Маргариты» Булгакова, какие-то фрагменты повести Лермонтова «Герой нашего времени». К этим же текстам относится, безусловно, и «Чёрный монах», который «попадает» в тебя моментально и вызывает какие-то особые вибрации.
Когда я здесь об этом рассказываю, на меня французские журналисты смотрят с удивлением и даже подозрением: ну, что это за безумие? Они же в подобные вещи не особенно верят. А русскоговорящего человека я, здесь, надеюсь как-то «найти», найти человека, понимающего, что текст может оказывать какое-то тотальное воздействие. Я нахожусь под влиянием этого текста уже давно. Поэтому мне было очень приятно с ним в конце концов разобраться!
В одном из ваших интервью вы говорили об «изменении сознания искусством». Можно предположить, что и здесь речь идет об этом. В этом произведении, по-вашему, безумие находится с какой стороны?
Нет, я не такой романтик, чтобы думать, что искусством можно повлиять на людей. Если бы искусство на это было способно, не было бы войн, подлости, идиотизма, тупости. Оно бы как-то «врачевало» эти вечные язвы, раны и проблемы человечества. А здесь история про безумие, да. С одной стороны про безумие, с другой — про способ мышления. Наш спектакль представляет точку зрения на произошедшее, точку зрения всех участников событий. Поэтому спектакль — другая история. Это, скорее, пьеса «по мотивам» чеховского текста, представляет его иную версию.
Искусство может иметь место во время войны и того, что сейчас происходит?
Это старый вопрос. Его уже задавали прекрасные люди. Какие-то своей судьбой отвечали, что невозможно. А выяснилось, что возможно. Возможно! Вот сейчас, в данную секунду, идёт страшная война: ужасная, несправедливая, братоубийственная, кровавая. Но одновременно люди хотят смотреть спектакли, ходить в оперу, ходить в кино. Вот сидят на улице в ресторанах. Как бы жизнь продолжается. И в этом — страшный закон бытия. Где-то кому-то очень плохо, но где-то кому-то в этот момент очень хорошо. И ничего с этим сделать нельзя.
В одном из прежних интервью вы объясняли, если я правильно поняла, что вы себе подыскивали для работы актеров, способных на многое, способных «выйти за расставленные флажки». Ваше появление в Каннах, постановки спектаклей в ваше отсутствие в Гамбурге, ваше присутствие в Авиньоне — такое ощущение, что это как бы реализация принципа «выхода за флажки». Это часть вашей жизненной философии?
Я хочу добавить к сказанному прежде, когда мы говорили о том, что «где-то кому-то плохо, а кому-то — хорошо». Это не значит, что надо веселиться во время войны. Я говорю о том, что жизнь гораздо сложнее, чем наше представление о ней. Это мысль Толстого. Он сказал, что «никакой художник, никакой безумец не может придумать тех сценариев, которые дает жизнь». Поэтому я живу по закону… даже не знаю, как его сформулировать… Один из законов, кстати толстовский, говорит: «Делай, что должен, и будет, что будет». Очень буддисткая мудрость.
Поэтому я здесь, может быть, но у меня нет никакой задачи «выйти за флажки», совершать какие-то побеги. Я просто знаю, что мне, моим товарищам нужно работать. Мы должны делать то, во что верим, то, что должно нам делать: оставаться людьми в это чудовищно трудное время, которое постоянно заставляет людей выбирать. Время, когда тебя постоянно заставляют принимать какие-то решения, не входить в какие-то двери, обязательно захлопывать, закрывать все остальные двери. Вот, мы стараемся действовать соразмерно совести, нашему пониманию, в общем, по-человечески.
Кстати о выборе… Вам этот вопрос много задавали, в частности в Каннах. Как реагировать на то, что не только украинцы, но и некоторые французы в дебатах предлагают на время конфликта в Украине «приостановить», то есть, «убрать из поля зрения» русскую культуру — классическую и современную?
Это их выбор. Они могут со своих глаз убрать. А каким-то глазам это может нравиться и хотеться. Наверное, найдутся какие-то люди, которые будут продолжать слушать музыку Чайковского и читать Чехова. Насильно это не делается. Потому что иначе это очень похоже на какой-то культурный терроризм. Ну, давайте запретим законодательно какой-то язык… Но мы же в этой точке бытия уже были. Уже запрещали языки, запрещали книги.
И слова...
Слова запрещали. Мне кажется, так поступать — крайне глупо. Общемировая культура состоит из множества частей. Русская культура — часть большой общемировой культуры. Так же, как украинская и французская культуры. Это часть одной общей энергии. Одного общечеловеческого знания, человеческого опыта — так скажем. И лишить себя части этого опыта — всё равно, что в теле запретить пользоваться каким-то пальцем или рукой. Это невозможно.
В вашем спектакле участвует коллектив «Гоголь-центра», в то время, как в Москве «Гоголь-центр» был закрыт…
Я всегда говорю: «Гоголь-центр» закрыли. Когда говорят «закрыт», это такая абстракция. Как будто он был закрыт, ну, «по воле Аллаха»… Нет — здесь какие-то люди. У них есть имена и фамилии. Они приняли решение о том, чтобы уничтожить достаточно «живой» театр.
Два года назад, опять-таки в интервью, вы говорили, что обычно театр живет 10 лет. И закрытие театра произошло через, как в этом цикле, 10 лет. Это случайное совпадение?
Ну, просто я ушел, уже практически два года назад. Но я считал, что театр какое-то время может существовать и успешно работать, пока он остается «живым». Тот театр, который остался работать после меня — не просто успешный, он рентабельный. Люди «висят на люстрах», премьеры — стоячие овации, спектакли вечером — овации, соцсети огромные. Выпускается мерч — всё сметают. Грубо говоря, на вложенный рубль театр приносил два.
Что редко для театра…
Конечно! Поэтому это глупо, это выстрел себе в ногу. Ну, они так решили по идеологическим соображениям. Они имеют право. Они учредители. Всё принадлежит им. Но я говорю о том, что театр, как идея, может закончиться, но может и продолжаться. «Прописка» может быть любой.
Есть коллектив...
Есть коллектив, есть люди, есть идея, которая называется «Гоголь-центр». Она может жить в России, может жить в Европе. Она может быть где угодно.
И последний вопрос: Франция отмечает 400-летие Мольера. Что для вас Мольер?
Для меня это герой пьесы Михаила Булгакова «Кабала святош». Человек, которому тоже закрывали театр. Человек, которого до потери сознания отчитывал король. И которого преследовала та самая «кабала святош», именем которой названа пьеса. Вот это для меня Мольер.
Премьера «Черного монаха» завершилась 7 июля овацией. Работа Серебренникова не оставляет критиков равнодушными. Как и сама повесть Чехова, спектакль вызывает противоречивые мнения. Постановка, по большей части, зрителям и критикам нравится. Газета Les Echos даже написала, что спектакль «Черный монах» войдет в историю Авиньонского театрального фестиваля. В то время, как театральный критик Libération, отметив очевидный интерес публики к постановке российского режиссера, вполне безжалостно обрушился на эпизоды спектакля с хореографией. Всё это показывает разнообразие вкусов и преференций ценителей театра, во Франции, а также многогранность интереса к работе режиссера из России. Постановку «Черного монаха» с коллективами гамбургского Thalia Theater и «Гоголь-центра» можно увидеть на сцене Папского дворца до 15 июля включительно.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться