«Этого не должно было произойти никогда и ни с кем». Как американский фонд эвакуирует украинцев из-под обстрелов
Основатель фонда Ukraine Rescue Fund Алина Любенская вот уже четвертый месяц спит урывками, по несколько часов в сутки. Из-за разницы во времени она, будучи в США, ночью не может отложить трубку мобильного — ей звонят те, кому нужна ее помощь. Это беженцы из «горячих точек» Украины, эвакуацию которых координирует Ukraine Rescue Fund. За это время Алина и ее муж, будучи основателями фонда, помогли десяткам семей. И продолжают помогать.
Опубликовано:
В Америке я живу уже 12 лет, но родилась в Харькове и жила там до 17 лет, — рассказывает RFI Алина Любенская. — Потом училась в Киеве и жила 17 лет в этом городе. Я вышла замуж за своего одноклассника, который в 15 лет уехал в Штаты с семьей — мы встретились с ним случайно в Европе. Он сам тоже из Харькова. У нас трое детей, живем в Сан-Рафаэле, это к северу от Сан-Франциско. Я получила образование в Беркли, по специальности менеджмент, но пока не работаю. Много работала в Украине, а здесь мы с мужем решили, что пока все дети не пойдут в школу, побуду с ними дома. И все у нас было спокойно и хорошо здесь, в Калифорнии, пока не наступило 23 февраля. В этот день я получила сообщение от своих близких в Харькове, что они обеспокоены. У них это был вечер, а у меня утро 23 февраля. Мы поговорили о том, что 8 лет война уже, но все же надеемся, что все будет в порядке. Они заснули, но проснулись от взрывов.
RFI: До этого в течение нескольких месяцев ряд западных СМИ публиковал данные, согласны которым Россия нападет на Украину. В США это обсуждали, верили этим прогнозам?
Алина Любенская: Здесь это обсуждали, люди меня останавливали, расспрашивали. Но в Украине все же надеялись… Это же наши соседи, да, у нас такой ужас с ними творится, но… Война на всю Украину — не может такого быть! Причин не могли найти. Ну, там Крым, там коридор, что-то еще, но не вся Украина! Никто не подозревал, что так вероломно и так жестоко. Не хотелось верить в такое в наше время. Это был шок. Думала, хотели показать, сколько у них оружия, власти, вот, посмотрите, весь мир, и бойтесь. Так что шок был безумный, и вопрос, за что, почему — он до сих пор витает.
►►► Интернет-сайт калифорнийского фонда Ukrainian Rescue Fund
Я так понимаю, что с первого дня вы были на связи с вашими близкими в Харькове. Как они реагировали, что делали?
У них был шок, они выскакивали из подвалов, из бомбоубежищ сообщить, что с ними все в порядке. Это были первые несколько дней. Потом стало ясно, что им нужно выезжать. Особенно тем, у кого дети. Потому что бомбили постоянно. Поезда штурмовали, выехать было очень тяжело, дороги были забиты. Люди вскакивали в свои машины, брали соседей, даже если не было места. В одну машину могло поместиться громадное количество людей. И ехали куда-нибудь подальше, в основном это был Днепропетровск, Западная Украина.
Мы поняли, что нужно что-то делать, и буквально на пятый день мой муж был в Праге. У наших друзей там было несколько пустых квартир. Они сказали: пожалуйста, вот вам ключи, пусть люди приезжают. Люди из постсоветских стран очень хорошо помнили рассказы родителей, в частности, про советские танки в Праге. Все это было в историях их семей, и все бросились помогать. Мы поняли, что кому-то из нас нужно ехать туда, встречать наших друзей и знакомых, которые бегут от войны. Они бежали с детьми, в чем были. Мой муж поехал в Прагу, а я начала помогать отсюда. Пошел клич в интернете, в фейсбуке, в инстраграм, на радио. Мы работали с большими фондами, принимали донаты, паковали лекарства, вещи, и детские, и взрослые, и продукты с долгим сроком хранения, в том числе для армии. В «Амазоне» уже невозможно было что-то заказать — столько было заказов. Самолетами это все отправляли в Варшаву, оттуда через Львов в Украину. К тому моменту стояли многокилометровые очереди на украинско-румынской границе, то же самое происходило на всех украинских границах. Это была суровая зима.
Кто из ваших близких оказался среди беженцев?
Наши друзья, семья с тремя детьми. До границы ехали четыре дня. Потому что уже были блокпосты, и они останавливали, ориентировали, куда можно, куда нельзя, где бомбят, нужно постоять или, наоборот, ехать быстро. Некоторые истории беженцев мы публикуем на нашем сайте, хотя мало что успеваем выкладывать. Была у нас эвакуация двоюродной сестры моего мужа из пригорода Харькова. Они ждали человека, которого за ними послали, но его машина попала под обстрел и заглохла. Нашли автобус, они ехали на нем до Черновцов, по-моему, там пережидали. Потом в Румынию, в Прагу, в Польшу и обратно в Чехию, с ними восьмилетний ребенок. Даже если человек знал, куда он хочет, зачастую приходилось ехать очень сложным путем до места назначения. Очень помогали волонтеры на границах, но с транспортом были проблемы.
Те, кто приносил гуманитарную помощь в США, это были в основном украинцы?
Распространяться это стало среди русскоговорящих — украинцев, белорусов, россиян. Потом об этом узнали американцы, люди до сих пор что-то приносят. В общем, кинулись помогать все, абсолютно. Причем из всех стран мира, из Индии, из Китая. Настолько удивительно было, как эта ситуация подняла в людях самое лучшее. И объединила их не только в Украине, но и по всему миру.
Но прошло четыре месяца. Люди не устали помогать, как вам кажется?
Как мне сказал недавно знакомый журналист, это информационные циклы. То есть тема вытесняется другими новостями. Но люди, видя меня в футболке Stand for Ukraine или в моей харьковской футболке, всегда останавливают и задают вопросы. Просто это не на первых полосах. На первых полосах… в Америке тоже случается многое: то в школах стреляют, то еще что-то. Но люди помнят про Украину, и наша работа как волонтеров — напоминать. Конечно, все устают. Иногда хочется закрыть глаза, и чтобы все закончилось, когда ты их откроешь. Но пока помощь идет большая. Но та волна дикой поддержки, которая была в первые месяцы, несколько утихла.
Как получилось, что вы создали фонд помощи беженцам?
Когда мой муж улетал в Европу, он договаривался с руководством на работе, потому что мы не понимали, сколько времени это займет. По дороге он заехал в головной офис своего банка в Нью-Йорке. Его там поддержали, а он сказал: пожалуйста, если кому-то из ваших близких в Украине нужна помощь, говорите, мы будем делать все возможное. И, еще не сев в самолет, он получил письмо от сотрудника банка с просьбой спасти его дядю, который в Северной Салтовке (район в Харькове — RFI), на 12 этаже, дом без света, туда уже дважды попали снаряды, он диабетик, без еды, заканчиваются лекарства.
►►► Ukraine Rescue Fund: истории беженцев
И муж мне переслал две фотографии — кружочек на 12 этаже и нижние помещения в этом здании, которые они используют как убежище — где он может находиться. Я понятия не имела, как его найти и вытащить оттуда. Я была в Харькове год назад, до этого 8 лет назад. И я начала звонить, искать в интернете, спрашивать у всех знакомых, есть ли волонтеры, волонтеры-водители? Я обзвонила примерно 200 номеров. Ты просишь ехать туда, где стреляют, где реально страшно, а туда никто не хочет ехать. А ты должен попросить, чтобы забрали пожилого человека, вывезли в другой город. И получается, ты вручаешь чью-то судьбу в чьи-то руки, но не знаешь этих людей. И я в результате познакомилась с очень многими волонтерами, очень добрыми, чуткими, отважными людьми. Я всю ночь провела на телефоне, и этого человека вывезли. Ему 75 лет, он сейчас у своей сестры в Англии, все в порядке.
Он написал письмо благодарности банку, оно попало к руководству банка и банк помог зарегистрировать фонд. Так мы начали организовывать эвакуации беженцев, и я поняла, что мы можем это делать.
Разные ситуации бывают, все на доверии, на твоих ощущениях. Когда ты спишь по 2–3 часа, ты уже более интуитивно чувствуешь людей, с которыми общаешься. И мы вывозим беженцев, занимаемся гуманитарной помощью, медицинской помощью, фандрайзингом.
Вы говорите, что помощи поступает меньше, чем раньше. Можно ли говорить, что всего хватает?
Мы вывозили людей, чтобы они побыли под небом без сирен и обстрелов. С детьми, с животными. Европа открыла все двери и помогала — и финансово, и страховками, и жильем. Но сколько можно помогать? Месяц, два. Туда приехало порядка 7,5 млн людей. Европа не растянулась, не увеличилась. И любое гостеприимство не может быть вечным. А работу найти там очень сложно, никто не был готов к такому повороту событий, нет такого количества рабочих мест, чтобы люди могли заработать деньги на съем жилья. И многие начали возвращаться. У кого-то там мужья, старшие сыновья. У кого-то остались дома. Около 2,5 млн вернулись. Мы стараемся помогать, но таких финансов у нашего фонда нет, чтобы можно было снять жилье, например. К тому же никто из нас не знает, как надолго это все. Мы стараемся поддержать, ищем программы, которые все еще работают, но неизвестно, сколько они продлятся. У других стран тоже свои лимиты помощи, и очевидно, что она будет сокращаться.
Вы и сами были в Украине после начала войны. Расскажите, что вы там делали, что видели?
Мы были в апреле с мужем во Львове, ждали семью из Харькова с двухлетним ребенком и очень пожилыми родителями, мама там была в кресле-каталке. Они выехали на своей машине, сначала не хотели, но потом, когда начали бомбить, бежали. Думали где-то переждать. Потом этой женщине, Оле, поступило сообщение, что ее родственница и ее двухлетний ребенок, который играл с их ребенком, погибли под обстрелами. И они приняли решение не возвращаться. И попросили нас, чтобы мы помогли им выехать. Мы подсказывали, куда ехать, организовывали ночлеги, потому что из-за пожилых родителей они не могли ехать подолгу. Встретили их во Львове, дали отдохнуть. Помогли перейти границу, там большие очереди, все сложно — если ты не знаешь, как и что, теряешься. Сейчас они обустраиваются в Германии. Добирались туда в общей сложности 3 недели.
Вы видели эти очереди на границе. Какое впечатление на вас произвела эта картина?
Это граница с Польшей. На польской стороне село Медыка, на украинской — село Шегини. Мы там были, когда основная волна уже схлынула, но было все равно около 300 человек. Ты проходишь очередь медленно, потому что проверяют, не у всех есть загранпаспорта, потому что кто-то бежал без всего, многие и не собирались за границу и не оформляли загранпаспорта. Очень горько и больно это наблюдать, потому что кто-то решил, что они недостойны иметь свой дом, что они или должны быть уничтожены или куда-то уйти, оставив абсолютно все. Когда ты видишь бабушек, которые все оставили… У них есть выбор: или быть убитыми, или уезжать. Вот они уезжают, кто-то кошку за собой тащит, одна бабушка несла маленькую котомочку, по-другому не назову. И она сама уехала из Днепропетровской области и потихонечку дошла до границы.
В Медыке огромный волонтерский городок со всего мира. Первыми беженцев встречали израильтяне, у них там громадная медицинская палатка. Кому-то померить давление, кто-то пожилой, кто-то уже очевидно нуждается в медицинской помощи, кому-то просто валерьянки дать. Это безумно тяжело, когда они бегут и не знают, куда. Это страшно. Они в основном молчат, у всех глаза застывшие. Видели, как мужчины провожали своих жен с детьми, им самим нельзя пересекать границу. А женщины уходят в никуда, потому что далеко не все понимают, куда им надо. Спрашивают у волонтеров, куда нам, подскажите? Они друг друга могут поддержать, но каждый сам по себе и не знает, что ждет впереди, осталось ли что-то дома. Это очень выматывающее ощущение.
Вы говорите, что помощь Европы не бесконечна, как и ее ресурсы. Не может она дать всем работу и бесплатное жилье. А что делать людям, которым некуда возвращаться, потому что нет жилья?
Я более чем уверена, что они будут возвращаться. Они это и делают. Мы сейчас стараемся их расселять в относительно безопасных районах. Это Закарпатье. Там сейчас ставится много домиков, стараются продумать какое-то строительство, хотя бы временное. Европа не будет нас выгонять, просто людям становится сложнее, они понимают, что нужно устраивать жизнь, то есть искать работу, учить язык. Далеко не все это могут, и в этом плане Европе сложнее будет помогать. У меня очень много знакомых, они хотят вернуться, так хотят вернуться… Но пока они не могут, у них дети, которые там пошли в школу. Они стараются просто выжить, найти работу, недорогое жилье, чтобы можно было как-то жить, относительно по-человечески все это время, не известно, какое.
Как помогают уязвимым категориям беженцев? Людям с инвалидностью, с ментальными расстройствами, просто пожилым?
Тут нужен спецтранспорт, особенно, если речь идет о человеке лежачем. Скорая помощь и спецтранспорт ходит не везде в Украине. И это становится для нас спецмиссией. Убираем из автобуса сидения, кладем матрасы, нанимаем сиделку и везем до Львова или до Медыки, и там уже ждут немецкие скорые — но только если у человека есть направление из медучреждения Германии, что его там ждут.
А направления как получают?
Как правило через родственников, если они есть за границей. Германия так помогает, поляки очень помогают. В Пшемысле есть замечательный госпиталь, этот город буквально в 23 минутах езды от границы. Если людям, перешедшим границу, требуется медицинская помощь, их госпитализируют. Потом их могут доставить в дом для пожилых людей или в дом для пожилых с медицинским обслуживанием. Это все оплачивает польское и германское правительства.
Вы сами с такими случаями не сталкивались?
Мы долгое время искали транспорт для женщины 65-летней, лежачей, из Днепропетровской области. Начали вывозить, у нее поднялось давление, пришлось остановиться в Полтаве, в госпитале. Там провели неделю. Потом нашли транспорт и медсестру, которая сопровождала ее до Львова. Потом до Медыки. Там врачи посмотрели, положили в госпиталь, нужно было ставить кардиостимулятор. Вообще, каждая эвакуация ведется так, что ты знаешь о человеке буквально все, если родственники есть, у тебя все их телефоны, ты с ними контактируешь, узнаешь всю историю болезни, и что может произойти. И вот в этом случае было сложно, потому что не было мест в домах престарелых с медицинским обслуживанием, где могли бы принять на неопределенный срок. Она около 10 дней провела в госпитале, в итоге мы нашли место и перевезли ее. Но я понимаю, что сейчас это становится все сложнее и сложнее, потому что Европа перегружена беженцами и там не всегда могут оперативно помочь.
Наш фонд не вывозит автобусами. Мне важна не численность, а чтобы человека не потерять. Я должна знать, откуда забираю, что человеку необходимо, его личные нужды. У нас были разные случаи. Например, у человека почки одной нет, другой лечится от рака, нужна химеотерапия, договаривались о лечении. Звонили в больницы, спрашивали, и как правило поляки говорят: да, конечно.
У нас порядка 10 водителей, знаешь их всех, кто везет, куда везет, на телефонах постоянно. Я прошу, чтобы выписали телефон мой на бумажку, если вдруг потеряют мобильник, чтобы всегда могли кого-то попросить и набрать меня, чтобы я знала, где они, пока не добрались до места. Как добрались, мы им как правило даем несколько дней отдохнуть. Потом у нас есть в фонде психолог, который с ними работает. Потому что у людей часто начинаются панические атаки, страхи, обостряется все. А им нужно быть адекватными, держать себя в руках. Как я говорю, поплакали немного, а теперь нам нужно выжить, а это работа.
Есть истории, которые запомнились больше других?
Все истории уникальны. Вывозили семью из Харькова, пять человек, 8 собак, 4 кошки. Везти нужно было в Голландию, их друзья там ждали. Первая машина за ними приехала, началась бомбежка, рядом с машиной упал снаряд, воронка, разумеется, водитель уехал. Они звонят, плачут. Ищем другую машину. Вроде, договорились, едут к ним. Опять бомбежка. И опять рядом с их домом падают снаряды. Они с таким количеством животных уже даже из дома не выбегали. Вывозили их тяжело. Приехал водитель вовремя, до комендантского часа, началась бомбежка, его не пустили. Надо ночевать в машине, а везде бомбят. Он нашел на стоянке брошенные машины, встал между ними, стоял там, пока его не пустили в Харьков. Пока они ехали, стало плохо мужу, пришлось делать остановки. Слава Богу, все закончилось хорошо, но это было очень выматывающе. Эвакуировали их порядка двух недель. Водителя иногда найти очень сложно, потому что это «горячие» точки, никто не хочет ехать, и ты просишь, любые деньги предлагаешь.
Еще одна история была с женщиной, которую я видела лет 20 назад на выставке котов. Она жила в Борисполе и написала грустный пост, что у меня столько друзей по всему миру, но никому мы здесь не нужны. И она одна, у нее 8 котов, 2 собаки. А ехать за ней никто не хочет, потому что Борисполь — аэропорт, его бомбят нещадно. Я ей позвонила и сказала, что постараюсь помочь. Борисполь находится по другую сторону мостов, если ехать из Западной Украины. И ты не знаешь, пересекая мост, сможешь ли вернуться. Бомбят. Один человек согласился. Подъезжает и видит, что в то место, где по навигатору ее дом, прилетает снаряд. Он все же решил проверить, подъехал. Оказалось, что снаряд упал возле дома, но Татьяна стояла, ждала его. Обстрел закончился. Но уже начался комендантский час, им нужно было переночевать в ее квартире. Все вещи были собраны, все животные уже были в переносках. В 5 утра начался дикий обстрел, они прыгнули в машину, не дожидаясь окончания комендантского часа. Где-то переждали, потом пересекли мост, ехали долго, приехали на румынскую границу. Таня была в таком состоянии, что живы, слава Богу! И тут оказалось, что одной кошки нет. Сбежать она не могла, и они понимают, что она осталась дома, в Борисполе. И знаете, что сделал водитель? Он поехал назад. Нашел кошку и привез ее обратно (в одну сторону около 550 км — RFI).
Я с этим человеком работаю уже 3,5 месяца. Однажды он вез людей из Киева, маму с дочкой и их соседку. Они сказали, что не поедут за границу, поедут в Луцк, у них там домик. И вот, они выехали, у них день — у меня ночь (первые 3 месяца я спала по 3 часа максимум). Помню, они выехали уже из Киева, я сказала, слава Богу, и заснула. Новости при этом у меня работали, я не выключала их, заснула под них. Проснулась и слышу по новостям, что Луцк бомбят. Звоню им, где вы, что вы?! Он говорит: я знаю, у меня вай-фай, я слушаю, мы едем в другой город, не переживай. Это было начало марта. Я поняла тогда, что мне страшно, что я ответственна за их судьбы, как я буду жить потом, если с ними что-то случится? Мы на это не подписывались, нас этому не учили, это то, что мы должны делать, но это очень тяжело.
А представьте мам с детьми там. Они хотят спастись и спасти детей, но им нужно сесть в чужую машину и ехать куда-то. Я не уверена, что была бы достаточно смелой, чтобы сесть к кому-то, кого я не знаю. И многие боятся, приходится их уговаривать, работать как психологу. Когда приходит чувство, что ты помог, ты спас, становится гораздо легче.
По вашим ощущениям, чем и когда закончится эта война?
Она нескоро закончится. Очень много людей еще погибнет, с обеих сторон. Правительства могут договариваться, но люди не забудут. И я не уверена, что нашу армию можно будет остановить и повернуть назад. Границу никто новую чертить не будет, люди пойдут до конца. Война не бывает правильной, но эта — очень жестокая, вероломная, бесчеловечная, насколько об этом можно говорить в превосходной степени.
Я из Харькова, Буча и Ирпень — тоже мои города. Мой бывший сотрудник, десантник, человек в возрасте, живет в Ирпене. С ним прервалась связь. И только через 30 дней, когда город освободили, мы в новостях случайно увидели его жену. Она рассказывала, что они провели 30 дней в погребе своего дома. Его пожилая мама умерла на второй неделе, и они не могли вынести тело, потому что как только они открывали погреб, открывали огонь снайперы. И они провели 30 дней там втроем. Это ужас, и этого не должно было произойти никогда и ни с кем.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться