Ложь — вынь да положь!

В эту малоснежную зиму без привычных развлечений, скрашивающих самое темное время года, особый смысл приобретает старый этнолингвистический спор о том, сколько же слов имеется в языке эскимосов для обозначения снега. Вот что пишет об этом Стивен Пинкер в своей нашумевшей книге «Язык как инстинкт».

Доктор филологических наук Гасан Гусейнов DR

«Вопреки распространенному мнению, эскимосы… отнюдь не пользуются четырьмястами слов для обозначения снега, как порой пишут! Этих слов ни двести, ни сто, ни сорок восемь, ни даже девять. Один из словарей приводит всего лишь два таких слова.

Так откуда же пошел этот миф? — спрашивает Пинкер.

Его автор отнюдь не тот, кто и в самом деле штудировал эскимосско-алеутскую семью языков, на которых говорят аборигены от Сибири до Гренландии. Антрополог Лора Мартин документально зафиксировала, что эта легенда родилась в городском кабинете, становясь всё более впечатляющей с каждым пересказом. В 1911 году Франц Боас как-то случайно обмолвился, что эскимосы имеют четыре не связанных между собой корня слов для обозначения снега. Бенджамин Ли Уорф приукрасил этот рассказ, упомянув уже цифру семь и намекнув, что можно насчитать и больше. Его статья широко разошлась по разным изданиям, потом стала цитироваться в учебниках и популярных книжках по языкознанию, что привело к невероятному раздуванию первоначально упомянутых цифр в книгах, статьях и газетных колонках „Удивительное рядом“».

«Лингвист Джеффри Паллам, много сделавший для популяризации статьи Лоры Мартин в своем эссе „Великая мистификация эскимосского словаря“, рассуждает о том, почему эту байку без малейших сомнений подхватили: „Приписанная эскимосам языковая экстравагантность очень удачно совпала с многими другими аспектами их полисинтетической извращенности: потирание носами при встрече; предоставление жен в пользование гостям; употребление в пищу сырого тюленьего жира; оставление стариков на съедение белым медведям“. Такова ирония судьбы. Лингвистическая относительность родилась в научной школе Боаса как часть кампании, демонстрирующей, что бесписьменные культуры имеют такое же сложное и глубокое строение, как и культуры народов Европы. Но вымыслы, якобы расширяющие пределы мышления, притягательны тем, что на другие культуры можно посмотреть свысока и трактовать их психологию как малопонятную и экзотическую по сравнению с нашей собственной».

У прочитавших Пинкера прямо отлегло от сердца. Разоблачена, решили они, вся эта байда о традиционных культурах, якобы обладающих какими-то такими своими богатствами, которыми не наделен и зря, дескать, кичится авангардный мир современной цивилизации. Многие как-то пропустили мимо ушей, что речь у Боаса шла не о противопоставлении первобытной культуры культуре развитой, а, совсем наоборот, о невероятной приспособляемости человека к сложным условиям существования.

Например, людям, говорящим на русском языке, приходится сталкиваться с огромным богатством и многообразными формами лжи. Ложь обычно определяют как намеренное искажение истины. Это, наверное, и правильно. Но если бы все было так просто, в языке не возникло бы столько синонимов. Даже в самом простом словаре синонимов мы найдем полсотни только приличных слов для обозначения этого дивного понятия. Только посмотрите на этих красавцев!

Сказка
Свист, художественный свист
Обман
Гон
Телега
Туфта, туфтогон
Неправда
Выдумка и вымысел
Кружева
Вранье, враки
Клевета
Лапша на ушах
Вымысел
Треп, болтовня
Дезинформация, деза, дезуха
Дурочка, запустить дурочку
Байда
Клюква
Лабуда
Фуфло, фуфлогон
Брехня, брех
Лажа
Измышления
Чернуха
Загиб
Кривда
Нагон
Трындеж
Загибон
Облыжь
Фейк
Гониво
Мухлеж
Надувательство

В словарях синонимов приводятся и слова, которые я и не знал: транда, забобоны, какие-то еще особые бабские забобоны, есть даже полуистина. Да любой читатель легко добавит свое к сколь угодно длинному списку. Ведь ложь разнообразнее, пестрее и часто интереснее истины. Особенно если она не касается нас лично.

А сколько слов, запрещенных к употреблению, но таких, для которых люди придумали эвфемизмы — нагибалово, звездеж и многие другие. Сколько еще в нашей памяти не записанного, ибо не записуемо! Может, страшно сказать, товарищи просто наслаждаются, купаясь во лжи, радуясь, как этой лжи верят другие? Придумывая все новые и новые разновидности, новые приемы распространения дезы, фейка и прочей чешуи?

Тем временем наука не стоит на месте, и в статье выдающегося американского антрополога и исследователя языков и культур народов Севера Игоря Крупника «Сколько слов для льда у эскимосов?», опубликованной ровно десять лет назад в сборнике в честь юбилея антрополога М. А. Членова, показано, что эскимосы (инуиты) и в самом деле используют десятки слов для обозначения снега, но еще больше — для обозначения льда в его разнообразных формах, способах замерзания и оттаивания. И все эти десятки слов используются, стало быть, для обозначения тех угроз и надежд, которые сулит человеку местоположение, цвет, прозрачность, подвижность этой холодной субстанции, от понимания которой так же зависит жизнь и смерть сообщества, как в перенаселенных мегаполисах — от понимания масштабов, форм, методов, конфигураций, подачи и заглатывания лжи, неважно — начальственной или холуйской.

В общем, хоть у нас в эту европейскую зиму 2020 года снега мало, а лжи много, история на эскимосском снеге и русской лаже не кончается. Ложь едва ли поубавится, даже если снега февраль и март досыпят. Потому что язык — вещь все-таки загадочная. Люди, с одной стороны, не могут спорить с горшечником, подарившим нам эту не вполне понятную сущность. А с другой стороны, сами воспитывают себя и свое окружение в духе симпатии ко лжи. Говорят, некоторым даже нравится дурить друг друга и быть дуримыми. Дескать, не соврешь в нужном месте в нужное время — ничего не добьешься. Так ли это на самом деле? Многие считают ложь нормой. То же это, что считать норму — ложью? Например, есть норма, в соответствии с которой по-русски нельзя говорить, а тем более писать «ложить». Только, мол, класть. А потом говорят деткам: «Вынь да положь!» А те потом живого поэта принесут: «Тятя, тятя, наши сети притащили «Облако в штанах»! Вы любовь на скрипки ложите. Любовь на литавры ложит грубый. А себя, как я, вывернуть не можете, чтобы были одни сплошные губы! Значит «ложить» — можно?!" Можно, можно, но вообще-то нельзя, а так, иногда, даже нужно!

Может ли привыкшее ко лжи, развращенное ложью общество проснуться в правде? Кто ж его знает — однова живем! А вот Стивену Пинкеру для следующего издания книги о языке как инстинкте придется прочитать статью Игоря Крупника.