Левиафан Советского Розлива

Филолог Гасан Гусейнов вспоминает, как «обогащал свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» и прочитал рассказ «Левиафан» Жюльена Грина.

Но вот, значит, «культ личности Сталина и его последствия» по-быстрому преодолели и пустились в обогащение «памяти всеми теми богатствами, которые выработало человечество» KIRILL KUDRYAVTSEV / AFP

Незадолго до окончания школы, году в 1968, я прочитал гениальную статью Елены Викторовны Падучевой под названием «Логическое ударение в текстах реклам и объявлений». Опубликована эта статья была еще раньше, в начале 1960-х, а перечитал я ее с новым удовольствием и радостью узнавания лет десять назад, в «Избранных работах» Е. В. Падучевой. Под влиянием той статьи я начал собирать попадавшиеся на глаза таблички, объявления, лозунги. В те годы как раз ломали брусчатку на Пресне (строили метро), ломали Собачью Площадку (строили проспект Калинина, ныне — Новый Арбат), и я таскал оттуда таблички из бань и каких-то шалманов. Большая часть этих табличек давно пропала, остались в памяти «Есть теплое пиво!», «По воскресеньям баня работает с 7 утра до полного помоя посетителей», загадочное для меня тогда «Кто мылся до бритья, тот бреется вне очереди», «Сметана в розлив только до 1 л», «Прием посуды не производится. Нет тары», «Розлив пива только в тару покупателя».

Е. В. Падучева: «Объявление в детской молочной кухне: „Молоко отпускается в чистую посуду покупателя“. Смысл объявления состоит в следующем: во-первых, до сведения покупателя доводится, что молоко, в отличие от кефиров, киселей и прочего, продается в розлив, и поэтому покупатель должен иметь для него собственную посуду; во-вторых, здесь содержится гигиеническое предписание, что посуда, в которой вы понесете молоко для ребенка, должна быть чистой. Предложение получается стилистически дефектное, и единственная причина этой дефектности в том, что оно перегружено логическими ударениями».

Большинство таких объявлений и из моей коллекции конца 1960-х-1970-х гг. иллюстрировали главное положение Елены Викторовны: наличие двух и более логических ударений может сделать объявление почти абсурдным. Можно пойти еще дальше и сказать так: малейшее поползновение задуматься об этих логических ударениях быстрым шагом доведет задумавшегося до подрывных идей. Так оно вскоре и случится.

В 1970 году грянуло столетие Ленина. Этому событию предшествовал конец хрущевского общественного оживления, а само оно протрубило вечернюю зорю эпохе так называемого застоя, с его уходящей в стеб и сардоническое веселье атмосферой. Эта атмосфера была до некоторой степени запрограммирована шуточными лозунгами и призывами юбилейного года. Среди других хохм, вроде мочалки «По Ленинским местам» или пудры «Прах Ильича» выделялся коньяк «Ленин в Разливе», тем более потешный, что вопрос о правильности написания «розлива / разлива» по сей день волнует некоторых в остальном угомонных лингвистов.

А Ленин в розлив поступил, кстати, говоря, в 1956 году, после ХХ съезда КПСС, на котором было провозглашено «возвращение к ленинским нормам государственной и партийной жизни». Что это были за нормы, каждый хотел понимать по-своему. Несмотря на жестокую правду, ради сохранения стабильности советского строя, правоверная интеллигенция приняла за аксиому, что Сталин «извратил ленинизм», поубивав верных ленинцев. К счастью, объясняли нам, не всех. И вот теперь эти верные ленинцы предлагают взять на вооружение ленинские нормы.

Среди прочих норм, которые товарищ Сталин порушил, числился интернационализм. Депортация некоторых малых народов с конца тридцатых до середины сороковых годов пришла и к своему логическому финалу, когда начали убивать евреев. Правда — не по-гитлеровски, как евреев, а как врачей-отравителей, космополитов и иностранных агентов. Да и убить успели не очень-то и много народу. А вот кровь попортили всем. Даже Лазарь Моисеевич Каганович, помнивший антисемитскую подоплеку чисток 1936 года, говорят, затрепетал. Даже Молотов, чью жену-еврейку посадили за участие в создании государства Израиль, дрожал: он-то знал, что Сталин шутя называл его в письмах «Молотштейн». Может, шутил отец народов. А вдруг нет?

Короче говоря, в ответ на всю эту позднюю истерию борьбы с низкопоклонством перед заграницей верные ленинцы вытащили с помойки фразу товарища Ленина. Фраза, не побоюсь этого слова, совершенно офигительная. Она вытатуирована у моего поколения на внутренней стороне черепа. Вот она:

«Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество».

Ленин сказанул это в 1920 году на съезде комсомола. Разумеется, под таким лозунгом трудно было бы вести классовую борьбу. Да и из человечества Советы интересовало только «все прогрессивное человечество», а не абы кто.

Но вот, значит, «культ личности Сталина и его последствия» по-быстрому преодолели и пустились в обогащение «памяти всеми теми богатствами, которые выработало человечество». Тут и началась свистопляска и вакханалия. Пользуясь кратковременной растерянностью коммунистов-сталинцев, так и не сумевших «обогатить свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество», некоторые работники умственного труда осуществили страшный подкоп под нашего советского человека. Была, среди прочего, развернута грандиозная программа публикации памятников всемирной литературы. Разумеется, не всего ее богатства, «которые выработало человечество»: решили, от греха, не относить к этому богатству Фрейда или Кафку, Оруэлла или Джойса, не говоря уже о ранее удаленных или удалившихся из СССР писателей-эмигрантов — от Аркадия Аверченко до Саши Черного. Но все-таки, все-таки — наиздавали столько, что прочитать все это было невозможно, хотя в интеллигентных квартирах стояли подписные издания, собрания сочинений Чарлза Диккенса, А. И. Герцена и Библиотека всемирной литературы в 200 томах.

Среди книг, выпущенных в видах получения «знания всех тех богатств, которые выработало человечество», были и сборники французских писателей. Например, в 1973 году, когда СССР как раз подписал конвенцию об авторских правах, и издавать переводную литературу стало несколько сложней, вышла антология «Французская новелла ХХ века. 1900–1939». Среди других, гораздо более известных авторов, появилось там и имя Жюльена Грина. Его рассказ «Левиафан» я прочитал, когда поступал в аспирантуру, и он много лет оставался у меня в памяти, как не вынутая из пальца заноза. Герой рассказа отправляется из Франции в Соединенные Штаты в качестве единственного пассажира большого торгового судна. Капитан на всем протяжении плаванья пытается разговорить своего единственного пассажира, но все напрасно. Тот молчит, а читателю предстоит выбрать, с кем отождествить себя самого — с разговорчивым и вполне симпатичным капитаном, огорченным, что никак не удается скрасить плаванье интересной или хотя бы занятной беседой с новым человеком на борту, или с молчуном, бегущим из Франции в Америку. Если бы не название рассказа — «Левиафан» — у читателя не было бы никакой возможности увидеть в пассажире библейского пророка Иону, а в судне «Добрая Надежда» — того самого кита, из чрева которого Иона обратился к богу со спасительной молитвой. В отличие от библейского сюжета, пассажир «Доброй Надежды» умирает, едва Америка показывается на горизонте. И у читателя появляется шанс мысленно перечитать рассказ Грина и, может быть, поверить, что Иона — вовсе не пассажир, а капитан «Доброй Надежды», или что Иона — это они оба: один, слабый и молчаливый, навсегда остается заложником страшной рыбы, а другой, витальный и разговорчивый, все-таки выйдет на американский берег, а после даже вернется во Францию, из которой уйдут и оккупанты, и нацизм, и она будет спасена, как когда-то библейская Ниневия, несмотря на досаду Ионы. Думаю, что публикация рассказа Жюльена Грина в 1973 году была недоработкой цензурных органов. Впрочем, такой мелкой, что и сегодня рассказ этот интересен разве что студентам, занимающимся историей мировой культуры. Не уверен, что они хотят стать коммунистами, но «обогатить свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество», очень даже не против.

В начале 1960-х годов разбирать ленинские цитаты и советские лозунги еще не полагалось. Самые яркие из оставшихся в СССР представителей так называемой московско-тартуской школы, как Ю. И. Левин и Е. В. Падучева, начнут разбираться с лозунгами и советскими клише — уже в предчувствии разложения советского Левиафана и на закате советского века. Не их вина, что к запаху этого разложения так принюхались миллионы нечитателей Падучевой и Левина, Жюльена Грина и Библии, Кафки и даже переписки товарища Сталина с Молотовым и Кагановичем. Вот почему многим и кажется, что в подновленном советском Левиафане можно и поплавать по неспокойным морям и океанам — эдаким невинным туристом, по приколу. Но рыться, в советском, по слову Маяковского, «окаменевшем дерьме» придется и во чреве Левиафана, где, как известно, «гражданам с узким горлышком керосин не отпускается».