Как свои пять пальцев? Ну-ну…

Филолог Гасан Гусейнов размышляет в своей еженедельной колонке на RFI о том, как получилось, что в новых молодых языках обозначения пальцев такие бедные и невыразительные, а в языках древних — латинском и греческом — столь конкретные и столь богатые, и как поэзия все-таки помогает языку не потерять верную нить.

Деталь фрески Микеланджело «Сотворение Адама», одной из композиций росписи Сикстинской капеллы © фото - википедия

Зазнайство людей, хорошо знающих родной язык, раздражает тех, кто признает, что знает этот свой родной язык все-таки недостаточно. И само слово зазнайство — о том же. Говори, да не заговаривайся. Знаешь, да не зазнавайся.

Это все я то и дело повторяю сам себе, столкнувшись с собственной беспомощностью при толковании того или иного простого слова. Например, сколько раз бездумно повторяешь, что знаешь что-то «как свои пять пальцев».

Первое ошеломление было в юности, когда Аристотель объяснил мне, что руки даны человеку не просто так, а для того, чтобы лучше думать и точнее формулировать свои мысли. Цокая и причмокивая, я слушал об Аристотеле сначала из уст учителей, а потом и читая его самого. Магия, колдовство? А зачем нам десять пальцев? Ну как же, говорит Аристотель, чтобы держать в руках перед глазами все десять главных категорий: вот этот палец (в общем, все равно, какой) — это ответ на вопрос «что?»; а вот эти два — ответы на вопросы «где?» и «когда?»; стало быть, сущность, пространство и время. А потом идут качество и количество. А потом — отношение, а за ним — четыре категории движения — пребывания, обладания, действия и претерпевания, или страдания. Ровно десять — как раз по числу пальцев на обеих руках. Исидор Севильский — покровитель всего дигитального мира — даже говорит, что и слово digitus (палец) буквально означает «один из десяти».

А за что отвечает половинка от десятки — пять пальцев одной руки? Оказывается, за внятность речи. А это руко-водство и руко-делие уже римляне отточили до совершенства, и вот мы раскрываем кулак — теперь уже в строгом порядке — во-первых, надо задумать и даже открыть предмет для разговора; во-вторых, придумать план разговора; в-третьих, набросать придуманное, подобрав подходящие слова; в-четвертых, запомнить все это; в-пятых, исполнить задуманное, придуманное, набросанное и запомненное.

Кто дослушал или дочитал до этого места, большой молодец. Потому что дальше пойдет совсем другой разговор. Без метафор, без переноса с языка человеческого тела на язык человеческого духа.

Но сначала я хочу привести стихотворение одного из моих любимых ленинградских поэтов второй половины прошлого века — Сергея Вольфа (1935–2005).

Здесь проходил Катулл, и девушка его,

И птенчик — этой девушки подружка,

Он здесь слюну сглотнул, поцеловал ее,

Он так любил ее сосок, живот и ушко.

Он написал стишок — про пальчик и про боль,

Потом — еще другой — про мышеловку,

Как пестик на вершок — стал мальчик голью голь

И вдруг сломал лозу — легко и ловко.

Валерий Гай — ушел, лишь амфору задев,

Свернул вдруг в термы — там играли в шашки,

И тыщи голых тел — полтыщи сладких дев

Его стихи читали по бумажке.

Рукой он ткнул бассейн, ступил в него ногой,

Вода была тугой и инородной,

Сенатор вдруг прошел — плешивый и нагой —

И вдруг исчез — походкой благородной.

Сергей Вольф словно взялся объяснять на пальцах, чем серьезный древний язык отличается от языка молодого. Ну как чем? Функциональностью, правдивостью и точностью. Убедительностью руко-суйства.

Когда римлянин, даже не обязательно Катулл, смотрел на свою ладонь, он сразу понимал, зачем все эти пальцы, а человеку нашего времени все надо разжевывать.

Pollex — большой палец руки, но почему он так назывался, не вполне ясно; у греков он назывался «перпендикулярным к руке», или «оттопырой»; этимологи не уверены ни в чем. А мы говорим привычное — «большой». И нахваливая что-то скажем «на большой», да еще и покажем его. Даже смайлики есть: большой палец вверх — похвала, большой палец вниз — порицание. Почти как у римлян, наблюдавших за схваткой гладиаторов: палец вниз — и можно добивать противника.

Index — тут у нас калька — указательный палец, хотя в слове больше значений, в том числе демонстративным его называют; но продемонстрировать можно и предложение «замкнуть уста», когда надо: вспомните, каким жестом люди в разных культурах — старых и новых — говорят «молчок».

Третий палец у римлян называется impudicus — непристойный, или бесстыжий; на языках лицемерных народов его называют «средним» или «третьим», ну и ладно; но всякий римлянин, не только Катулл, знал, за какое отверстие этот палец отвечал, отчего он и называется бесстыжим.

Anuarius — ханжи по-русски называют этот палец «безымянным», а ведь это по-латыни «медицинский палец» (digitus medicus), с помощью которого доктор смазывает целебной мазью задний проход. Это не я говорю, это писал святой Исидор Севильский, знаменитый энциклопедист первой половины 7 века. Как видите, и здесь нет никакой метафоричности. Средневековье только на первый взгляд спиритуальное, а Исидор, собравший всю древнюю ученость в кулак, показал, что оно и дигитально. Да-да, когда Исидора объявили святым-покровителем интернета, это стало ясно окончательно и бесповоротно.

Для полноты картины нам не хватает только пятого пальца, который даже по-русски называется довольно изящно «мизинцем», или младшим братом других пальцев, хотя этимология этого «мизинца» не вполне ясна.

А вот латинское auricularis никаких сомнений не вызывает, ибо это — «ушкин палец». Дигитальный святой Исидор объясняет, что этим пальцем мы чешем в ухе.

Что же у нас получается? Что пальцы в латинском языке (и в анатомии) привязаны не только к риторике и философским категориям Аристотеля, т. е. к устам, взятым в переносном значении источника слова и мысли. Оказывается, пальцы соотносятся со всеми отверстиями человеческого тела. В нужный момент с пользой и удовольствием время от времени проводить по вверенным им отверстиям — вот задача человеческой руки.

Здесь верхние этажи мироздания передают привет нижним этажам, а нижние — салютуют верхним, ибо жить друг без друга они не могут. Люди разных эпох понимали это. Когда мы пристально всматриваемся в пальцы человека и его предполагаемого творца в росписи Микеланджело «Сотворение Адама», и мы лучше понимаем дигитальный прагматизм древних языков. Да и почему только древних?

Разлитый Ольгиной рукою,

По чашкам темною струею

Уже душистый чай бежал,

И сливки мальчик подавал;

В салазки жучку посадив,

Себя в коня преобразив;

Шалун уж заморозил пальчик:

Ему и больно и смешно,

А мать грозит ему в окно…

Татьяна пред окном стояла,

На стекла хладные дыша,

Задумавшись, моя душа,

Прелестным пальчиком писала

На отуманенном стекле

Заветный вензель О да Е.