Матышкя, царан, афендико, или Мелочи нашего городка

Филолог Гасан Гусейнов продолжает путешествовать по пограничью больших империй, распавшихся недавно или продолжающих распадаться, и прислушивается к словам, подающим противоречивые сигналы из прошлого.

Граффити на одном из зданий в Кишиневе – в надписи Moldoveni în Romania стерто слово «Румыния». © Гасан Гусейнов / RFI

Путешественнику нужен большой запас тишины в душе. Прав был Вас. Вас. Розанов. Особенно во время войны. Особенно во время войны в пространстве близкородственных языков.

После поездки по бывшей Югославии я оказался в крупнейшем пересадочном хабе Большого Ближнего Востока и Балканско-Черноморского перекрестка. В гостинице — большая семья, три поколения аккуратно перемешанных белобрысых и чернявых. У старших женщин особая связь с внуками, но те льнут к родителям, которых давно не видели. Родители между собой говорят кто по-русски, кто по-украински. Дети с ними и с бабушками — только по-русски, а между собой — на третьем славянском языке, название которого я бы определил более точно, если бы мог назвать страну, где бабушки с внуками провели последние полтора года. Именно в этой стране они ходят в школу, и между собой говорят на этом, уже ставшем для них любимом, языке.

Семья большая, но очень тихая. Что родители говорят между собой на разных языках, слышишь, когда они подходят к шведскому столу. Объединяют всех — дети. Глядя на них, не могу не думать о попытке военных преступников из РФ возродить институт янычарства — под видом спасения украинских детей от тягот войны, которую сами же принесли в их дома, вывезти их в глубину Эрэфии и там воспитать на свой лад. Понятное дело, лучше отправить детей с бабушками в одну из бывших республик Югославии, чем держать при себе в обстановке неопределенности, на каком бы языке ни говорили в семье.

Может быть, это — редкий случай, но кремлевские преступники, пытавшиеся оправдать нападение на Украину принципом «один человек — один язык», «один народ — один фюрер», добились совсем не того, на что рассчитывали. Единственное, что удалось путинскому воинству, это посеять смерть и разрушения, выгнать миллионы людей из городов и сел Украины. Люди могут оставаться в своей стране и даже как-то приспособиться к новому режиму. Те из них, кому позволяют средства, отправляют детей куда подальше. И из Украины, и из Эрэфии.

Еще одна мелочь — бабушки в семье, им чуть за шестьдесят, светские, нарядные, в крупных бусах и довольно коротких юбках, с ярко накрашенными губами. А вот две из четырех мамаш этой большой семьи — в платках и длинных юбках. Если бы не крестики, можно было бы принять их за мусульманок. Крестики, правда, у всех, но последнее советское поколение, старшие женщины в этой семье, — заметно более светские. А детям нужны сильные отцы, и вот они разлетаются из Турции — одни в Эрэфию, другие — назад к себе, на Балканы. Там, где новая школа и новая жизнь, они живут не на море, вот местом летней встречи всей семьи — и русской, и украинской ее частей — и оказывается Турция.

Когда летишь в Стамбул из Афин, летишь, конечно, в Константинополь. В Греции табличка прилетов-вылетов на двух языках — греческом и английском. Поэтому там чередуются названия Стамбул и Константинополь. А в гигантском аэропорту Стамбула каждое название дается на трех языках — турецком, английском и на родном для места назначения.

По-гречески начальника называют το αφεντικό (босс, шеф), и в слове этом сразу слышится османское, турецкое эфенди. Но история слова устроена хитрее. Потому что турки ведь пришли не на пустое место, а в Византию, и здесь приспособили византийское слово αὐθέντης (отсюда и все европейские аутентичности), т. е. автократ, под свои нужды. В турецком эфенди исчезло одно из значений византийского «афендиса» — самоубийца, но это уже другая история.

В новогреческий слово «афедико» попало уже от османской империи, а не от византийской. Воплощенная ирония истории.

Кроме византийско-османского афедико-эфенди вспомнилось мне другое слово, поднявшееся из глубины памяти и вдруг объяснившее контраст между моей ровесницей, простоволосой нарумяненной русской бабушкой в сарафане, и ее дочерью, прямо форменной матушкой, в платке и юбке до пят, с натуральным цветом кожи без следов макияжа. В другом углу колониального мира — в азербайджанском Баку — слово «матушка» преобразовалось в «матышкя», пренебрежительное не без сексизма обозначение женщины, перенявшей европейский стиль одежды и поведения. Бакинцы и сейчас могут поспорить о точном значении этого слова. Видимо, значение это менялось по мере, скажем так, вестернизации Баку. А не далее как вчера давно живущий за пределами русского мира бакинец сказал мне с грустью: «Нет уже на свете моего армянского друга-тюрколога, который объяснил бы тебе во всех деталях, как это все складывалось в азербайджанском языке...».

Ксенальгия! Тоска по чужому! Как я понимаю эту грусть. Кто же из них двоих «матышкя»? Задорная бабушка, объясняющая своим незадачливым детям, почему их внуки должны быть первыми в классе по государственному языку одной из бывших югославских республик? Или ее набожная дочь-матушка?

Обидное словечко «матышкя», что и говорить, вроде грузинско-русской «кекелки». Много все-таки оскорбительного, сексистского, унижающего именно женщину в словаре, хотя вот в словаре старых русских бакинизмов хватает бранных слов и для мужчин — «бозбашников», думающих только о том, как бы набить брюхо, или «еразов» — азербайджанских беженцев из Армении, изменивших в конце 1980-х-начале 1990-х атмосферу интернационального Баку.

А сейчас брожу по Кишиневу. Здесь молдавская, русская, украинская, гагаузская речь. Латиница делает молдавский румынским, но не отменяет многоязычия. Как-то сложится здесь сосуществование языков через десять-двадцать лет? Совсем рядом — бойня, устроенная путинским режимом, люди делают вид, что война далеко. Но она — близко. У тех, кто мечтает об ассоциации с Румынией, появился дополнительный аргумент. Молдова — и небогатая, и слишком близкая к театру военных действий страна, чтобы сюда ехали толпы беженцев из РФ, но есть они и здесь. А с ними усиливается и напряженность.

Эта напряженность чувствуется в спорах граффитчиков: из надписи Moldoveni în Romania тщательно стирается слово «Румыния». Мама говорит мальчику на улице, что тот ведет себя, как «царан». Я не понимаю этого слова, но вместо объяснения, испуганные мать и сын убегают от меня сломя голову. Ну что ж, погуглим и узнаем, может быть, и эту маленькую тайну нашего городка.