Сложные беженцы в сложном городе
Украинские беженцы, попавшие в Россию с оккупированных территорий, через союзную Москве Беларусь все-таки добираются до Европы. Об этом потоке мало известно, он не такой, как в первые дни и недели войны на западных границах Украины, но он постоянный. Даугавпилс — первый латвийский город на пути украинцев из России в ЕС.
Опубликовано:
Слушать - 20:49
Даугавпилс — столица Латгалии (Восточной Латвии), второй по величине и значению город страны, за свою историю менявший названия несколько раз — Динабург, Борисоглебов, Двинск, Дюнабург. Город входил в состав Ливонии, затем Речи Посполитой, после ее раздела был одним из уездных центров Витебской губернии, по Рижскому мирному договору 1920 года вошел в первую Латвийскую республику.
На момент распада СССР в городе жило 127 тысяч человек, Госплан рассчитывал на 200 тысяч в 2035 году, но сейчас официально здесь около 80 тысяч, в реальности же — около 70 тысяч человек, так как многие уезжают из небогатой Латгалии зарабатывать деньги в других местах ЕС, оставляя прежнюю регистрацию.
Город находится в 23 километрах от границы с Литвой, а до ближайшего белорусского погранперехода «Урбаны» — 26 километров.
Даугавпилс — особенное место в Латвии, здесь самая высокая доля русских в составе жителей среди латвийских городов — 47,8%, латышей — около 21%, поляки и белорусы — это еще почти 20%. Русский язык, по данным переписи 2000 года, родной для 80% населения города.
Сложные беженцы в сложном городе
Здесь большая доля неграждан — 14,07%, в стране — около 10%. Статус негражданина появился в Латвии в 1995 году, в стране после распада СССР опасались угрозы государственности со стороны русскоязычных. В Латвии на момент восстановления независимости доля титульной нации — латышей — чуть превышала половину от населения страны. Процедура получения гражданства Латвии проста и понятна — экзамен по латышскому языку и истории, знание гимна республики. Но часть русскоязычных граждан предпочли натурализации маргинализацию — они не могут выбирать и быть избранными, работать в других странах ЕС и т. д. Почему же не сдать языковой экзамен и решить проблему гражданства? Согласно исследованиям еще 2010-х годов Балтийского института социальных наук, многие неграждане воспринимают свой статус как дискриминацию, сдачу экзаменов — как унижение.
В Даугавпилсе, в отличие от соседних литовских городов (до Вильнюса — 175 км, до Зарасая — 30 км) сейчас не видно украинских флагов — ни в знак солидарности с Украиной, ни на балконах и в окнах квартир, которые сняли беженцы. В главном торговом центре войну особо не обсуждают, больше — цены на коммуналку предстоящей зимой и дороговизну в целом. Бросаются в глаза майки в разных точках центра с двуглавыми российскими орлами, цитатами из «Брата-2» о «силе в правде» и прочими слоганами, традиционно относимыми к российским новоимперским. Советской символики, правда, нет — за ее демонстрацию в Латвии предусмотрена уголовная ответственность, поэтому красные звезды есть, но без серпа и молота.
Нет и украинских беженцев. Вернее, они есть, но Даугавпилс стараются быстро миновать, добраться до Риги, а затем дальше в Европу. В самом Даугавпилсе постоянно находится около 300 беженцев — для них выделили общежитие. В августе этого года в интервью Латвийскому радио министр внутренних дел Латвии Кристапс Эклонс сообщил, что 90% украинских беженцев используют эту страну только для транзита в другие государства ЕС. Точных данных нет, в августе речь шла о 40 тысячах прибывших в Латвию беженцев. В соседней Литве находится около 90 тысяч граждан Украины — речь идет не о транзите.
И в силу географии Даугавпилс — первый город, куда прибывают украинские беженцы из России через Беларусь, то есть люди, которые оказались на оккупированных территориях, попали в РФ и уже оттуда выбирались — иногда не один месяц — в Европу. Местные волонтеры Эвита Савицкая и Александр Барбакадзе рассказывают RFI.
Эвита Савицкая: У нас не самый большой город. Осталось 15 свободных мест для украинцев — именно за муниципальный счет и в муниципальных помещениях.
Александр Барбакадзе: Вот тут рядом — общаги, в которых живут украинцы. Поймите, через нас идут люди, которые оказались на оккупированных территориях, это люди, которым некуда возвращаться. Они совсем другие, они идут с совсем другим настроем. Для этого Даугавпилс не самый лучший город. Тех некоторых, кто остается, привлекает русскоязычная среда. Но здесь плохо с работой. Пособия в Латвии маленькие.
Эвита Савицкая: Квартиру трудно снять — очень предвзятое отношение к украинцам. С украинцами мы не работаем — отвечают в агентствах.
Александр Барбакадзе: И очень трудно устроиться на работу без [латышского] языка. В Латвии законодательство такое, экзамен по латышскому, для украинцев есть послабление на первый период. Но его же (тут) и выучить невозможно — нет [латышской языковой] среды. Я сам по-латышски говорю хуже, потому что нет среды. Людям выучить здесь сложно — а профессия требует. Какие работы есть без знания языка? Посудомойка, уборщица, повар…
Средняя зарплата в Даугавпилсе — 600–650 евро, минимальная — 500 евро, на руки 425.
Волонтеры провожают на поезд в Ригу очередных беженцев с белорусско-латвийской границы — Сергей из Мариуполя едет к матери в Люксембург, Марина с дочерью Машей к мужу, который выбрался в Европу чуть раньше.
Сергей из Мариуполя: Были обстрелы, мы уже все-таки не могли находиться в подвале, подвалы уже обрушались, люди гибли… И просто уже, знаете, вот так вот взяли белые флаги и вышли к морю. Там уже чеченцы в город зашли, и мы пошли, можно сказать, по трупам, по гильзам, по всему остальному. Выхода другого не было, украинских войск в нашем районе вообще не было, у них там бои где-то были, может, в центре, не знаю. Пришли чеченцы, сказали: давайте вон белые флаги, выходите через море, короче, потому что никто уже не придет за вами. Чуть-чуть в России побыл и просто уже тоже там не мог находиться, потому что слово «украинец» услышали — всё. Мне надо было в Люксембург к матери, она приболела, ей надо тоже помочь, приехать. Но в России я уже не хотел находиться вообще.
Марина с дочерью Машей: Я сейчас еду с дочкой, из Мариуполя, у нас там тоже произошла большая трагедия, у нас в семье были муж и двое детей, один ребенок погиб. Вот… Но почему попали сюда, потому что нужно было, у Маши была травма руки, врачебной помощи не было, и нужно было каким-то образом спасать руку, потому что, возможно, у нее была бы ампутация руки. Девочка была, ей восемь с половиной лет… Мы находились в доме родителей моего мужа, две дочери и мы с мужем. Наш дом — полностью [разрушен]... Самолет летел, скинул ракету на дом — дом разрушился, начался пожар, все были под завалами, мы прощались с жизнью. И соседи выкопали нас четверых, а двоих уже не спасли. То есть не спасли отца [мужа], который сгорел заживо, и не спасли нашу дочку. У нас во время этого пожара, который случился, сгорели абсолютно все документы, сгорели трудовые книжки, сгорели дипломы — все документы, которые на детей, паспорта, короче, все, что было. И нужно нам восстанавливать, чтобы начать новую жизнь. В дальнейшем будем в Европе, делать документы свои украинские…
Эвита Савицкая — переводчик, Александр Барбакадзе — учитель русского языка и истории, бизнесмен — владеет фирмой по изготовлению наружной рекламы. Собеседники говорят, что в Даугавпилсе волонтерством занимается пару десятков человек. Александр, о котором корреспонденту RFI сказали, что он чуть ли не живет в машине, постоянно перевозя беженцев с погранперехода в город, называет случайным начало добровольной помощи украинцам в беде. Однажды он откликнулся на просьбу знакомой в Facebook.
Александр Барбакадзе: И вот с этого началось. Это с начала мая. В основном это шел тогда сплошной Мариуполь. Люди с ранами еще свежими, со всеми этими потрясениями и так далее… Поток рос-рос, в какой-то момент я исчерпал свой физический и финансовый запас… И вот Эва, с которой мы вместе… Что мы делаем вместе?
Эвита Савицкая: В «Что? Где Когда?» играем, едим… Вообще, у нас куча совместных проектов, идей, и этот проект тоже стал совместным. Просто я поняла, что он зашивается. Вначале это было около десяти – двенадцати человек в день, максимум двадцать. Потом в какой-то момент стало сорок. Это уже у меня был личный рекорд. Когда был [цыганский] табор первый, было 68.
Александр Барбакадзе: Еще важный момент. Когда я их возил, мы выработали некий стандарт, можно сказать, встречи гуманной. То есть, просто привезти людей — это типа привез и до свидания. Они приходили голодные, их надо покормить. Они задают сто тысяч вопросов.
До границы Беларуси и ЕС люди добираются, по словам латвийских волонтеров, «через ад».
Эвита Савицкая: Получается так. Есть организация «Рубикус» (до 24 февраля 2022 года Rubikus была немецкой благотворительной организацией, проводившей ежегодный фестиваль искусств для славянских семей в Европе. После российского вторжения организация сменила деятельность на эвакуационную — RFI), это люди, которые ведут беженцев по Европе. С той стороны, в России и в Беларуси, тоже есть люди, но называть их мы не можем, потому что это все преследуется [властями]. Те люди, которые невидимые герои там, доводят до границы беженцев, потом их перехватывает координатор «Рубикуса», и мы на связи с этими координаторами в общем чате. Поступает заявка: там написано, кто едет, когда едет, какие документы, сколько багажа, все то, что нам может пригодиться в пути. И мы потом следим за прохождением, мы на связи с координатором, координатор на связи с людьми, которые проходят. Конечно, самое главное, чтобы была связь, потому что, когда связи нет, это куча путаницы, куча нервов. Вот сейчас, например, ждем мы десять человек. Семья из четырех человек, семья из четырех человек и двое пенсионеров на своей машине. Сегодня мы должны их встретить, сегодня мы должны их заселить, завтра проводить. К сожалению, в Латвии мы практически всегда имеем дело с транзитными беженцами.
Александр Барбакадзе: Вообще, говоря об этом потоке, самый реальный ад — это вот дорога досюда и граница. То, что мы делаем, наша такая благожелательность связана с тем, что это люди, которые испытали реальный ад. Вначале, первые беженцы, это люди, которые вообще проходили через фильтрационные лагеря, где там со всеми непонятными татуировками по неделе сидели в стаканах этих бетонных, люди, которых били, которых пытали и так далее. Которые потом в достаточно жутких условиях ехали по России… ну, конечно, это не вагоны для скота, но все равно, в битком набитом автобусе по 30 часов… Понятно, местные люди весьма ограничены в ресурсах и в свободе действий, это, конечно, настоящие герои.
Эвита Савицкая: Да, мы тут не чета. Мы вот как-то выложили в чат — про нас фильм сняли, про то, как мы помогаем. Наши белорусские волонтеры: «Господи, какое счастье, вы можете спокойно говорить об этом, вы можете это спокойно делать, вы можете просто подойти к пограничнику и спросить, как дела у группы, которая проходит…»
В самом Даугавпилсе «есть пара десятков волонтеров». Это водители, люди, которые размещают беженцев на ночлег, кормят.
Эвита Савицкая: Ну вот, началось с нас, потом я дала клич в Facebook, что нужны водители, — подтянулись водители, продолжают подтягиваться. Правда, сейчас достаточно хаотично выходят люди [с погранперехода], поэтому сложно в нужный момент подобрать водителя в нужное время, поэтому все равно ездят эти бедненькие, самый костяк.
Александр Барбакадзе: Надо понимать, людей, которые поддерживают, много, действительно, очень много. Но людей, которые готовы при этом выйти из некой зоны комфорта, их считанные единицы, как обычно. Нам многие помогают: например, вот там стоит мужчина около стоечки, такой седой, скромненький, он хозяин этого заведения, мы здесь бесплатно кормим [беженцев]. Он подошел и говорит: я знаю, чем вы занимаетесь, я не могу ездить сам по ряду причин, но вот, пожалуйста, кормите у меня людей, бесплатно.
После ужаса войны и путешествия не по своей воле по российской территории «людей надо снова вовлекать в новую жизнь».
Александр Барбакадзе: Мы приезжаем и вдруг оказываемся… вечером еще освещенная пешеходная улица, ходят люди, нормальная жизнь. Мы считаем, что это очень важно. Мы стараемся, когда есть возможность, например, детей отвести в зоопарк наш маленький местный. Он такой небольшой, но очень домашний. Знаете, детям очень важно, когда у них в голове есть какие-то образы, и вот мы не можем оттуда выбить образ, как они помогали соседке собирать тела ее детей в мешки, но мы можем добавить туда сурикатов, мартышек, крокодилов и так далее, пиццу…
Эвита Савицкая: Когда есть маленькие дети, молодежь, мы стараемся вести в пиццерию. Во-первых, это быстро, если скоро поезд, просто успеваем перед поездом их покормить, во-вторых, пицца это тоже всегда что-то из хорошей жизни. И дети всегда очень любят.
Александр Барбакадзе: Все эти люди, конечно, нуждаются в психологической помощи… Они могли эвакуироваться только через Россию. Их распределили по пунктам временного размещения (ПВР) — их несколько тысяч в России. Что такое ПВР? По идее, говорят, что это типа вот лагерь беженцев, как на Западе. Но немножко разные гуманистические стандарты. В лучшем случае это спортзал школы, в котором набросаны матрасы, в который привозят три раза в день какую-нибудь еду. Без всяких перспектив и так далее. Если ты хочешь как-то продолжать жить, ты должен куда-то перебираться из этого ПВР и принимать российское гражданство. Во-первых, в России на тебя смотрят косо — ты украинец и потенциальный враг. Во-вторых, не хочется принимать гражданство страны, которая тебя лишила всего, убила твоих близких, лишила тебя жизни. Как сказала одна из беженок — у меня отобрали мою жизнь, я хочу построить ее снова. В-третьих, кому война — кому мать родна, их стараются использовать как дешевую рабочую силу.
Между тем, в самой Латгалии о войне и Украине говорят, прибегая к уже привычному пропагандистскому штампу: не все так однозначно. Во всяком случае, в разговорах с горожанами чаще услышишь набор из «восемь лет бомбили Донбасс», «а что оставалось делать России», «война — это плохо, но выхода [у Москвы] не было».
Понятно, что короткие разговоры, допустим, в оживленном месте — это не социсследование, но скандалы с мэром Даугавпилса, победившим в 2021 году с серьезным перевесом, добавляют «неоднозначности» к репутации города. Андрей Элксниньш приходил на закрытое празднование Дня независимости Беларуси, недавно в телеинтервью сомневался в принадлежности Крыма Украине и сказал, что в убийствах гражданских украинцев в Буче и Ирпене виноваты дипломаты Украины, России и США, которые не смогли договориться между собой. Пытался оспорить через суд решение о сносе памятников в Даугавпилсе, признанных властями Латвии прославляющими советскую оккупацию. МИД Украины выступил с заявлением по поводу высказываний Элксниньша, Служба безопасности Латвии вызывала на разговор. Кстати, на выборах в Сейм Латвии в октябре этого года партия мэра Даугавпилса — «Согласие» — впервые не преодолела пятипроцентный барьер, как и «Русский союз Латвии».
Александр Барбакадзе: Это такая большая тема — почему Даугавпилс таким стал. Происходит процесс люмпенизации русскоязычного населения. Здесь в равной степени постарались и местное государство, и путинская пропаганда. В равной степени. То есть, когда ты отталкиваешь человека своего государства, его кто-нибудь подбирает. Ты можешь потерять работу, если ты не знаешь [латышского] языка. Любимая русская идея, что русские против всех, — если вы создали для нее условия, она всегда процветает. Если говорить о настроениях, люди знают, чем мы занимаемся — естественно, мы не скрываем этого. Я-то здесь живу давно, меня все знают, ко мне подходят: говорят, ты там хохлам помогаешь? Я никогда не переубеждаю людей, людей переубедить невозможно. Стараюсь показать взгляд с другой стороны. Стою на границе, жду, едет один местный предприниматель, отвечаю на его вопрос, что беженцев встречаю украинских. «А нахрен они тут нужны?» Я говорю: «Этим людям надо помочь, они из Мариуполя, там нет домов, разбомбили». А он: «Так это украинцы сами стреляют по этим домам». А я: «А какая разница? Люди — без дома». Он постоял, подумал: «Ну, благое дело делаешь». И перекрестил меня. Я его не переубедил и даже не направил в другую сторону, но какое-то зернышко… Потому что все же эти люди, которые за Путина, за русский мир, они в принципе по себе-то люди хорошие, любят собачек, котиков, на Пасху в церковь ходят, детишек любят, то есть какие-то в них христианские ценности где-то там заложены. Но конечно, очень большая проблема во всяких мифах, которые у нас существуют [об украинцах] — эти вещи быстрее разносятся.
По мнению Александра Барбакадзе, латвийское государство «совершенно безобразно провело работу с русскоязычной аудиторией, то есть просто не проводило».
Александр Барбакадзе: В прошлом сентябре, когда уже было понятно, что все это идет если не к войне, то хотя бы к глобальному противостоянию, как все надеялись, что это не перейдет в горячую фазу, было закрыто последнее СМИ на русском языке — государственное. Реально в XXI веке можно чего-то добиться запретом? Что теперь происходит? Мы запретили все эти сайты с ru на конце, мы запретили «Одноклассников» и так далее, мы добились того, что все это сейчас попадает прямо в директ, то есть просто по вотсапу передается прямо. Мне говорят, а почему ты терпишь у себя «ватников» в ленте? Нельзя делать ошибку контента, надо реально представлять, что люди в директ получают все эти ролики, все это — но они и верят теперь больше. Потому что это же как [газета] «Правда», которую подпольно передавали: вот нам тут все врут, а вот тут мне прислали — это точно.
Активист местного волонтерского движения говорит, что «политика влияет и на тех, кто бежит от этой войны».
Александр Барбакадзе: Мое отношение к войне — виноваты все. Все, кто играли в этом мире какую-то роль и допустили эту войну — все виноваты. Понятно, кто виноват больше всех, вопросов не возникает, но снимать вину со всех остальных я бы не стал. Потому что потом после некоего другого Нюрнберга все станут красавцами-победителями, но вы тоже поучаствовали… Зеленский за этот небольшой срок сделал много для интеграции Востока Украины, и Украине, честно говоря, жутко сфартило, что у нее такой президент. Но все равно всякого дерьма хватает. Вот консульство [Украины в Даугавпилсе], которое сквозь зубы разговаривает со всеми, кто из Луганской области… У нас были ребята, двадцатилетние ребята, которые приехали из Луганска, очень такие западно ориентированные, украиноязычные, три месяца и десять дней они ждали справку о подтверждении гражданства. В Латвии беженцу из Украины дают на месяц еды и на три месяца жилье (программа «30 + 90» — RFI). А ты должен за это время оформить все документы. Так вот, чтобы получить латвийский идентификационный код и получить после этого социальное пособие и возможность наняться на работу, ты должен иметь документ. А трудно сохранить документ, если тебе в квартиру попал снаряд. Для этого в консульстве Украины должны выдать бумагу — белый паспорт ее называют, — в которой указано, что предъявитель документа является гражданином Украины. С этим уже welcome [в Латвию]. И вот три месяца. Через месяц кончилась еда, которую дают. Понятно, здесь люди, здесь помогут и так далее. Но консульская служба должна заниматься гражданами, политикой занимается посольство — разделяйте функции.
За неделю до начала войны власти так называемых ДНР и ЛНР объявили об эвакуации населения вглубь России. С февраля по август этого года в Россию попали около 2 миллионов украинцев, более 300 тысяч из них — дети. В большинстве случаев у беженцев не оставалось выбора, так как российские военные открывали гуманитарные коридоры только на территории под их контролем, сообщалось и о принудительной «эвакуации». Оккупационные власти трактуют операции по вывозу украинцев в РФ как «спасательные», Киев называет действия россиян «депортацией».
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться