«Сделка не со следствием, а с совестью»: дела Юрия Дмитриева и Виктора Кудрявцева
В Петрозаводске на этой неделе начался суд над руководителем карельского отделения международного общества «Мемориал» 62-летним Юрием Дмитриевым. Его обвиняют в насильственных действиях сексуального характера в отношении приемной несовершеннолетней дочери, а также в изготовлении детской порнографии.
Опубликовано:
Слушать - 15:32
«Сделка не со следствием, а с совестью»: дела Юрия Дмитриева и Виктора Кудрявцева
Предыдущий суд, который завершился в апреле, по второму пункту обвинения его оправдал, признав, что фотографии девочки, сделанные Дмитриевым, не являются порнографией, и развратных действий по отношению к ней он не совершал. Однако вышестоящая инстанция отправила дело на новое рассмотрение, а затем, летом, Дмитриеву еще и предъявили обвинения в насильственных действиях сексуального характера. Обвинение базируется на новых показаниях приемной дочери и ее родной бабушки, от которых во время первого следствия и предыдущего суда не удалось добиться показаний против Дмитриева. Некоторые наблюдатели полагают, что новые показания были получены под давлением силовиков, которые могут иметь свои счеты с правозащитником и ученым, расследующим историю захоронений репрессированных в Сандармохе. Адвокат Юрия Дмитриева Виктор Ануфриев ответил RFI на вопросы о новом деле своего подзащитного.
RFI: Виктор, как получилось, что во время первого следствия и первого суда не было найдено доказательств совершения развратных действий, а потом вдруг возникли обвинения в сексуальном насилии?
Виктор Ануфриев: Дело в том, что оправдательный приговор был совершенно неожиданным для силовых структур. Потому что такого быть не должно, а оно случилось. По российской практике эти дела проходят в суде без сучка и задоринки с обвинительным приговором. Прокурор города поддерживал обвинение, подписал обвинительное заключение — это уже сигнал суду, что все нормально, человек должен быть «упакован». Но случилась неожиданность, что судья рассудил по закону и по справедливости. Потому что в процессе суда — суд шел очень долго — мы, сторона защиты, представили столько доказательств, которые полностью опровергли доказательства обвинения. И суду ничего не оставалось делать, кроме как оправдать, потому что дело в суд пришло с очень слабой, недоказанной версией обвинения. Оно вообще не должно было в суд поступить в таком виде. Но оно поступило. И поэтому потом силовики встрепенулись, единственный источник — это девочка. Потому что когда еще приговор огласили 5 апреля, Юрий Алексеевич мне сказал: «Виктор Михайлович, можно мне расслабиться, выдохнуть?» Я говорю: «Можно, но в одном случае — если они не добудут из этой девочки какие-то новые сведения». Ну, вот так и случилось.
И все-таки странно. Что же, разве ее не допрашивали во время расследования первого дела?
Девочку допрашивали дважды, как говорится, с пристрастием. Под запись. И она ни одного плохого слова про Юрия Алексеевича не сказала, ни одного. Следовательно, я делаю вывод, что ничего плохого не было. Но каким-то образом силовым структурам надо это дело спасать, они же потерпели поражение, проигрывать они не привыкли, у них это не принято.
Вам не кажется, что следствие ставит себя таким образом в уязвимое положение, фактически второй раз обвиняя человека после первой неудачи?
Абсолютно не в уязвимое, они ставят себя в превосходное положение. Потому что судебная практика в России такова: если ребенок сказал, что было, — все, стопроцентное доказательство. Тем более, они всячески принимают меры, чтобы девочку в суд не вызывали, что ее травмировать будут и прочее. А когда они ей задавали 200 неприличных вопросов, это они ее не травмировали. Они до слез ее довели на этом допросе. Из нее выжали эти показания. Они считают, что 100% приговор у них в кармане, такова практика российского правосудия.
На ваш взгляд, какую роль в первом судебном процессе сыграла общественная реакция на дело Дмитриева, массовая поддержка правозащитников и коллег?
Роль общественной активности важна, прежде всего, для тех, кто участвовал в этой активности. А суд интересуют только юридические доказательства. Либо виновность, либо невиновность. В данном случае сыграло то, что были добыты доказательства его невиновности.
В каких условиях сейчас содержат Юрия Алексеевича, как он себя чувствует?
Условия содержания нормальные, все хорошо. Он готов быть там столько, сколько потребуется для его оправдания.
Родственников к нему пускают?
Сын был, а дочка идет в качестве свидетеля, она не может иметь свидания, пока ее не допросят в суде, после допроса — пожалуйста. А сын Егор был, приезжал буквально недавно.
Как вы думаете, сколько продлится суд?
Такое дело не терпит спешки, и спешки, слава Богу, нет. Поэтому, я думаю, к весне рассудимся.
18 декабря, в тот же день, когда начался суд над Юрием Дмитриевым, в Москве Лефортовский суд на три месяца продлил содержание в СИЗО 75-летнему ученому Виктору Кудрявцеву, которого обвиняют в госизмене: он якобы передал некие секретные сведения Фон Кармановскому институту гидродинамики, расположенному в Бельгии. О некоторых подробностях его пребывания за решеткой RFI рассказал сын Виктора Кудрявцева Ярослав.
Ярослав Кудрявцев: Он прошел в сентябре медицинское обследование в тюремной больнице — это специальное отделение больницы № 20, закрытое. Его там достаточно подробно обследовали, написали выписку с диагнозами — она занимает пять страниц. То есть обследование было хорошие, и они нашли даже те болезни, о которых он не подозревал, в частности, болезнь почек. Ну и они выдали заключение о том, что он может находиться в изоляторе, потому что те заболевания, с которыми нельзя находиться в изоляторе, — это уже фактически смертельные болезни, последние стадии, так что даже хорошо в определенном смысле, что этого у него не нашли. После этого следствие решило, что он может сидеть в изоляторе, сколько угодно.
На самом деле, наверное, он своему возрасту соответствует по здоровью — в октябре ему исполнилось 75 лет, он встретил в СИЗО свой юбилей. Находиться там, конечно, не очень легко. И естественно, все это усугубляется. Я знаю, что у него сейчас сахар повышенный, и вот вчера у него были проблемы с сердцем, по-видимому, из-за того, что в Лефортовском суде заседание было на самом верхнем этаже, пятом. Там нет лифта, старое здание. По-видимому, ему стало нехорошо. Ему в больнице написали рекомендацию, поскольку в ногах тромбы, и все сосуды забиты, что нужно ходить 3–5 км в день, чтобы расхаживать. Дома он старался. Там, конечно, этого нет, и от этого ноги болят, он говорит, что по ночам боли сильные, судороги.
А на прогулку его не выводят?
Там есть часовая прогулка. Но он сидит в камере 8 кв. метров, и прогулка в такой же камере, только без крыши. Вот что такое прогулка в Лефортово.
Какое-то лечение в СИЗО он получает?
Когда его арестовали, он принимал достаточно таблеток, как, наверное, любой человек в его возрасте. Штук 10, наверное, в день. В принципе, ему разрешили передать то, что он принимал, таблетки лежат не у него, а у врача СИЗО, он ему по одной выдает. Говорил, что сахар поднялся именно потому, что ему стали давать какой-то отечественный заменитель лекарства от диабета, который не очень хорошо работает. Передать то, что у него лекарство кончилось, он не может, потому что после последних событий, связанных с предложенной ему следствием сделкой, от которой он отказался, ему запретили свидания с родственниками. Соответственно, теперь он может общаться с кем-то только через адвоката, который попадает в Лефортово раз в две недели по жеребьевке. Следователь совершенно открыто сказал, что он плохо себя ведет, в том смысле, что не хочет идти на сделку. Это один из способов давления. Они сами говорят, что свидания — некий способ поощрения, поддержки тех, кто с ними сотрудничает.
Как вы думаете, это решение следователя, или так решили выше?
Я думаю, что следователь сам таких решений не принимает, конечно. У следователя есть начальник следственного управления, есть директор ФСБ — я думаю, там хватает начальников.
Как отношения с соседями по камере?
Сосед у него поменялся, это уже третий. Двое предыдущих были совсем молодые, 20 с чем-то лет, нынешнему около 40. Уживается как-то, куда деваться? Сосед там тоже не отдыхает. Как он говорит, бывало и хуже.
Вашего отца арестовали пять месяцев назад, сколько раз вам удалось с ним встретиться?
Я виделся с ним один раз, считаю, что мама имеет приоритет в этом отношении. И еще одно свидание было у меня с дочкой, с его внучкой, следователь пустил нас к себе в кабинет, когда надеялся уговорить его на эту сделку.
Я знаю, что вы виделись с ним в ноябре, в каком он был настроении?
Он в ровном настроении. Понимает, что это надолго, что к этому надо относиться достаточно спокойно. Вроде б, в депрессию не впал. Читает. Говорит, там библиотека хорошая. Это, вроде бы, не запрещают.
Откуда он получает информацию из внешнего мира?
Там у них есть радио, газет нет. Есть в камере маленький телевизор. Говорит, показывает плохо, потому что активная антенна там не разрешена, а стены толстые. Что-то показывает. Наверное, Первый канал. То есть что в мире происходит в интерпретации Первого канала, он знает.
А телефонные разговоры разрешают?
Нет, телефонов в Лефортово совсем нет, это же тоже способ давления. Есть такие изоляторы, где с телефонами совсем никак, туда и везут людей, которых они считают, видимо, особо опасными.
***
Защиту Виктора Кудрявцева взял на себя руководитель правозащитного объединения «Команда 29» Иван Павлов. Он виделся со своим подзащитным вскоре после того, как ему продлили срок заключения под стражей.
Иван Павлов: Я встречаюсь с Кудрявцевым периодически, раз в две недели. Такая периодичность определяется жеребьевкой и обусловлена тем, что в СИЗО Лефортово возможность попасть адвокату к своему подзащитному — всего лишь один раз в две недели.
Суд был во вторник, я знаю, что вы виделись с ним в эту среду…
Вчера встречался с ним в следственном изоляторе. Разумеется, он надеялся, мы все надеялись на то, что нашего подзащитного должны были освободить. Я, честно говоря, даже не верил, что следствие выйдет с ходатайством о продлении срока содержания под стражей, поскольку те медицинские документы, которые имеются в распоряжении следствия, говорят о том, что этот человек не должен находиться в СИЗО, ему должна быть избрана какая-то другая мера пресечения, не связанная с содержанием в следственном изоляторе, тем более таком, как Лефортово. У него установлен диабет, перенесен инфаркт, заболевания сосудистой системы. Это все усложняется, конечно, диабетом. После того, как он отказался идти на сделку со следствием, следователь отказал ему в свиданиях с супругой. И теперь она не может обеспечивать ту связь с врачами, которая обеспечивалась до недавних пор. В связи с этим состояние здоровья резко ухудшилось.
Как он воспринял решение суда, который оставил его за решеткой?
Перенес тяжело, и мы вчера это обсуждали. Мы, конечно, будем оспаривать, и уже подготовлена апелляционная жалоба на состоявшееся решение Лефортовского суда. В ближайшее время она будет рассмотрена в Московском городском суде.
Он дает сейчас какие-то показания следователю?
Нет, мы сейчас показаний не даем, мы их готовим. Но, понимаете, в условиях, когда нам даже не показывают те письма, в передаче которых обвиняется Кудрявцев, вспомнить их содержание достаточно сложно. Обвиняют в 2018 году, а речь идет о письмах, которые были отправлены в 2012 и 2013 годах.
То есть в течение пяти месяцев, проведенных в СИЗО, никаких показаний он не дал?
Не давал. Его никто и не вызывал особо. Единственное, что его просили — признать собственную вину, которую он не признает, и дать показания на своего коллегу в рамках предложенной сделки со следствием. В обмен на это Кудрявцеву предлагали смягчить меру пресечения, он не пошел на это, поскольку это была сделка не со следствием, а с собственной совестью.
При этом, насколько я знаю, ФСБ подготовило бумагу, в которой говорится, что вина Кудрявцева доказана материалами дела, поэтому нельзя его выпускать из СИЗО…
Да, такая бумага была представлена в ответ на петицию, которую подписали более 125 тысяч человек, в поддержку освобождения из-под стражи Кудрявцева. Эта петиция была направлена в администрацию президента, оттуда ее, к сожалению, направили в ФСБ, затем — в следственное управление. И начальник того следователя, который ведет дело, замначальника отдела следственного управления ФСБ, подписал ответ, согласно которому они не согласны на освобождение, поскольку вина полностью подтверждается материалами предварительного следствия.
Мы рассматриваем такую формулировку, прежде всего, как нарушение презумпции невиновности, потому что следствие берет на себя несвойственную ему функцию признавать кого-то виновным. У нас здесь есть все-таки определенная процедура, и в ней участвует, кроме ФСБ, еще и суд. Понятно, что роль ФСБ сейчас настолько высока, что, пожалуй, ни один суд не сможет дать отпор тем стараниям ФСБ, которые она предпринимает по подобного рода делам, но все-таки процедура должна соблюдаться. И мы будем настаивать на том, чтобы процедура соблюдалась, и ФСБ не лезла на ту территорию, которую контролировать должен суд в правовом государстве.
На ваш взгляд, следствие ждет, когда пожилому человеку в тюрьме станет настолько плохо, что он будет готов дать любые показания?
Я считаю, что следствие использует сейчас недобросовестные приемы, которые можно охарактеризовать даже такой категорией, как пытка.
Сын Виктора Кудрявцева попросил уполномоченную по правам человека в России Татьяну Москалькову защитить конституционное право его отца на свободу и личную неприкосновенность изменением ему меры пресечения на домашний арест.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться