Перейти к основному контенту

Слово зачинает, слово может и прикончить

Филолог и обозреватель RFI Гасан Гусейнов размышляет о том, почему вместо социализма с человеческим лицом в странах нашей Северной Евразии появилась демократия с националистической харей, а также о том, почему иногда все же не стоит злоупотреблять словами.

Гасан Гусейнов
Гасан Гусейнов RFI
Реклама

Что значит выражение слово — серебро, а молчанье — золото? Что о некоторых вещах лучше не говорить. Даже больше того: некоторые вещи лучше не произносить вовсе. Об этом свойстве языка — то зачинать, то разрушать — нужно молча подумать. Но, во-первых, за молча подумать гонораров не платят. А мы с вами трудимся за серебро. И еще за то, что кто-то, сопоставив то, что видно другим, с тем, что видно ему самому, может найти в самом этом сопоставлении новый и полезный для себя смысл.

Слова, которые мне приходится сопоставлять сегодня, связаны друг с другом только происхождением: все они греческие. Или считаются греческими. А все остальное у них настолько разное, что кто-то, пожалуй, сочтет, что желающий сопоставлять их, видать, совсем рехнулся.

Первое слово — очень простое: эвкалипт. Хоть оно и склеено из греческих слов — частицы «благо», «добро», «хорошо» и «красиво» и причастия «спрятанное», придумали его очень поздно и, должно быть, по контрасту с настоящим древнегреческим словом «акалипт», или неприкрытый: неприкрытыми бронхами Аристотель называет рыбьи жабры. Обнаружив в далекой Австралии удивительную породу дерева, его в конце 18 века назвали по свойству цветка и семечки. «Чашечка головчатого соцветия отваливается в виде крышечки, отсюда и имя εὐ — красивый, καλυπτός — покрытый, т. е. с красивою шапочкою», — писал Семен Иванович Ростовцев в 1890 году. Австралийский эвкалипт, привезенный и высаженный в бассейне Средиземноморья, изменил с тех пор ландшафт этой части света. Все меньше кипарисов и тамариска, все больше эквалиптов и агав. Смешная история получилась: безымянное австралийское чудо получило древнегреческое имя, под которым и объявилось в Греции, перелетев, точно ведьма на помеле, от антиподов.

С американской агавой история еще круче. Имя это растение, за сто лет расплодившееся в Средземноморье, подцепило прямиком из греческого мифа об Агаве — матери Пенфея. Пьяная дочь Кадма и Гармонии, Агава, погубила собственного сына. Разве неправильно было назвать траву, из которой гонят текилу, мескаль и кокуй, агавой?

Стало быть, сначала было слово, потом оно стало именем, а потом и сам его новый носитель объявился, на головную боль столь многим.

Совсем другая история вышла у нас, в Северной Евразии, с народной демократией. Просто демократия нашему брату-североевразийцу никак подойти не могла. Потому что она ведь какая была? Правильно — буржуазная. Советский Союз, заполучив после второй мировой войны пол-Европы, все-таки пока что никак не мог к каждому гражданину приставить человека с ружьем. Они там привыкли уже к демократии и даже многопартийности. И решено было додавливать их до социализма постепенно. Хрен с ними, пусть сначала многопартийностью побалуются, а со временем, глядишь, поймут и радость однопартийности. Но не в коня корм оказался. И до сих пор в этих самых странах народной демократии — Венгрии или Польше, Словакии или Румынии — демократия с душком, только уже не советским, а националистическим. Социализм с человеческим лицом не появился, а вот демократия с националистической харей, вполне себе народная, в самом низком смысле этого слова, — вот же она, родимая. От Найджела Фараджа и Владимира Жириновского до Виктора Орбана и Александра Гауланда. Сначала в этой части Европы готовились к социализму, а народность-то вон как развернулась. Должно быть, не только потому, что Советам нравилось играть с политической терминологией и заигрывать с низами общества. Как эвкалипт и агава, эта народная демократия высадилась, когда из политики ушло поколение, еще помнившее вторую мировую войну, и игра в «народное» снова запросила крови. В том числе и в русско-украинском пограничье, где идет теперь война за советское наследство.

Рассекреченные в конце лета 2018 года документы о тайных переговорах первого президента Российской Федерации Бориса Ельцина и сорок второго президента США Билла Клинтона середины и второй половины 1990-х годов показывают, как начала хиреть идея демократической России и на ее месте распускаться дурная мечта о Российской Федерации — наследнице СССР и Российской империи. Отдай, говорит Ельцин Клинтону, моей России — Европу, а себе бери хоть все остальное. Еще вчера Российская Федерация казалась первой среди равных демократических государств-наследников СССР. Нужно было спуститься на горизонт политического разумения бывшего первого секретаря Свердловского обкома КПСС и бывшего сотрудника гэдээровской резидентуры КГБ, чтобы увидеть, какую Россию точно не захочет принять остальной мир. Когда политические мыслители чекистской реконкисты говорят «Россия», они видят двуглавое тело империи и совка, снова требующее под свой контроль пространство устроения жизни от Балтики до Адриатики, от Ламанша до Урала. Вот почему, когда эти мыслители вдруг припоминают, что «русские, украинцы и белорусы — один народ», так ощетиниваются их соседи, большие и маленькие. Золотая Орда гальванизированной России четверть века пыталась купить соседние страны на деньги своих олигархов, а в последние годы, поняв, что добром и рублем не очень-то получается, решила грубой военной силой оттяпать хоть что-то. С Грузией получилось, с Украиной — застопорилось. Потому что старо-новое понятие о России как раз доступно и в Восточной Европе, и в Скандинавии, и в Японии.

По-английски Россия звучит очень похоже на Пруссию — Раша и Праша. Пруссия как государство и как военная сила прекратила свое существование по итогам второй мировой войны. Ее разделили между собой Польская Народная Республика и СССР. Формально часть Восточной Пруссии вошла в состав РСФСР, ныне называемой Российской Федерацией.

Не слишком ли много люди в Российской Федерации, этом очень большом, но все же только фрагменте бывшего СССР и бывшей Российском империи, говорят о России в неопределенно советско-имперско-ордынском смысле? Как о наследнице сразу всех империй? Как о единоутробной сестре нескольких славянских стран и народов? Как о носительнице каких-то небывалых своих ценностей? Не ведет ли само это жадное злоупотребление именем, это размахивание словом к появлению Химеры, на которую соседние страны и народы станут смотреть так, как после второй мировой войны они взглянули на Пруссию?

Да, слово зачинает и сеет. Но слово может и прикончить.

РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI

Скачайте приложение RFI и следите за международными новостями

Поделиться :
Страница не найдена

Запрошенный вами контент более не доступен или не существует.