Константин Михайлов: «С каждым кусочком старой Москвы исчезает фрагмент нашей цивилизации»

На днях в Москве произошел очередной «культурный» скандал — снесен деревянный дом начала ХХ века на территории памятника культурного наследия, что идет вразрез с федеральным законом. Никаких документов на снос, разумеется, нет, кроме бумаги, подписанной мэром Москвы Сергеем Собяниным. Градозащитники пытались воспрепятствовать сносу, но не успели. Старая Москва не просто исчезает — она гибнет с катастрофической скоростью, отдавая культурное наследие под строительство бесконечных офисных зданий, торгово-развлекательных комплексов, жилых гигантов. Можно ли остановить варварство со стороны властей, кто и как принимает решения по сносу, почему нельзя сносить старые дома — об этом RFI рассказывает один из основателей общественного движения «Архнадзор», член Совета при президенте РФ по культуре, известный градозащитник Константин Михайлов.

В Москве исчезает порядка 20–25 зданий в год REUTERS/Maxim Shemetov

15:33

Константин Михайлов: «С каждым кусочком старой Москвы исчезает фрагмент нашей цивилизации»

Екатерина Барабаш

RFI: Такое ощущение, что в последнее время все, что связано с защитой культурного наследия, напоминает театр военных действий. Недавно вашему коллеге, градозащитнику Андрею Новичкову, который опубликовал документы градостроительной комиссии, угрожали. Скажите, пожалуйста, вы чувствуете какую-то опасность в последнее время?

Константин Михайлов: Я лично не могу такого о себе сказать. Тот звонок, что был Андрею, — тоже не скажешь, что это была прямая угроза. Это была попытка воздействия. Судя по всему, больше всего тех, кто звонил, опечалил не сам факт публикации этих документов, в которых обычный, средне подготовленный читатель мало что поймет без разъяснений и толкований, а сам факт утечки. Мне так показалось. Они в первую очередь стремились выявить канал, через который это куда-то утекло и стало общественным достоянием.

На мой взгляд, это невероятный анахронизм для нашего времени — то, что важнейшие градостроительные решения принимаются где-то кулуарно. То есть не где-то, а известно, где — на градостроительно-земельной комиссии. Принимаются кулуарно, без предварительных публичных обсуждений с экспертами, с представителями общественных организаций, которые зачастую понимают в этом не хуже тех, кто называет себя экспертами. Без участия жителей тех районов, которых касается осуществление этих планов, или их представителей. Это, на мой взгляд, глубоко порочная практика. Это приводит потом к градостроительным конфликтам, к утратам исторических зданий и прочему, прочему. Опыт на эту тему большой.

Я прекрасно понимаю, что отцам города не нужны эти дополнительные площадки и каналы оповещения. С большим трудом с помощью прямого президентского поручения, сформулированного по итогам одного из заседаний совета по культуре при Президенте России «О создании общественных советов при органах охраны культурного наследия», нам удалось добиться создания такого совета в Москве. Полтора года еще понадобилось даже после выхода президентского поручения, чтобы состоялось первое заседание. Но совет тоже еще не решает окончательно проблем. Даже не то, что окончательно, а вообще он в очень малой степени решил эти вопросы. Что-то там удается рассмотреть и увидеть. Многое уже, к сожалению, постфактум — после того, как были приняты решения и началась их реализация, как сейчас этот совершенно кошмарный, с моей точки зрения, и антимосковский проект на Софийской набережной, прямо напротив Кремля. Или проект, связанный с реконструкцией так называемого «Расстрельного дома» на Никольской улице практически под бутик. Нам удалось вынести это на обсуждение, и Мосгорнаследие, надо сказать, здесь идет нам навстречу, что-то показывает. Но это уже попытки остановить или перенаправить ушедший поезд или уплывший пароход.

Конечно же, все эти решения должны обсуждаться заранее, пока они еще не решения, а проекты решений. Собственно, так принято и в России когда-то было, и во всем мире принято.

Вы можете рассказать о механизме принятия решения? И даже не столько о механизме, сколько о том, как они до вас доходят? Я так понимаю, что вас уже ставят перед фактом. И что можно с этим сделать? Вот, организовали совет. Что еще?

Смотрите. Вот московская система, как она в городе Москве работает. Она не только анахронизм по времени, она еще в некотором внушительном противоречии, на мой взгляд, находится с другими ветвями и уровнями власти.

Вот, например, возьмем: Государственная Дума. Вот идет какой-то законопроект, связанный с нами — с охраной наследия, с волонтерскими организациями. Я вижу, что он разрабатывается, поступает. Приглашают нас. Проходят сначала еще даже не нулевые чтения, а обсуждения в профильном комитете по культуре, например. Потом есть рабочая группа, в которой тоже участвуют эксперты и представители общественных организаций в министерстве культуры. Также мы можем обсудить любое деяние, которое готовится или проходит на этой стадии. Президентский совет по культуре работает. У него есть комиссии, в том числе комиссия по сохранению наследия. Там можно поставить и обсудить любой вопрос на самом совете. Его заседания транслируются во всеуслышание, решения, которые там принимаются, также мгновенно, во-первых, становятся общественным достоянием, а во-вторых, по ним принимаются поручения, которые затем служат основанием для действий государственных органов. На федеральном уровне так оно устроено.

Я смотрю на Москву и наблюдаю диаметрально противоположную картину — градостроительная земельная комиссия под руководством мэра Собянина, на которой, как видно из протоколов, на одном заседании рассматривается порядка 50 вопросов за несколько часов. Нет времени для полноценного нормального их обсуждения.

То есть это, получается, обычная формальность?

Ну, это не совсем формальность. Там есть свой аппаратный механизм подготовки этих решений. Они, естественно, обсуждаются. Это называется «межведомственное взаимодействие». Обсуждаются, собираются мнения различных комитетов и департаментов правительства Москвы. Возможно, проходят некие консультации с экспертами — «возможно», потому что я этого не вижу. Внешне это никому не известно.

Я вспоминаю времена своей молодости, когда раз в неделю появлялось в газетах небольшое сообщение в 2–3 абзаца под заголовком «В Политбюро ЦК КПСС». Где было написано: состоялось заседание Политбюро, обсуждался такой-то вопрос, решили так-то. И потом в скобках: обсуждались также другие вопросы. Вот примерно так функционирует Градостроительно-земельная комиссия города Москвы, на которой принимаются важнейшие решения, связанные, в том числе и с памятниками, с развитием исторических территорий, со строительством в охранных зонах. После того, как она заседает, где-то там на сайтах городских департаментов появляются столь же краткие, иногда даже и еще более краткие сообщения — что градостроительная земельная комиссия согласилась с продлением или с реализацией таких-то проектов или контрактов, или отказала в продлении или реализации таких-то проектов и контрактов. Что это за проекты? Из каких соображений она либо отказалась, либо согласилась? Все это остается черным ящиком, из которого время от времени выстреливают какие-то решения. Это, на мой взгляд, практика совершенно несовременная и порочная. Она способна привести только к историческим утратам и отчуждению городского населения от городской власти. Неправильно ни при каких обстоятельствах.

Если говорить об утратах. Есть у вас какие-то цифры? Например, сколько процентов исторических зданий мы лишились с 1917 года? Ведется такая статистика?

Точной статистики, конечно, нет — это были очень разные временные периоды. В некоторые периоды велся учет, в некоторые вообще на эти вопросы не обращали внимания. Я видел в научной исторической литературе со ссылкой на некую комиссию Академии архитектуры, существовавшей еще до войны, некую статистику. Там говорилось следующее: в 1940 году эта комиссия провела ревизию памятников по тогдашнему учету и пришла к выводу, что к 1940 году была утрачена половина архитектурных памятников, существовавших в 1917 году. Я пытался найти документы этой комиссии в архиве Академии архитектуры, но не смог.

Это при том, что Москва не была разрушена никаким внешним врагом.

Да, тут хватило собственных усилий. На самом деле, это большая трагедия ХХ века, многими еще не осознанная. От собственных усилий, от усилий строителей нового общества и столицы мирового коммунизма, как они ее называли, город пострадал значительно сильнее, чем от любых внешних воздействий ХХ века. Есть статистика по уничтоженным храмам. 389 храмов было снесено в Москве с 1918 года — храмов, храмовых зданий, часовен — тут все учитывается. С 1918 по 1991-й. К сожалению, после 91-го еще несколько добавилось.

Есть еще обзорная статистика, касающаяся примерно двадцати последних лет советского периода. Это что-то порядка 3000 утраченных исторических зданий. Я сейчас говорю не только о тех, что имели статус памятников, но и вообще об исторической застройке. Ну и позднейшие постсоветские годы добавили к этому еще, наверное, порядка 1000. Мы готовили такой перечень, он охватывал 1990–2006 годы, он потом вышел отдельной книжкой «Хроника разрушения старой Москвы». Там у нас было учтено порядка 678 зданий за эти 15 лет. Мы следим за тем, что происходит. В год исчезает порядка 20–25 зданий.

На самом деле по сравнению с 70-ми или 80-ми годами сносов значительно меньше. Тогда ломали целыми кварталами. Причем это тогда еще не считалось важной проблемой — даже специалисты-эксперты на это часто не обращали внимания, сосредоточивая усилия вокруг каких-то точечных памятников или ансамблей. Мы можем вспомнить, например, то, что в Москве называется сейчас улицей Сергия Радонежского. Там с одной стороны — историческая застройка, с другой стороны — заповедная Школьная улица. А между ними вся правая сторона улицы снесена. Это был такой вот проект конца 70-х — начала 80-х годов, когда все там крушили без какого-либо большого сопротивления со стороны тогдашней общественности. Это даже не считалось тогда ценным.

В общем, вот такие цифры. Если с 1917 года — то счет идет на тысячи. Если с 1991-го отсчитывать — то на сотни. Ничего хорошего в этом, на самом деле, нет. Потому что с каждым историческим домом, с каждым подлинным кусочком старой Москвы исчезает фрагмент нашей цивилизации в том виде, в каком она была в камне нашими предками запечатлена. И сменяется это все, к сожалению, далеко не шедеврами архитектуры, как бы нам ни пытались выдавать последние крупные проекты за крупнейшие достижения в мировом масштабе, а тем, что на Западе проходили еще лет 15–20 назад. Тогда это казалось кому-то новым, интересным. Просто тиражируем эти, что называется, зады.

Вам, наверное, часто приходится слышать: зачем сохранять эти здания? Среди них много каких-то рядовых, подсобных, неинтересных. Не лучше ли сломать такое здание и построить что-то функциональное? Ведь это же очень распространенная точка зрения?

Да, есть такая точка зрения. Но, во-первых, начнем с того, что далеко не всегда то, что кажется неинтересным, рядовым и прочим, таковым на самом деле является. Москва — город с многовековой историей. Очень много еще таится — при том, что столько лет ее изучают. К сожалению, или к счастью, еще до сих пор делаются открытия, узнаются новые памятники, выявляются, проявляются.

Вот, буквально недавно, на днях, в уже, казалось бы, изученном-переизученном районе Пречистенки коллеги обнаружили никому не известное здание с кладкой 17-го века, то есть средневековой — неизвестный памятник. Сейчас мы пытаемся организовать работу по его изучению и, возможно, постановке на государственную охрану.

Любое старинное здание в Москве — как многослойный пирожок. Кстати говоря, многие из тех зданий, что уже вошли прочно в память москвичей и гостей как архитектурные шедевры, посещаемые места. Если мы отмотаем 50–60 лет назад, они будут как раз такими якобы неинтересными, непонятными.

Вот, например, Английский двор на Варварке, в котором сейчас музей, куда приезжала британская королева Елизавета. Первоклассный памятник с архитектурной точки зрения! До начала 60-х годов вообще никто не подозревал, что он там есть. Это были палаты, встроенные в объем 4-х или 5-этажного дома, абсолютно рядового, тогдашней застройки. И когда этот дом начали в процессе реконструкции и подготовки к строительству гостиницы «Россия» ломать, вдруг обнаружились эти палаты. У тогдашних городских властей хватило ума не доломать их до конца, позволить реставраторам их раскрывать, восстановить. И Москва получила только один из десятков подобных примеров. А вот, например, когда совершенно аналогичных случай произошел в начале 2000-х годов… Прямо напротив министерства культуры в Гнездниковском переулке внутри, казалось бы, рядового дома ХIX века, который был приговорен к сносу, вдруг обнаружились первоклассные палаты 17-го столетия. С декором, с остатками крыльца. Что было возможно в 60-е годы, сейчас уже невозможно. Все благополучно доломали, потому что это был инвестконтракт, сроки и так далее, и так далее. И тогдашняя охрана памятников закрыла глаза на этот снос — так погибли палаты 17-го века.

Боюсь даже представить себе, сколько всего погибло в Москве таким же образом.

Многое погибает и погибло неизученным — сейчас мы говорим о тех случаях, которые успели заметить. Возвращаясь к вашему вопросу — то, что кажется невзрачным и неинтересным, может в себе таить настоящие сокровища, которые потом могут с успехом, как тот же Английский двор, стать местом привлечения туристов и местом сбора доходов в городскую или федеральную казну.

Насчет городской среды. Мы любим приводить в пример Рим с его многомиллионными туристическими потоками. И давайте подумаем: а зачем на самом деле эти миллионы людей туда едут? Я думаю, что из них ценителей, знатоков архитектуры, которые отличают Виньолу и Бернини от Борромини, способны угадать творческий почерк какого-нибудь Скамоцци, их там 1–2 процента. Остальные едут за совершенно неповторимой, аутентичной атмосферой большого, древнего, старинного города. А вот эту атмосферу создают как раз не отдельные памятники архитектуры или шедевры — что в Риме, что в Москве, что в Париже, — а город в целом как организм. И когда мы оставляем, скажем, только памятники или, как сейчас принято, лицевые фасады домов, а за ними начинают вырастать какие-нибудь стеклянные или бетонные новостройки, то мы эту ауру разрушаем.