Бизоны для Сибири: как двое ученых борются с глобальным потеплением

В самой отдаленной части Сибири, на берегу реки Колымы, двое российских ученых, отец и сын, пытаются возродить экосистему ледникового периода. Для борьбы с глобальным потеплением они создали Плейстоценовый парк, где сейчас живут уже более ста травоядных животных — лошади, олени, лоси и зубры. Десять тысяч лет назад одним из ключевых видов в этой экосистеме был бизон. Чтобы привезти 12 бизонов из Аляски в Сибирь, Никита и Сергей Зимовы запустили краудфандинговую кампанию. Плейстоценовый парк существует без какой-либо государственной поддержки или частных грантов, только на энтузиазме самих ученых. Анна Строганова поговорила с директором парка Никитой Зимовым о том, как животные могут помочь в борьбе с изменением климата, а также о том, как в России постепенно меняется отношение к этой проблеме.

Никита и Сергей Зимовы ©Pleistocene park

RFI: Что такое Плейстоценовый парк?

Никита Зимов: Плейстоцены — это эпоха, которая началась два миллиона лет назад и закончилась порядка 14 650 лет назад. На планете тогда доминировали различные степи, самая крупная из которых — мамонтовая. Она простиралась от Испании до Канады и от Новосибирских островов до Китая. Это была гигантская, мощнейшая экосистема, которая с окончанием плейстоцена полностью исчезла за достаточно короткие сроки. Мы обвиняем в этом человека, который с потеплением климата расселился по планете, у него появились улучшенные охотничьи навыки: по сути появился новый хищник, существование которого эта экосистема не выдержала. Она существовала на протяжении многих ледниковых и межледниковых циклов — потепление климата никак не влияло на нее в прошлом, а с появлением человека все это закончилось.

Плейстоценовый парк — попытка восстановить эту экосистему. В данном случае — на ограниченной территории, у нас на Крайнем Севере.  Экосистема не только сама существовала в ледниковом климате, она его еще и формировала. Степи на севере позволяли охлаждать климат, сохранять мерзлоту — это особенно важно в свете глобального потепления, которое сейчас идет уже семимильными шагами. На Севере влияние [глобального потепления] уже очень заметно. Мы доказываем, что восстановление экосистемы этого периода будет безусловным благом как для местных животных и населения, так и для глобального климата и человечества в целом.

Лошади на территории Плейстоценового парка ©Pleistocene park

Это проект держится на двух энтузиастах — на вас и вашем отце, российском экологе Сергее Зимове. Как я понимаю, эта идея пришла ему в голову еще лет 20-30 назад.

Первые эксперименты он начал в 1988 году, еще в Советском Союзе. Нашел небольшую территорию, завез туда лошадей, купил овсянку во всех магазинах по талонам. Тогда, в Советском Союзе, это было проще — опубликовал какую-то статью о том, что животные влияют на растительность, пришел в местный исполком со статьей, сказал «давайте, помогите нам», и ему быстро помогли — Север был тогда очень богатый, и все делалось легко. Через два года Советский Союз развалился, и животных пришлось отдать. Тогда стоял вопрос — как прокормить семью. Народ либо бросал заниматься наукой, либо уезжал за границу. Мой отец был энтузиастом, но поддерживать парк никаких возможностей не было. 

Следующую попытку он предпринял в 1996 году. Выбил какую-то территорию, завез туда десять лошадей и думал, что они там будут ходить, а они тут же сбежали. Потом он начал огораживать территорию. Все это держалось на личном энтузиазме, полновесной масштабной программы не было, все развивалось потихоньку. Мы уже 22 года этим занимаемся. В 2004 году подключился я — окончил школу и университет, вернулся на Север и влился во всю эту семейную деятельность.

Основная деятельность у нас, конечно, научная — у нас исследовательская станция (Северо-Восточная научная станция РАН, директором которой является Сергей Зимов. — RFI). Это наша работа, наш бизнес, на этом мы делаем научное имя и зарабатываем деньги. А все, что зарабатываем, мы пускаем в это хобби — кто-то собирает марки, а кто-то строит экосистемы.

Сколько животных живет на этой территории? Как я понимаю, у вас там уже есть лошади, олени, лоси, зубры.

Порядка 100–120. По лосям у нас учета нет, я не знаю, сколько их, они ходят отдельно — скажем, 10–15. Олени тоже плохо поддаются учету, сложно оценить. Весной у нас родились четыре-пять жеребят: получается, 30 лошадей. Овец в прошлом году завезли — они тоже начали давать приплод, их уже где-то 35. Это мелкие травоядные, которые у нас должны бороться с сорняками. Яков в прошлом году привозили. Это был первый опыт, когда мы не за свои деньги это делали, а организовали кампанию на Kickstarter, собрали деньги на яков и на бизонов. Яков привезли, а с бизонами сейчас вот мучаемся.

Вам нужно привезти 12 бизонов?

В прошлом году мы запланировали ввезти десять яков и шесть бизонов. Я нашел где-то в Перми частный зоопарк, где было шесть самок бизонов. Я с ними списался, они ответили «да-да, хорошо», я запустил кампанию по сбору средств — как раз этих денег бы хватило. А когда я уже запустил кампанию, выяснилось, что владельцы бизонов вообще где-то в бегах, бизоны арестованы, какая-то очень мутная история, и бизонов уже не шесть, а четыре, и взять их нет никакой возможности.

Тогда я начал искать альтернативные варианты по привозу бизонов. Обыскал всю страну, ничего не нашел — бизонов в принципе в стране очень мало. Бизон бизону рознь — у них и генетика разная, и акклиматизация. Начали искать в Канаде и на Аляске. И нашли на Аляске в районе города Фэрбенкс — в паре часов езды местные индейцы содержат бизонов, у них стадо, и они согласились нам их продать. Мы начали все это организовывать. Часть средств у нас осталась с прошлого года, я еще своих планировал столько же докинуть. Мы начали все это прорабатывать, получили разрешение, поставили животных на карантин. С транспортом была куча планов и схем, которые мы прорабатывали, — авиакомпании говорили, что они могут за столько, потом говорили, что, к сожалению, не могут, или цена возрастала.

Соответственно, все это постепенно усложнялось, дорожало, и в какой-то момент я понял, что своих денег у нас уже не хватает. Мы экстренно запустили вторую кампанию, чтобы собрать еще сколько-то денег. Осталось еще девять дней, она идет ни шатко, ни валко. Нам бы еще удвоиться относительно того, что мы собрали, и было бы достаточно.

Для чего нужны животные? Как они могут способствовать восстановлению экосистемы ледникового периода?

Бизон был ключевым видом в этой экосистеме. Раньше здесь, на территории Якутии, жили мамонты, бизоны, лошади и северные олени — четыре главных травоядных животных. По биомассе бизоны были самым большим видом: на одного мамонта приходилось шесть бизонов. Лошадей приходилось восемь (на одного мамонта), но лошади заметно меньше, чем бизоны.

В чем идея? У нас на севере в отсутствие животных трава неконкурентоспособна против мхов, лишайников, кустарников и лиственничного леса. Если нет животных, и вы на голой площадке высадите траву, то через несколько лет она проиграет конкуренцию, все забьется мхом и кустарниками, и трава исчезнет. Животные помогают траве расти — травоядные ее поедают, значительно ускоряют биокруговорот, а параллельно вытаптывают все кустарники. Трава — эволюционно самая молодая растительность, которая в какой-то момент перестала тратить время на высокие стволы, на яды и все кинула в рост. Грубо говоря, 20 тысяч лет назад степи были практически по всей планете, территория лесов была в десять раз меньше, чем сейчас. То есть леса появились уже в голоцене — когда животных на планете стало меньше, везде появились леса.

Почему это важно? У нас идет глобальное потепление, и есть ряд экологических факторов — глобальное потепление влияет на них, а эти факторы в ответ еще больше ускоряют глобальное потепление. Допустим, таяние мерзлоты — одно из крупнейших раскрученных явлений. Мерзлота — на глубине 15 метров, ее толщина — порядка 600 метров, но верхние 40 метров, где ее температура была минус шесть–минус семь градусов еще лет 30–40 назад, очень богаты органикой и льдом. Эта экосистема, которая существовала сотни тысяч лет, сумела накопить в мерзлоте огромное количество органики — по сути корней трав. За 40 тысяч лет только у нас в Якутии там накопился углерод, количество которого сопоставимо с общим количеством углерода в атмосфере. Мерзлота — крупнейшее наземное хранилище углерода. Когда мерзлота начинает таять, оттаивает вся эта органика, микробы просыпаются, начинают органику поедать и в огромном количестве вырабатывают парниковый газ — метан и углекислый газ. Климат теплеет, потому что в атмосфере больше парникового газа, а мерзлота начинает оттаивать еще сильнее. Это эффект самоусиления.

Каким образом можно приостановить этот процесс? Зоны мерзлоты каким-то образом надо охладить. Либо летом их чем-то укрыть, защищая от жары. Либо зимой, наоборот, раскрыть, чтобы земля лучше промерзала. Зимой, особенно в последние годы, у нас все укрыто метровым, а то и чуть больше, слоем снега. Это шикарная шуба: на улице может быть минус 50, трескучие морозы, но под снегом будет максимум минус десять. Соответственно, почва промерзает плохо. Можно сгребать снег бульдозерами. Для этого нужны десятки тысяч бульдозеров, и эффект для глобального потепления будет только отрицательным от такого количества техники. А можно сделать все environmentally friendly. Животные хотят есть круглый год. Всю зиму они копаются в этом снегу и ищут себе еду. Копаясь в снегу, они очень сильно его вытаптывают, и из метрового пушистого слоя снег превращается в плотный покров, который теряет свои теплоизоляционные свойства. Этот эффект позволяет на 2-4 и даже, может быть, на 5-6 градусов понизить температуру почвы и сохраняет мерзлоту еще на несколько десятилетий. 

Плейстоценовый парк ©Pleistocene park

Есть ли у вас какая-то поддержка от государства, учитывая то, что в России достаточно скептично относятся к проблеме глобального потепления?

Государство выделило нам большую территорию (где-то 14 тысяч гектаров) и полностью избавило от налогов на нее, что, в нашем случае, немало.

Понимание проблемы глобального потепления в России сейчас меняется. Еще буквально лет пять назад похолодание климата было государственной доктриной. Академики из РАН утверждали и продолжают утверждать, что сейчас климат начнет холодать, это все цикличность и, в общем-то, [глобальное потепление] — это фигня. Так как это все-таки наши академики, кого еще властям слушать? Последние годы становится очевидным, что они неправы: ситуация меняется коренным образом.

Я в прошлом году обратил внимание, что МЧС — организация, которая у нас в стране первой страдает от глобального потепления, — признала его. Сейчас происходит какой-то перелом в сознании. Путин подписал Парижское соглашение по климату. Не знаю, насколько он в него верит, но, как минимум, с радостью играет на этом поле.

При этом поддержки и финансирования от государства вы не получаете?

Поддержки и финансирования нет. Запрос и интерес со стороны общества появились в последние годы, когда просить денег у государства достаточно сложно. В России, безусловно, очень тяжелая финансовая ситуация с санкциями и с кризисом, денег не хватает на образование и медицину, поэтому мы даже и не лезем. Но такого, чтобы мы писали письма с просьбой нас поддержать, мы никогда не делали. Мы всегда старались сами крутиться.

Дело еще в том, что Россия, верит она в глобальное потепление или нет, скорее всего в наименьшей степени от него пострадает. Часть вины от глобального потепления, конечно, лежит на России. Сколько мы за последние сто лет углекислого газа выбросили в атмосферу? Но по сравнению с Китаем и с США — это все равно незначительно.

Мы говорим, что хуже, чем минус 50, ничего быть не может. Если от минус 50 начинает теплеть, то большинство людей скажет: «ну и замечательно, ура, ура». Россия — очень северная страна, где большинство ресурсов тратится на поддержание тепла. Да, на севере у нас мерзлота потечет, разрушится инфраструктура, но по сравнению с теми проблемами, которые будут в Калифорнии, в Иране или, например, в Мексике, где, по самым пессимистичным прогнозам, просто будет нельзя жить, Россия пострадает от этого в меньшей степени. Поэтому я считаю, что создавать парк за счет государственной поддержки было бы даже не совсем правильно.

А поддержка со стороны международных научных фондов и вообще со стороны международного научного сообщества у вас есть?

Есть люди, которые поддерживают нас идейно. Но финансово нет. У нас есть наша станция, которая занимается исследованиями в Арктике. Это одна из крупнейших арктических станций в мире: и по количеству ученых, которые ее посещают, и по количеству статей в ведущих научных журналах. Это определенный бизнес, благодаря которому мы сами зарабатываем деньги и вкладываем их практически полностью либо в саму станцию, либо в парк.

Чем для вас, человека, выросшего с отцом, увлеченным идей создания такого парка, является этот проект?

В первые годы, когда я только приехал, мотивация у меня была меньше. Я работал на отца, а потом отец стал приближаться к пенсионному возрасту, от проблем станции и парка отошел. Сейчас и станция, и парк на мне. У отца сейчас новое увлечение, он себе завел еще один парк в Тульской области. Как я шучу, мужчины в кризисе среднего возраста покупают спортивную машину, а папа купил себе новую экосистему. Я — человек достаточно упертый. Мы уже начали это делать, и если я в какой-то момент брошу, это будет значить, что мы все эти годы потратили впустую. Я хочу довести экосистему до состояния, когда я ей уже буду не нужен. Для меня это будет успехом. Пускай это будет на ограниченной территории, но это будет экосистема, которая сможет существовать без моего участия. Это, значит, что мы трансформируем растительность, создадим пастбища, плодородные почвы, завезем животных, которые сумеют адаптироваться, и хищников. И тогда, через сто лет, мы, возможно, обнаружим, что территория увеличилась в разы, все растет и готово существовать без нас.