Евгений Водолазкин: Париж я люблю бесконечно — как всякий русский

Среди гостей парижской книжной ярмарки — писатель и литературовед Евгений Водолазкин. Его произведение «Лавр» о русском средневековье уже знаком французским читателям. А его роман «Авиатор» скоро выйдет во французском переводе. В интервью RFI Евгений Водолазкин рассказывает о прогулках по парижским набережным, встрече с Умберто Эко и важности мелочей.

Писатель Евгений Водолазкин подписывает книги на парижской книжной ярмарке Ксения Гулиа/RFI

10:27

Евгений Водолазкин о Париже, встрече с Умберто Эко и важности мелочей

Ксения Гулиа

RFI: Французские читатели уже знакомы с вашим романом «Лавр», который здесь называется «Четыре жизни Арсения» (Les quatre vies d’Arseni). Что вы думаете о переводе названия и о переводе романа в целом?

Евгений Водолазкин: Сам я ограниченно могу судить о качестве перевода. Я его читал фрагментарно. Мне он кажется великолепным. Но главное, что таковым он кажется специалистам. Жорж Нива (французский славист — RFI) отозвался о переводе как о великолепном. Переводчица Анн-Мари Тацис-Боттон, по-моему, — одна из сильнейших переводчиц на французский язык. Я счастлив, что она переводила этот роман. Его очень непросто перевести. Я вообще-то думал, что он непереводим. Но сейчас он переведен почти на 30 языков.

Вы рассказывали, что когда писали «Лавр», совершенно не думали, что он будет иметь успех у широкой публики, что это роман для «идеального читателя». Но оказалось, что он имеет успех, и не только в России, но и далеко за рубежом. Как вы объясняете успех романа о русском средневековье, например, во Франции?

Потому что мы все сделаны из одних костей, из одного мяса. У нас души похожи. В фундаментальных сферах — таких как жизнь, смерть, любовь — в этих сферах мы очень похожи. Это только кажется, что люди очень разные. Они разные, может быть, в одежде, в отношении языка, гастрономических предпочтений. Но в вопросах добра и зла, вечной любви, которые решаются в этом романе, я думаю, люди в целом одинаковы.

Вас сравнивают то с Габриэлем Гарсиа Маркесом, то с Умберто Эко. Как вы к этому относитесь?

В Италии я участвовал в одном книжном фестивале с Умберто Эко. Моя итальянская издательница решила нас познакомить. Она ему сказала: «Вот Евгений Водолазкин, которого называют русским Эко». Он мне сказал: «Примите мои соболезнования». Он был человек с замечательным чувством юмора. Но когда я с Эко разговаривал, я ему говорил, что с огромным уважением отношусь к тому, что он делает, но я занимаюсь совсем другим. Его интересует история, а меня интересует история души. Это разные вещи.

Ваша новая книга Авиатор тоже не столько о времени, сколько об истории души. Но это и книга о XX веке. Ваш герой рождается в 1900 году и возрождается в 1999 году. Таким образом целый век охватывается. Что вы хотели сказать о страшном XX веке в своей книге?

Это, наверное, самый страшный век не только в истории России, но и в истории человечества. Никогда массовое убийство не становилось повседневностью до XX века. Но книга не только об этом. Книга о том, что нет для человека другого времени, кроме того, в котором он живет. Как сказал замечательный русский поэт Александр Кушнер, «Времена не выбирают, // В них живут и умирают». Суть романа в том, что герою кажется, что он найдет возлюбленную в лице внучки той женщины, которую он любил. Но эта девочка оказывается гораздо более тривиальной, приземленной, прагматичной. И он понимает, что замены человеку нет. Это тоже одна из очень важных мыслей романа.

Знаете, что удивительно, камертоном романа стало мое пребывание в Париже. Я читал рукописи в Bibliothèque nationale (Национальной библиотеке — RFI). Это улица Ришелье. Я остановился у дома, где было написано: «Здесь стоял дом, в котором жил Стендаль». У писателя фантазия очень бурная. Я представил себе, что я Стендаль и прихожу сейчас вот к этому дому. Нет ни дома, ни близких, ни друзей, ни красного, ни черного. Я испытал такую дикую тоску. И это стало начальной точкой романа.

Книги Евгений Водолазкина «Лавр» (Les quatre vies d’Arseni) и «Авиатор» на парижской книжной ярмарке Ксения Гулиа/RFI

Ваш герой говорит, что самое главное — это не сами исторические события (революции, смены режимов, правительств), а какие-то жизненные мелочи: звук трамвая, стук дождя. Насколько вы можете с этим согласиться?

Это немножко полемическое заявление. Оно полемически заострено. Я не считаю, что мелочи — это самое важное. Но я хочу привлечь к ним внимание, потому что мелочи — это то, что сопровождает нашу жизнь в самом непосредственном смысле, и то, что уходит без следа. Никакие учебники истории не пишут об этих мелочах: о звуках, запахах, манерах ходить. Никто этого не описывает, и все это исчезает. А мне хотелось это задержать. Я попытался восстановить звуки Петербурга начала XX века, и мне кажется, что в какой-то степени мне это удалось.

Вы уже рассказали об одном из впечатлений от Парижа. А расскажите, хорошо ли вы знаете Париж, любите ли сюда возвращаться? Какие у вас любимые места в Париже?

Париж я люблю бесконечно — как всякий русский. За последние полгода я в третий раз в Париже, и много мне не кажется. Парижа много никогда не бывает. Какие места? Люксембургский сад, набережные я очень люблю. Я отрываюсь от нашей здесь компании в свободную минуту и просто хожу по набережным, смотрю на букинистов, на их книги. Париж — это русская история, потому что когда русским бывало трудно, они ехали в Париж. Париж должен был все наладить в жизни.

Париж был и литературным центром России в какое-то время, даже больше, чем та же Москва.

Это было действительно так, не говоря уже о том, что русская знать и, так сказать, культурная часть общества говорила по-французски. История России невозможна без Парижа. Невозможно описать нашу историю без Франции, без французского языка. Но особенно, конечно, Парижа.

Президент Франции Эмманюэль Макрон не пришел на российский стенд на парижской книжной ярмарке. Может ли литература становиться параллельной дипломатией, когда политическая дипломатия заходит в тупик?

Я думаю, очень даже может, и очень надеюсь, что литература станет именно таким мостом или, как вы говорите, дипломатом. Этот «дипломат» хорош тем, что он абсолютно честен. Потому что литература делается для своего народа. Она экспортируется, так сказать. Но она задумана не для «употребления» за рубежом. Она задумана для внутреннего употребления, а сам себе человек не лжет. Если те, кто настроены не очень хорошо в отношении русских, почитают русскую литературу, мне кажется, они многое поймут и не будут столь опрометчивы в своих суждениях. Сейчас идет война слов, и вместо того, чтобы говорить те слова, которые говорят политики, пусть литература будет тем словом, которым мы будем обмениваться друг с другом.

Если нас не посещают, то это меня огорчает в том смысле, что политики, когда спорят или не сходятся, забывают о том, что есть большая сфера внеполитическая. И то, что 40 ведущих русских писателей не были удостоены вниманием президента, это удивительно. Но я надеюсь на то, что президент, почитав русскую литературу, найдет возможность с нами встретиться во Франции или в России.

Во Франции все-таки, мне кажется, делают это отличие — между правительством и людьми.

Везде делят на правительство и на людей, так сказать, страну. В какой-то степени это правильно. В какой-то — неправильно. Потому что есть страны, где народ поддерживает свое правительство, а есть — где не поддерживает. Но в любом случае не надо смешивать политику с такой удивительной сферой как литература. Политика — это истина на гораздо более низком уровне в сравнении с той истиной, которой является литература.