Перейти к основному контенту

Аньес Кастийон: «Я помню издание Пушкина, где строки были вымараны советской цензурой»

Юбилейный 2017 год — только начало целой вереницы столетних юбилеев памятных дат российской истории, и октябрь 1917 — не первая из этих дат. Тектонические движения, наметившие в жизни страны глубокие трещины, начались еще во время Первой мировой войны, окончание которой будет отмечаться в наступающем 2018-м. Среди российских подданных, чья судьба складывалась на фоне событий мирового уровня, — Жермен Жиро, медсестра общества Красного Креста, родившаяся в Москве и закончившая свой жизненный путь во Франции, на родине своего деда. Племянница Жермен Жиро Аньес Кастийон, преподаватель русского языка и переводчик, рассказывает о своей семье и детстве в русской общине Ниццы.

Книга Жермен Жиро «Русская агония»
Книга Жермен Жиро «Русская агония» RFI
Реклама

Мы разговариваем с Аньес и Патрисом Кастийоном, племянниками Жермен Жиро. Их детство тоже было связано с жизнью русской общины Ниццы, а Аньес станет затем учителем русского языка и свяжет свою профессиональную жизнь с культурным наследием семьи. Но прежде, чем она расскажет о собственной судьбе, мы попросили ее рассказать об истории семьи.

Жермен Жиро: «Надеясь приносить пользу, я верила в радость жертвы…»

Начало — Москва 1860-х, развитие ремесленной и купеческой деятельности, в которой принимают участие многочисленные иностранцы, приехавшие в чужую для них страну со своими навыками и умениями. Сахарные фабриканты, металлопромышленники, стеклозаводчики — крупные фабриканты и мелкие ремесленники прибывали из Германии, Голландии и Франции. Среди них — дед Жермен Жиро, специалист по шелкоткачеству, женившийся на местной уроженке и родивший пятерых детей. В 1895 году, когда на свет появляется его внучка, основанная им фабрика уже является одной из крупнейших в России, а в 1914 — к началу Первой мировой войны — и в Европе. После того, как фабрика будет экспроприирована, она получит название «Красная Роза» в честь Розы Люксембург. Но к тому времени Жермен Жиро уже получит диплом медсестры, надеясь приносить пользу, и добровольно вступит в Красный Крест.

Дед Жермен приехал в Россию в 24 года в 1860 году, будучи специализированным рабочим по шелку. Он женился на Марье Николаевне Какушкиной, родившейся в семье, где было восемнадцать детей. У них было пятеро детей. Они купили две машины и стали ткать для себя. Десять лет спустя они создали шелковую фабрику Жиро в Москве, которая быстро разрослась. В 1914 году это была одна из самых крупных шелковых фабрик в Европе, где работали около десяти тысяч рабочих. Ее хозяином и директором был отец Жермен, Поль Жиро.

Жермен Жиро, 1916 год.
Жермен Жиро, 1916 год. Фото из семейного архива

Жермен родилась в 1895 году в Москве. Первая мировая война началась в августе 1914 года. Жермен работала в частной больнице фабрики Жиро в 1914–15 годах. За два месяца она получила диплом медсестры, и как только ей исполнилось двадцать лет, она добровольно вступила в Красный Крест, чтобы пойти на фронт. В 1916–18 годах она служила в 3-м пункте помощи при 29-й Дивизии 20-й Главной Армии Северо-Западной русской армии. Два года этот пункт находился на передовой в районе озера Нарочь, к западу от Минска, в Белоруссии. Жермен Жиро написала книгу под названием «Русская агония» (на французском языке), которая с предисловием бывшего военного министра Временного правительства Бориса Савинкова была издана тиражом 50 экземпляров. В этой книге она описывает два тяжелых наступления 1916 и 1917 года.

«До войны, страдая от праздности моего существования, я еще верила в радости жертвы…», — пишет Жермен Жиро. Больше всего она жалела убогость русского солдата, несчастного носителя доброты и отваги. Наказание солдат ее возмущало. Потом ей удалось лечить и подбадривать раненых, и это ей нравилось. Она пережила два года разрушительной войны и была возмущена трагической внутренней войной. Солдаты, не желающие воевать, стреляли в спину своих собратьев, которые хотели спасти честь своей дивизии. Она хотела свидетельствовать о русских солдатах и офицерах и отдать честь их мукам.

Об этом RFI рассказал Патрис Кастийон, который и предоставил редакции книгу Жиро и материалы из ее архива. Они, в частности, включают альбомы о двух мировых войнах, письма и другие фотографии. Приказы Генерала Горбатовского, командующего 10-й Армии: «Сестра милосердия Жермен Жиро награждена Георгиевским Крестом четвертой степени за воинские деяния». И еще «Награждаю, данными мне Его Императорским Величием полномочиями, серебренной медалью с надписью „За Заслуги“ с лентой Анны Святой Жермен Жиро, сестру милосердия 3-го отдела Красного Креста, за примерное поведение и службу на фронте военных действий».

После заключения сепаратного мирного договора между Германией и Россией в Брест-Литовске в марте 1918 года Жермен Жиро была демобилизована. Она вернулась в Москву. В конце июня она вернулась в Париж — через Архангельск, Мурманск, берега Норвегии и Берген. Путешествие длилось два месяца, но война еще продолжалась на западе, и Жермен поступила во французский Красный Крест. Она служила в Вердене до марта 1919 года и лечила раненых. С 1939 года по 1940-й год, до перемирия, она служила в Красном Кресте и заново поступила туда в 1945. В Германии она увидела концлагеря, которые к этому моменту были освобождены и которые ужаснули ее. Жермен Жиро была в глубоком шоке. В мирные годы она зарабатывала на жизнь работой приходящей медсестры и ночной сиделки.

Жермен Жиро (пятая слева), 1916 год.
Жермен Жиро (пятая слева), 1916 год. Фото из семейного архива

«В 1940-х годах, когда мне было три года, она приходила к нам в гости, — вспоминает Патрис Кастийон. — Говорила она по-русски с моей матерью и бабушкой. Я ее называл „пепельницей“, потому что, входя к нам, первым делом она просила именно ее. За столом она курила синие „Голуаз“, крепкие солдатские сигареты. Это сильно раздражало моего отца, обладавшего скорее консервативными взглядами на роль женщины в обществе. Но Жермен была незаурядной личностью, и, что касается равенства мужчины и женщины, опережала наше время. А еще она умела создавать праздничную атмосферу. Играла на пианино, пела по-французски, по-русски, по-немецки, по-английски. Была щедрой, любила Россию и русский народ. В 1970-х годах она жила летом в домике без малейших удобств. У нее ничего не было, кроме Георгиевского креста и значка Красной армии, подаренного советским солдатом в 1945 году в Германии. Мы любили слушать ее рассказы о России, попивая ее „вино дружбы“, le vin de l’amitié».

«Она была сильной, бесстрашной личностью, — продолжает Аньес Кастийон. — Когда я была маленькой, я очень любила слушать ее рассказы. Например, о том, как однажды во время войны она ехала на санях. Волки бежали вслед за санями, и люди стали кидать в них горящие пучки соломы, чтобы их отогнать. А еще — как она водила автомобиль в Румынии, не имея водительских прав. Она была общительной, любила атмосферу веселья, умела играть на пианино, пела с воодушевлением русские цыганские романсы. Она курила крепкие сигареты, пила вино. Говорила, что от воды ржавеет весь организм. С ней никогда не было скучно. Но воспоминания о войне на русском фронте ее никогда не покидали. И мы, ее племянники, а также все ее окружение знали, что на войне она была призывником 1915 года».

О том, как Жермен Жиро удалось спасти свою мать и сестер, Аньес Кастийон рассказывает подробно.

Французы в России, «Красная Роза» и эмиграция

Аньес Кастийон и Жермен Жиро, 1945 год.
Аньес Кастийон и Жермен Жиро, 1945 год. Фото из семейного архива

Когда в 1917 году началась революция, мой дед думал, что, может, это пройдет, и нужно только подождать. Но это не прошло, и в июне 1918 года моя мама, которой было тогда десять лет, с ее сестрой и матерью, то есть моей бабушкой, бежали из России. У них не было документов, и они, скрываясь, добрались до Мурманска. К их огромному удивлению, на вокзале они встретили Жермен, сестру мамы. Она была человеком, который ничего не боялся. Она сама поставила печать на документы, и таким образом им удалось сесть на пароход, который шел до Финляндии. Оставалась проблема, как сойти с корабля, чтобы не вернуться в Россию. И снова их спасла Жермен. Она дала деньги капитану и сказала, что, как только они окажутся на набережной, он должен немедленно поднять якорь, чтобы их уже не могли вернуть. Вот так они и оказались за пределами России — четыре женщины, вернее, женщина с тремя детьми, одна из которых была очень энергичной и бесстрашной. Все это путешествие длилось два месяца, ведь была война, пробираться по Европе было сложно. В конце концов, они приехали в Париж, где у них было жилье. Там уже жила старшая сестра мамы, вышедшая замуж за француза.

Мой дед оставался в России, и его арестовали. Но так как никто не умел управлять фабрикой, то дело поручили ему. Ночью он спал в тюрьме, а днем работал на собственном заводе. Через два года, в 1920, Франция выкупила всех французов, и он смог вернуться.

Когда дед умер, мама с бабушкой перебрались в Ниццу, где у них жили кузины. А с отцом мама познакомилась у русских друзей. Удивительно, но бабушка со стороны отца тоже родилась в Москве, но она покинула страну еще до революции, в семилетнем возрасте. В Москве было очень много иностранцев.

Ницца, русская церковь и подцензурный Пушкин

* Томилова Наталья Аркадьевна (1887, Екатеринодар – 1960, Ницца) – филолог, историк, педагог, деятель культуры и образования, церковный деятель. С 1927 была директором и преподавателем Русской школы при Свято-Николаевском соборе. Преподавала русский язык и литературу в русских и французских лицеях и в Университетском центре Ниццы.

Я из семьи французов, родившихся в России, из католической семьи. Когда я училась в лицее, русский язык мне преподавала русская эмигрантка Наталья Аркадьевна Томилова*, вдова генерала. Я ее очень любила, она была прекрасный человек. Когда в русской общине при церкви были праздники, например, елки, она всегда нас приглашала. Я помню, что отец священника Иоанна Гейта всегда готовил крюшон, а дети участвовали в театральных представлениях, в том числе и мои братья.

Я учила русский как иностранный язык, как второй язык — это была единственная возможность. Но бабушка, которая жила с нами, и мама всегда говорили с нами по-русски. Конечно, от этого опыта много осталось, но при этом мы с нашей преподавательницей еще много читали произведений русской литературы. Она давала нам «Евгения Онегина», мы переводили. В то время языки учили по-другому. Сейчас учат говорить, а в то время больше внимания уделяли культуре. Мы читали Пушкина, Тургенева, — конечно, под ее руководством, сами мы бы не смогли. «Евгения Онегина» помню особенно хорошо. У нас было советское издание, и там некоторые строки были вычеркнуты цензурой!

Жермен Жиро, 1970-е гг.
Жермен Жиро, 1970-е гг. Фото из семейного архива

Тогда Наталья Аркадьевна читала нам эти строки наизусть и страшно сердилась: «Это большевики, большевики!» Мы понимали, что это ее враги. Она всегда говорила: «Я не занимаюсь политикой». Но свое мнение все же высказывала.

После школы я учила русский на факультете в Лионе, а потом стажировалась в Париже. Тогда выбор был только из Марселя и Парижа и, в конце концов, я оказалась в Марселе, где преподавала до 1997 года.

Новые поколения эмигрантов

Среди моих учеников в Марселе (а вначале — учениц, потому что тогда девочки учились отдельно) всегда было много армянских детей. Они — внуки или дети армян, бежавших от геноцида. Но их родители вернулись в Армению, потому что Сталин призывал их вернуться в страну. И это было ужасное время — 1946 год, там было трудно жить, им не доверяли. Многие захотели вернуться во Францию, уже с детьми, которые родились в Армении. При Хрущеве у них появилась такая возможность. Конечно же, они были совершенно русскоязычные, и поэтому выбирали русский язык, чтобы не учиться еще одному языку дополнительно, ведь они еще плохо говорили по-французски. Так им было легче.

Я помню их рассказы о прожитом. Мои ученицы смотрели на них во все глаза и не верили своим ушам. Для французов, которые ничего не знали о Советском Союзе, это было невероятно. Например, когда одного человека арестовали только потому, что он стоял в порту и смотрел на пароходы. Его заподозрили в желании эмигрировать. Или еще одна девочка рассказала мне о сцене, которую она наблюдала в детском саду. Она рассказала об этом не в классе, а потом уже, лично мне. О том, как в детском саду собрали детей и сказали: «Вы верите, что Бог вам даст конфеты? Ну тогда молитесь, чтобы он их вам дал!» Разумеется, никаких конфет не упало с неба. «А теперь попросите конфеты у дедушки Ленина». И двор засыпали конфетами…

Поездки в СССР и Пражская весна

Во время войны мы жили очень плохо, голодали. Но когда я преподавала, в магазинах уже можно было что-то купить. Для французских детей их рассказы о Советском Союзе были очень странными. И я сама уже потом, когда начала ездить в Советский Союз, всегда рассказывала, что в магазинах там невозможно купить произведения классической русской литературы. Мои ученики удивлялись, но это было так, я видела это сама. То есть книг было очень много, но все это была пропаганда. Я не хотела быть пропагандисткой, я просто рассказывала, что видела.

Это было в 1961 году. Я поехала в Россию в первый раз, по обмену. Я была совсем молодая, мы жили в гостинице «Бухарест», рядом с Кремлем. Вечером мы ходили гулять, нас окружали люди и мы беседовали с ними. Не обо всем, конечно, но все-таки. В первый раз я была в восторге, потому что это была страна моей мамы, и все мне казалось красивым и необыкновенным. В то время во Франции было много людей, которые мечтали о России. Я тоже была молодой, и это была романтика, в первую очередь связанная с космосом. Ведь это эра полета Гагарина. Тогда, в 1960-е годы, было особенно много детей, которые учили русский. Родителям казалось, что это великая страна и что этот язык нужно учить. Прошлое моей семьи, конечно, могло повлиять на мое отношение к СССР, но мама никогда не жаловалась, что они потеряли все это богатство, никогда. Хотя во время войны она голодала, не ела, отдавала нам последнее. Но все ее воспоминания — это зима, снег, по которому она тосковала, медведи и волки. Для нас это было как сказка.

Аньес Кастийон переводит для космонавта Владимира Комарова
Аньес Кастийон переводит для космонавта Владимира Комарова Фото из семейного архива

А потом глаза все-таки открылись. Но не сразу. Это было связано с историческими событиями в Праге. Я была там в августе 1968 года и видела танки, солдат и чешский народ, который был против вторжения. И женщин, которые окружали танки и кричали: «Где вы видите контрреволюцию? Что вы здесь делаете?» Бедных солдат было даже жалко, ведь их отправили туда бороться за коммунизм, и они обнаружили, что ситуация, на самом деле, совсем другая. Позже я узнала, что в СССР тогда на площадь вышли восемь человек с протестом против вторжения, но именно позже, не тогда. А тогда я поняла, что это обычный империализм и пропаганда. Потому что я видела, как русские солдаты раздавали всем газеты на чешском языке. В этих газетах были фотографии, на которых люди приветственно махали руками. И было написано, что это жители приветствуют русские войска. А я видела своими глазами, что люди выходили против и не боялись.

Потом я была в России неоднократно, в 1980-е годы я ездила почти каждый год. Я познакомилась с одной эмигранткой, которая потом стала моей подругой. Роза уехала в 1980 году по еврейской линии и очень сильно тосковала по родине. Я встречалась с ее подругами. Она была преподавательницей французского и прекрасно говорила. Ее подруга в СССР тоже, мы очень часто встречались и говорили на обоих языках. Но она объяснила, что не может пригласить меня домой. «Мои соседи — хорошие люди, — говорила она, — но они увидят француженку и станут об этом рассказывать». И она этого не хотела. Я всегда боялась, что из-за меня будут проблемы. Но я часто встречалась с людьми в парках или ресторанах.

Чеченские беженцы в Марселе

Уже в постсоветские времена в Марселе появилось много чеченских беженцев. Я открыла для себя этот народ. Раньше я никогда не встречалась с чеченцами, а сейчас я много для них перевожу, и у меня среди них много хороших друзей. Завтра (интервью было записано в октябре 2017 года — RFI), например, буду помогать с переводом одной из подруг.

С первой семьей я познакомилась, когда уже была на пенсии, и мне хотелось оказывать посильную помощь. В Марселе есть католическая организация, которая принимает бездомных женщин, с улицы. Там есть душ и еда, а также им помогают с документами и административными проблемами. Одна из моих подруг сказала, что там встречаются русские, которых никто не понимает, и попросила меня ей помочь.

** Cimade — Международный экуменический центр взаимопомощи, неправительственная некоммерческая организация, основанная французскими протестантами в 1939 году, и занимающаяся проблемами мигрантов, беженцев и перемещенных лиц.

Это были две женщины из Москвы, а потом там появилась одна чеченская женщина с двумя девочками. Она пришла именно потому, что узнала, что там есть кто-то, кто говорит по-русски. Она очень хотела, чтобы девочки учили французский язык, и мы стали заниматься. Так мы стали друзьями. А потом я познакомилась со многими чеченскими семьями в Cimade**, где я много переводила для них на добровольной основе. Теперь этим занимаются и другие люди, а в начале 2000-х годов, во время Второй чеченской войны, я переводила очень много, и тогда было очень много чеченцев. В частности, занималась с детьми, чтобы они могли пойти в школу.

Семья из Грозного, с которой я дружу, — это замечательные люди. Они ничего не имеют против русских. Они говорят, что солдаты вынуждены были в этом участвовать, и только те, кто поехал туда добровольно — вот против них есть что сказать. Потому что это за деньги.

Мы дружим все вместе, чеченка Борят, моя подруга Роза и я, мы часто гуляем вместе в парке. Эта дружба открывает мне горизонты.

Аньес Кастийон в Ницце
Аньес Кастийон в Ницце Фото из семейного архива

Переход собора в Ницце в Корсунскую епархию Московской патриархии

Конечно, я была в курсе того, что происходит, это было тяжело, я видела, как огорчена жена моего брата, которая была прихожанкой собора. Было грустно еще и оттого, что любая борьба между христианами — это плохо. Мне казалось, что суд просто выбрал российское государство, потому что потомки эмигрантов не имели против него веса. Может быть, я ошибаюсь, но это печально. Сейчас они ходят в другую церковь. Контактов между двумя общинами нет.

Николаевский собор в Ницце

Николаевский собор в Ницце, построенный в память о скончавшемся на юге Франции цесаревиче Николае, сыне царя Александра II, был освящен 4 (17) декабря 1912 года. В 1909 году храм сроком на 99 лет был передан в аренду приходской общине. С 1923 года собором и прилегающей землей распоряжалась созданная в соответствии с французским законодательством Русская православная культовая ассоциация Ниццы (ACOR — l’association cultuelle orthodoxe russe de Nice). 1 января 2008 года срок аренды истек. В феврале 2006 года началась судебная тяжба между ACOR  и Российской Федерацией, заявившей свои права на собор. По итогам долголетнего разбирательства собор отошел Корсунской епархии Московского патриархата. ACOR использует для богослужений небольшую церковь св. Александры и св. Николая, построенную еще до собора. Судебное разбирательство продолжается в отношении православного кладбища Кокад, расположенного на окраине Ниццы.

РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI

Скачайте приложение RFI и следите за международными новостями

Поделиться :
Страница не найдена

Запрошенный вами контент более не доступен или не существует.