Перейти к основному контенту

Строгач, или Чудо на веранде

Чем мифология отличается от идеологии? Очень просто. Во-первых, мифология рассказывает о том, чего не было в прошлом, но при этом принято верить, что это — было. А идеология талдычит о том, что обязательно должно случиться в будущем. Отсюда — второе отличие, гораздо более существенное. У мифа может быть множество вариантов, вплоть до противоположных. Например, люди до сих пор спорят, кто победил в Троянской войне. А вот у идеологии вариантов быть не должно. Так и только так. Шаг влево, шаг вправо — считается за побег.

Гасан Гусейнов
Гасан Гусейнов RFI
Реклама

Ясное дело, обе они в жизни то и дело пересекаются — мифология, которая объясняет, почему в этом мире все так разнообразно и странно устроено сейчас, и идеология, которая под угрозой наказания требует от тебя поверить, как будет устроен завтрашний день, мифология и идеология нуждаются друг в друге. Но если посмотреть с другой стороны, и мифология, и идеология это миры, в которых воображаемое торжествует над жизнью, или миры чуда. Вот почему сейчас я хочу заверить читателя в одном: даже самый отъявленный материалист задумается о чуде и о, пусть запоздалом и скромном, но все-таки полноценном воздаянии, которое, если верить древнему мифу, все-таки грозит каждому человеку. И да: в мифе и идеологии человек нуждается хотя бы для того, чтобы быть готовым к чуду.

07:23

Строгач, или Чудо на веранде

Гасан Гусейнов

А история, которую я хочу рассказать, случилась со мной в самом конце августа 1969 года. Наверное, неправильно говорить, что история эта случилась со мной. Ничего со мной не случилось: я просто стал свидетелем чужого рассказа, увидев при этом нечто такое, о чем никак нельзя умолчать. Вот только записал я эту историю не по собственной воле. Четверть века спустя, в середине 1990-х, я впервые прочитал мемуары, или препарированный дневник, Юрия Нагибина, и один эпизод в ней показался мне знакомым. Героем рассказа Нагибина был писатель Владимир Павлович Беляев, обаятельный человек, которого я прекрасно помнил.

«Рассказывается это, — пишет Нагибин, — на очаровательной белозубой улыбке, по-русски, с чуть приметным украинским акцентом.

— После войны, точнее, в октябре 1946 года повстречал я во Львове дивчину… Глаза голубые, как озера… Хеть!.. На ресницы карандаш положить можно. На мадонну Сикстинскую похожа, честное слово!.. Познакомились. Ну, я сразу в КГБ — чтобы ей проверочку сделали. А там Пашка Косогуб, такой чудак, он у бандеровцев разведчиком был, душегуб, каких мало, — вот Леночка не даст соврать, сейчас демобилизовался, в райисполкоме работает. Так этот Пашка сразу взял ее в работу… Хеть! Раскололась в два счета. Племянница Деникина, связана с японской разведкой, участвовала в покушении на товарища Торбу. Полный порядок. Ей дали шлёпку, после обменяли на четвертак. До самого пятьдесят третьего просидела… Хеть!..

— Ну, а потом что?..

— Как что?.. Полностью реабилитирована. Недавно во Львов вернулась. Но уже совсем не то, пройдешь и не посмотришь, вот Леночка не даст соврать!..

Беляев выпивал в доме старого друга, Львовского профессора-филолога. Водки, как и всегда, не хватило, и профессор побежал за угол, в ларек. Беляев стал домогаться у его жены, пожилой женщины, чтобы она отдалась ему по-быстрому, пока муж не вернулся. Та пыталась его усовестить, но он вынул пистолет и пригрозил, что застрелит ее. Глупая женщина продолжала упрямиться, он выстрелил и попал ей в бедро. Она навсегда осталась хромой, а Беляеву вкатили „строгача“. Его утешает лишь одно: на следствии выяснилось, что эта женщина — сестра убийцы Воровского. Все-таки Беляев не зря старался».

Прочитал я этот эпизод и вспомнил теплый августовский день. На веранде дачи литературного критика И. Л. Гринберга — сосед по поселку, писатель-чекист Владимир Беляев, автор популярной в свое время книги «Старая крепость».

Дородный мужчина в голубой рубашке навыпуск, он сидит возле двери на краю стула, широко расставив ноги. Напротив гостя за столом восседают хозяева дачи — дорогие моему сердцу светлой памяти Лариса Владимировна и Иосиф Львович, а я полулежу в шезлонге метрах в двух от рассказчика и смотрю на Владимира Палыча снизу вверх. Беляев рассказывает, как под началом генерала Серова в 1944 году вновь принимает Западную Украину в состав СССР. Он находился тогда во Львове. Весь рассказ воспроизвести не берусь: дневника я тогда не вел. Но вкратце о содержании этой истории сказать надо, потому что ее невероятное продолжение разыгралось на моих глазах.

Молодой еще, чуть за тридцать, советский военный журналист влюбляется в польскую красавицу-львовянку и требует взаимности, отчасти — на правах победителя. Красавица упирается. Все бы хорошо, объясняет Владимир Палыч, да вот беда: у пани была злющая, прямо-таки вражеская собака. Эта немецкая овчарка и набросилась на него за то, что самой этой суке показалось попыткой бравого офицера приблизиться к хозяйке. Журналист упал, трофейный пистолет самопроизвольно выстрелил, собака убита, ее хозяйка опасно ранена…

Всех подробностей рассказа, повторяю, не запомнил. И вот почему: главной, как оказалось, слушательницей Беляева на даче у Гринбергов была довольно крупная дворняжка, имя которой дал, кстати сказать, хозяин соседней дачи — Валентин Фердинандович Асмус, когда та была еще приблудным щенком. Коротко взглянув на будущую героиню моего рассказа, великий историк философии предложил соседям: «Назовем ее чеховским именем Лика».

Итак, Лика сидела на крыльце в довольно странной для собаки позе: задние ноги с трудом помещались на предпоследней, а передние крепко стояли на последней ступеньке крыльца. Моя голова в шезлонге находилась почти на одной высоте с умным лицом этой незабываемой суки, и мне приходилось все время переводить взгляд с Беляева на Лику и с Лики на Беляева, потому что мутный рассказ о происшествии во Львове в 1944 году постепенно из разговора между гостем и хозяевами превращался в безмолвный диалог человека и собаки.

В тот самый момент, когда Беляев с грехом пополам завершил свое повествование, объявив виновницей несчастья убитую им овчарку, Лика неторопливо встала, сделала два коротких шага к автору «Старой крепости» и медленно, и почти нехотя взяла своею немаленькой пастью рассказчика за промежность. Пасть Лики начала еще медленнее сжиматься. Во все время экзекуции собака не сводила глаз с лица писателя. Там было на что посмотреть. Удивительное зрелище являл собою он весь. Щеки и лоб из бледно-розовых стали пунцовыми, голубая рубашка — стала какой-то черной, а светло-серые брюки вокруг пасти Лики — темно-синими. По контрасту с неторопливостью Лики мгновенная смена колорита всей фигуры казалась еще более невероятной. И тут из глаз мужчины потекли слезы. Но он продолжал сидеть, даже не шелохнувшись.

После нескольких секунд полной тишины Лика разжала свои неслабые челюсти и так же медленно, аккуратно пересчитав лапами ступеньки, спустилась с крыльца. Вслед за нею веранду покинул и человек. Он прошел по дорожке мимо флоксов и скрылся за калиткой.

РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI

Скачайте приложение RFI и следите за международными новостями

Поделиться :
Страница не найдена

Запрошенный вами контент более не доступен или не существует.